Мы — зодчие земли, планет декораторы

Глупо было думать, что все пойдет, как по маслу. А еще дважды глупо было бы думать, что, раз у Роджера получилось разговорить пацана однажды, получится снова и снова. Но Роджер не терял оптимистичного настроя: с самого утра, попросив Джона передать ма привет, он собрался и полетел на Мыловаренную улицу, дожевывая по дороге припасенный ма бутерброд с сыром. Взяв список Рика — и поразившись тому, сколько же там пунктов — Роджер уже продумывал, как бы невзначай перейти на вопрос «как распределяется годовой бюджет» и, волнуясь, открыл дверь.       Другого Роджера поселили в комнате Дэйва Гилмора, чему последний был весьма не рад — по крайней мере, с Риком они теперь разговаривали только по делу и максимально учтиво, но с прохладцей. Роджер его прекрасно понимал: если бы у них дома, с Джоном и ма, поселились какие-то утырки, станешь тут поневоле собственником и буржуа.       Другой Роджер сидел на кровати с колючим клетчатым пледом и не двигался, что-то прижимая к уху. Поймав взгляд Роджера, он разжал кулак: это оказались старенькие часы. Циферблат от времени давным-давно был покрыт сеткой трещин, но часы упорно продолжали тикать. Роджер поздоровался, отметив мешки у него под глазами, но пацан не особо ответил. Только молча отодвинулся чуть в сторону, продолжая сжимать часы в кулаке. — Как спалось? — спросил Роджер, только бы хоть как-то начать разговор. — Мне вот не очень. Оказалось, наш сосед сверху уже второй месяц не платит за газ и подкручивает счетчики, и накрутил такой долг, что почку продашь — не расплатишься. Поэтому вчера всю ночь по этажам шлялись жандармы, нам тоже трезвонили, спрашивали что-то, ма перебудили, а ей с утра на смену… Все в порядке?..       Другой Роджер неопределенно махнул плечом и уставился куда-то вниз. Тик часов слышался все отчетливее, отчего Роджеру стало жутко неловко. — Как рука?.. — Когда вы меня убьете? — спросил другой Роджер. — Когда я расскажу все, что удастся вспомнить, или до этого? — Никто тебя не убьет, успокойся. — Но разве не для этого человек с молотком меня похитил?.. Я знаю, у меня иногда голова, как решето, но я вполне себе соображаю, правда. Скорее всего, вначале вы хотели потребовать выкуп, только вот выкуп просить не у кого, верно?.. У меня никого нет, я сирота, а мой ближайший старший родственник живет за тысячи километров и уже успел забыть о моем существовании, — другой Роджер поднял голову. Странный у него был взгляд: страха не было, только какая-то бесконечная усталость. — Я бы, конечно, мог дать вам доступ к своему банковскому счету, но смысла в этом нет никакого: даже я смогу снимать с него какие-то средства только после совершеннолетия. Официального, то есть лет через шесть с половиной. Информация? Вряд ли твой друг с молотком желает это слышать, но я и правда только подписываю бумажки. Все, что я знаю — это всего лишь воспоминания, какие-то крупицы…       Впервые за несколько лет Роджер почувствовал сильнейший стыд. Такой, что аж под ложечкой засосало: в последний раз ему было так стыдно только лет пять назад. Тогда Роджер, все еще Джорджи, все еще младший сын, помогая ма в прачечной, увидел полупустую пачку сигарет на столе: за этим столом обычно отдыхала охрана во время пересменки. Роджер помнит, как сейчас: как он оглядывался, думая, что его никто не видит, как сунул три сигареты себе в карман брюк и как с нетерпением дожидался вечера, чтобы, наконец, попробовать курить. Как взял коробок спичек с кухни и вышел на пустырь, как руки тряслись, и он долго не мог прикурить сигарету, как сначала закашлялся до тошноты, а потом стоял и смолил, как отец — и как побелел, услышав окрик ма. Она стояла на пустыре, маленькая и серьезная, сложив руки на груди. Не ругалась, не кричала, просто смотрела, приподняв бровь, и от этого Джорджи было только хуже.       И тут тоже: лучше бы другой Роджер накричал, или надул щеки и принялся вести себя как типичный буржуй-фабрикант с пудом купюр за пазухой — тогда было бы не так обидно. Ему хотелось сказать, что он, Роджер, не такой же, что он никогда бы не ударил невиновного, и что даже Рик не такой, что Рик правда классный, что Рик научил его куче штук — только вот для другого Роджера они все на одно лицо. — … поэтому я в скором времени не буду нужен, и от меня избавятся, — продолжал другой Роджер. — Может, так и правда будет лучше, встречусь с мамой и папой. Только единственное, о чем попрошу, чтобы это было быстро. Раз — и все.       Роджер обнял колени и тяжело вздохнул. Он пытался подобрать какие-то слова, наверное, правильные, только вот почему-то, как только он встречался взглядом с другим Роджером, слова тут же становились издевкой или вовсе исчезали. Пытаясь не смотреть, Роджер повернул голову и заметил томик Карла Маркса на полке Дэйва Гилмора.       Мда-с. Вот Рик бы точно знал, что сказать в такой ситуации: Роджер много чего ему рассказывал, и про отца, и про Джона, и Рик всегда говорил что-то, от чего становилось легче и хотелось двигаться дальше. Как взрослый человек.       Только вот здесь Рик ему не поможет, только разве что помешает. А потому придется разбираться самому. — Послушай, — сказал Роджер и уже почувствовал себя дураком. — Тебе, наверное, очень стремно сейчас. Я тебя понимаю, если бы меня похитил какой-то хер и сломал мне руку, я б тут все переворошил к чертовой матери. И, будь я на твоем месте, я б тоже себе не доверял. Приперся, дылда такая, и требует еще что-то, заговаривает, в доверие втирается, как подлиза. Сам ненавижу подлиз. — Ты не подлиза, — моргнул другой Роджер. — У меня дома раньше часто бывали подлизы, они совсем другие, вроде добрые и говорят только приятные вещи, но на деле склизкие, как мокрицы. Или как улитки без раковины. — Окей, как скажешь. Не мокрица, так не мокрица. Но… — он пытался подобрать цензурное слово, а потом плюнул. — Мудак в любом случае. Можешь считать меня мудаком, мне фиолетово, правда. Если попытаться вспомнить, сколько людей уже считают меня мудаком, и посчитать, то точно собьешься. Но даже тот факт, что я мудак, не отменяет того, что я не хочу причинить тебе зла. И тем более убить. — Тогда что тебе от меня нужно?.. Только скажи правду, пожалуйста. — Правду — так правду. Да, мне нужно, чтобы ты рассказал все, что знаешь. Нет, после этого тебя не убьют — я… постараюсь, чтобы этого не случилось.       Ник-Больше-Не-Мейсон, когда Роджер спрашивал его о химии и о том, как готовить взрывчатые вещества, часто называл только сахар и песок. А потом улыбался и говорил, что неполная правда — тоже правда.       А полная правда состояла в том, что, будь другой Роджер пацаном с окраин, они бы наверняка дружили. Вместе бы обсуждали всякое разное, от книг и до девчонок, и Роджер показал бы ему те места в Сити, о которых знает только он. Да только вот бегать за кем-то и навязываться в дружбаны Роджер тоже не собирался: каким бы он не был бедняком, у него тоже была своя гордость.       Другой Роджер молчал и разглядывал свой гипс: пока что он был молочно-белым, но скоро начнет потихонечку сереть и пачкаться. — Если я тебе расскажу все, что знаю, ты разрешишь мне что-нибудь почитать? — спросил он.       Роджер кивнул. — Тогда ладно, задавай вопросы. Я постараюсь что-нибудь вспомнить.       Вытаскивать огромный список — быть дураком, но раз уж начал, то иди до конца. Другой Роджер правда пытался ответить на вопросы: на некоторые он лишь удивленно смотрел непонимающим взглядом, а потом, извиняясь, пожимал плечами — но некоторые, которые казались Роджеру совсем уж мелочами, будто оживляли его, и он долго и обстоятельно рассказывал, растягивая монолог на пять, семь минут. После таких монологов он замолкал и просил воды, а потом держал тяжелый граненый стакан дрожащей рукой, умудряясь расплескать и оставить на пледе темные водные пятна. — Ну, вот, — подытожил другой Роджер после монолога на вопрос номер сорок три. — Я, правда, больше ничего не знаю. Остальное не ко мне, я уже неоднократно говорил, я только подписываю. — А кто дает тебе бумаги на подпись?.. — Мой советник, — другой Роджер пожал плечами. — Ну, раньше он был папиным советником, его старый друг, со школы еще, а теперь помогает мне. Вот он, наверное, точно знает ответы на все, что ты у меня спрашивал, и, наверное, человеку с молотком нужен был именно он. А я так, на пути попался. — То есть ты просто подписываешь, не глядя? — от удивления голос Роджера «дал петуха». — А тебе, что, вообще не интересно, что там? Вдруг он тебе там бумажку подсунет на то, что ты ему все права передаешь, или дом свой? — Я… я… Глаза другого Роджера вдруг разъехались в разные стороны, смотря и на Роджера, и на шкаф, и на окно, но и никуда тоже. Он застыл, ни дать ни взять, просто манекен или кукла; из приоткрытого рта поволочилась нитка слюны. Будто другой Роджер и не здесь, будто за стеной. Толстой кирпичной стеной со старой побелкой, пошедшей некрасивыми трещинами, и отчаянно пытается найти молот, чтобы эту самую стену разрушить, но не может. Вот теперь Роджер точно мог отбросить все подозрения: ему не показалось. Он не накручивает. Он и правда научился читать между строк — с пацаном что-то очень не в порядке. — Я не помню, — сказал другой Роджер, как будто его осалили в игре «Море волнуется», и наконец дали команду «Отомри». — У тебя было когда-нибудь такое, что оказываешься где-то, пытаешься вспомнить, куда и зачем, но цепочка не собирается — слишком много слепых пятен. Что-то я помню, а потом пытаюсь пойти дальше — и как будто на стенку натыкаюсь. Так же у всех, да?.. — Не знаю. Никогда такого не было. Я всегда помню, что я делал и зачем. — Хочу домой, — тоскливо протянул другой Роджер. — Я только-только начал книгу новую читать. В розовой обложке. К ужину мне обещали шоколадное печенье. А еще заварили мой любимый чай, с бергамотом и с кусочками малины, он такой вкусный получается, и когда горячий, и когда холодный. Рисунок еще не закончил, а там большая композиция, преподаватель будет очень ругаться…       Роджер Кит, осторожно придерживая гипс, вытянулся на кровати и закрыл глаза. Он не плакал — видимо, уже смирился. Роджеру бы очень хотелось ему помочь. Хотелось бы вытащить его из этой квартиры и довести за руку до дома, вручить с рук на руки охранникам, а потом плевать, что будет — но он получил приказ, и он должен его выполнять любой ценой. Даже ценой совести. Рик прав, они на войне, и хороший же из Роджера выйдет властитель революции, если он жалеет каждого представителя привилегированного класса. С другой стороны, вдруг подумалось Роджеру, Рик сказал ему не спускать с пацана глаз. А это необязательно делать тут, в этой клетушке три на четыре квадратных метра. — Я не могу тебя отвести домой, но мы можем на него посмотреть, — сказал Роджер. Роджер Кит встрепенулся. — Ты был когда-нибудь на крыше? — Это какой-то план, в результате которого ты меня скинешь?.. Нет, не был. А это не опасно? — Да нет, если знаешь, куда лезть. Если хочешь, я тебя отведу. Подышишь почти что свежим воздухом. Роджер Кит взглянул на книги Дэйва Гилмора, толстые и не очень, про искусство, медицину и совсем немного про военную прозу и классическую литературу. Немного подергал рукав своей мятой блузы — наверное, одна такая стоит, как вся квартира семьи Роджера — и несмело кивнул. — Высоты не боишься?.. — Не знаю, я еще не был на высоте. Мы с папой и Розмари как-то ходили на колесо обозрения, но это было очень давно, и я только фотографии видел. — Ну вот и узнаем, только следуй за мной и делай все, как я скажу. Понял?       Роджер Кит закивал и, сунув часы в карман, тихо поднялся с подло скрипнувшей кровати. Тогда Роджера поразило, как тихо он двигается — ни звука шагов, ни случайного кашля или вздоха, будто кошка. А еще при всем при этом у него была прямая осанка, не такая, как будто линейку или арматурину проглотил, а совершенно естественная — поэтому казалось, что он не ниже сутулого вечно Роджера на две головы, а просто достает до плеча.       Утром квартира практически умирала: Дэйв Гилмор уходил на работу, Ник-Больше-Не-Мейсон либо ходил доставать реактивы, либо химичил, либо уходил проветрить голову и возвращался только к обеду. Рик раньше пытался найти работу — но из-за огромного штампа в паспорте о судимости его разворачивали, даже не допустив до собеседования. Поэтому обычно он сидел в своей комнате, изредка выходя скучающей шаркающей походкой на балкон за сигаретой, читал очередную философскую хрень или, нахмурив брови, анализировал новый газетный выпуск.       В коридоре было совсем пусто, и Роджер тихо провернул ключом в замочной скважине, стараясь не дребезжать и не звенеть — такому трюку его научил Джон, который до слепоты частенько приходил домой поздно, гуляя с девочками. Они вышли на лестничную клетку и прошагали три этажа — а потом Роджер поднялся по пожарной лестнице и дернул за люк чердака: как обычно, не закрыто. — Тебе помочь подняться? — прошептал он. Роджер Кит покачал головой и, медленно, осторожно, ощупывая чуть ли не каждую перекладину, полез наверх.       На чердаке было темно и пахло сыростью; по углам валялись комки тополиного пуха, хотя на дворе только-только начинался май. Грязь, пыль, щебень, рваные газетные бумажки и окурки — достаточно запущенно, чтобы понять, что жильцы поднимаются редко, но недостаточно загажено для места, которое облюбовали бомжи и маргиналы. Перекладины крыши угрожающе нависали, и даже Роджеру Киту пришлось чуть согнуться — Роджер чуть не сложился пополам. Стараясь особо не топать, он поманил рукой и направился к светящемуся проему — выход на крышу. — Все, — выдохнул Роджер, подсадив Роджера Кита и развалившись на теплом от солнца шифере. — Теперь можно и шуметь. Но не сильно, а то люди снизу могут и жандармов вызвать.       Роджер Кит восхищенно выдохнул и осторожно присел на шифер, зачарованно смотря вдаль. Роджер прекрасно его понимал: здесь, с крыши Мыловаренной улицы, открывался потрясающий вид. Повернешься влево — увидишь грязную, пенистую реку, фабричные районы и людей-тараканов в спецовках, увидишь чадящие заводы и огромные металлические установки BASF с переливающимися змеевиками. Если повезет и день ветреный, то можно будет увидеть даже литейный завод — пока опять не накроет смогом. Повернешься вправо — тут тебе и желтоватый весенний парк, и здания в центре, будто пряничные домики с покатыми крышами, и даже Императорский дворец. — Какой он отсюда кажется маленький, — тихо сказал Роджер Кит. — Это потому, что идти долго. А я ведь только вчера там был, проснулся, почистил зубы, позавтракал, прикинулся больным, чтобы не идти на какое-то там заседание и решил спрятаться, чтобы меня не смотрел доктор. А в этом парке мы гуляли с Розмари, когда она в последний раз приезжала. Как думаешь, почему деревья такие желтые, если на дворе май?.. — Известно — отчего, — лениво протянул Роджер, зажмурившись и подставив лицо солнцу. — От смога. Если фабрики продолжат чадить, скоро и вовсе все листья опадут, и деревья все тоже погибнут. — Мне говорили, что выбросы необходимы, потому что без выбросов не получится товара, а без товара не будет промышленности, а если не будет промышленности, нам будет нечем торговать, — задумчиво сказал Роджер Кит. — Кто тебе сказал такую чушь?.. — Мой советник. Не смейся, будь добр, — Роджер Кит нахмурился и сунул руку в карман. — Он для меня все равно, что для тебя этот человек с молотком. — Но ведь Рик тоже был неправ, вчера, и я это понял, и вступился. И поступил так, как правильно, а не как просто. У тебя же и своя голова на плечах есть. — Ну да, которая как решето. Я раньше пытался задавать вопросы, а потом что-то случилось, и я перестал их задавать. А что — не помню. Да и к тому же мой советник и правда лучше знает, что так, а что не так: он все-таки взрослый. — Но ведь ты тоже когда-нибудь станешь взрослым, и тебе все равно придется учиться управлять империей. Разве не проще научиться сейчас, чтобы потом не совершать ошибок? Роджер Кит задумчиво посмотрел куда-то сквозь небо, сквозь серые облака. Роджер испугался, что он снова впадет в подобие ступора, но все обошлось: мгновение, и тот просто пожал плечами. Хорошо бы разобраться, почему так с ним происходит. Докопаться до самой сути. Но не сейчас: солнце так хорошо светило, грело, но не обжигало, и шифер тоже был теплый, и так приятно было просто лежать на нем и чувствовать себя по-настоящему живым. Живым и над людьми, над природой: такие места, где никого никогда нет, будто параллельный мир, где застывает время, вырывают из рутинного потока мыслей, забот и треволнений, и можно просто ни о чем не думать и успокоиться. Роджеру Киту на крыше тоже понравилось: он вертел головой во все стороны, смотря то на цистерны BASF, то на парк, то, осторожно ступая, подходил ближе и наблюдал за снующим человеческим праздным потоком в центре. Потихоньку с его лица пропадало это загнанное выражение, уступая место неподдельному спокойствию. Вот она, магия параллельных вселенных и крыши. Часы на городской башне пробили двенадцать раз, и Роджер поднялся. — Нам пора идти, а то будут проблемы. Скоро Рик выйдет на обед, а я не хочу с ним пререкаться.       Теплая магия испарилась без следа, солнце закрыло темными облаками, а вместе с облаками подул противный вообще не весенний ветер — с ветром пришли и рутинные треволнения.       Когда Роджер уже собирался спрыгнуть вниз, на чердак, Роджер Кит остановился. — Спасибо, — сказал он.       Роджер только пожал плечами: за что тут благодарить-то? Ведь он все еще выполняет приказ. И будет выполнять, пока Рик не скажет остановиться. А еще Роджер понятия не имел, куда это все зайдет, и эта странная неопределенность его почему-то восхищала — и это его, человека, который эту самую неопределенность не терпел ни в каком виде. Это как сесть в машину, разогнаться на полную и отпустить руль. — Правда, — Роджер Кит смотрел очень серьезно. — Спасибо. Ты и правда хороший, ну, в глубине души. Помни, что он из семьи самых изворотливых сволочей, которых только видел свет, сказал Рик у Роджера в голове. Хрипло усмехнулся и затянулся воображаемой сигаретой с красной окантовкой. Сволочи же поэтому и сволочи, что сразу вызывают доверие. Это в сказках и агитках у сволочей набитое деньгами пузо и подлая улыбка: в жизни сволочи, мрази и крысы — самые милые люди на земле. Поэтому на них так легко напороться. Помни, что он будет пытаться сделать все, чтобы сбежать, сказал Рик. Оставить нас в дураках и подвести под петлю. Такие люди заботятся только о себе. И всегда будут заботиться. — Помни, что я все еще делаю то, что мне сказали. И я буду продолжать выполнять приказ. — Я это уже понял, но все равно хочу сказать тебе спасибо. Или что, нельзя уже?.. — Роджер Кит закатил глаза и спрыгнул вниз, на чердак. Роджер хотел помочь ему спуститься, но он проигнорировал, подчеркнуто быстро сползая вниз по лестнице.       Рик ничего не заметил: когда Роджер наливал чай, тот вышел с балкона, пропахший куревом, и немного сонно посмотрел на них, каким-то образом умудрившись оглядеть и накрытую белой скатертью столешницу, и железные эмалированные кружки с черным чайным налетом, и даже Роджера Кита, что смотрел в пол, сидя на плюшевом диване. — Что он тут делает? — спросил Рик и протянул Роджеру руку — поздороваться. — Чай пьет, — Роджер пожал плечами. — А что, нельзя? Я же не налил какой-нибудь дорогущий сорт, над которым Дэйв Гилмор трясется и заваривает только по большим праздникам раз лет так в пять-восемь.       Черт, ну вот опять они с Риком обсуждали его в третьем лице: будто в этой чертовой кухне и не человек сидит даже, а мягкая игрушка. Будто о невоспитанной псине, которая ставит грязные лапы на стол. — Посади его там, где он должен сидеть. Не хочу видеть эту рожу по поводу и без. — Так в комнате скучно. Мне скучно, например.       Рик изобразил в сторону Роджера Кита что-то вроде издевательского полукивка-полупоклона и чуть поднялся на цыпочки. — У нас был договор, помнишь? — прошептал Рик ему на ухо. — Не забывай, это не друг в гостях, это источник информации. Не надо с ним тетешкаться, тут тебе не отель. — Вообще-то он и так рассказал все, что знал, — сердито зашипел Роджер в ответ. — Там на целую тетрадь вышло.       Роджер Кит, будто арбитр на ринге, смотрел то на одного, то на другого. Ну да, подумалось Роджеру, для него они все на одно лицо, и все они хотят информации — только один для этого использует кнут, а второй пряник. — Ну, — Рик улыбнулся и перешел на нормальный тон, — это в корне все меняет. Тогда не буду мешать, делай свое дело.       Он сполоснул лицо холодной водой и, зажмурившись, промокнул полотенцем. — Но, правда, поосторожнее. Сейчас фатальной может оказаться любая мелочь. Империалистам привет, остальным соболезную, — Рик шутливо кивнул Роджеру Киту, резко — насколько это вообще можно было сделать в тапочках — развернулся и пошел по своим делам, напевая под нос. — Что-то он какой-то добряк сегодня, — озадаченно сказал Роджер. — Христианских книжек обчитался, что ли? Про всепрощение и любовь к ближнему. — А он любит такое читать? — осторожно спросил Роджер Кит. — Ты не поверишь, но да. Не все же время сидеть, пыхтеть и строить амбициозные планы по установлению диктатуры пролетариата — устаешь, знаешь ли. Он не злой, правда, — Роджер поймал его насмешливый взгляд. — Просто человек, с которым случилась череда плохих дней. — Пойдем. А то не дай Боже, человек, с которым случилась череда плохих дней, решит сломать мне и вторую руку.

***

      В принципе, сидеть и сторожить этого пацана — не самая тяжелая работа на свете. Только скучновато: сидишь на стуле, ерзаешь, как сиделка при неизлечимо больном, и смотришь. Фиксируешь каждое движение: не из злобности, а потому, что хоть какое-то событие.       А наблюдать за Роджером Китом — тоска полная. Высказав все, что знал, он теперь облюбовал книги из шкафа Дэйва Гилмора. Его интересовала и беллетристика, и затейливые книги по истории искусств с репродукциями всяких полотен, и философские труды, и даже медицинские учебники вкупе с методичками по всякой стоматологии, напечатанные на серой бумаге, на которой буквы со временем потихоньку расплываются, и испещренные карандашными пометками пяти- и даже десятилетней давности. Не притрагивался Роджер Кит только к томику Карла Маркса: тот его, кажется, пугал, и Роджер знал, почему. Так вора пугает виселица, убийцу — тюрьма, а излишне сознательного рабочего — фабрикант с нехорошим жадным блеском в глазах.       В основном он оказался довольно тихим — лежал себе на кровати, читал что-то, шелестя страницами. Часто он игрался с этими чертовыми часиками, то пялясь на изрешеченный трещинами и потертостями циферблат, то гладя ремешок с какой-то странной, отрешенной нежностью. Иногда он вставал и начинал ходить кругами по комнате, заглядываясь на кактусы и поднося пальцы к колючкам. Иногда просто лежал и молчал, отвернувшись к стене, и не было понятно — спит или просто думает. Часто по вечерам Роджер Кит забирался на кургузый подоконник, открывал окно, впуская в комнату весенний пропахший химикатами, но все еще свежий и холодный ветер, прикрывал глаза и сидел, пока не становилось совсем холодно.       Бывало, правда, на закате, когда небо пестрело красными оттенками и будто полыхало, а соседние дома окрашивались в разные теплые цвета, Роджер Кит поднимался и замирал перед окном, пока розовый не переходил в фиолетовый и не начинались сумерки. В такие моменты с ним лучше не стоило заговаривать: обычно вежливый, он отмалчивался или огрызался, и Роджер понимал, почему.       Было бы куда проще, наверное, просто забить и выполнять свою работу — так, как он раздавал листовки, как заговаривал с друзьями Джона и убеждал их помогать с химикатами. Но Роджер не мог пойти на сделку с совестью — а еще ему и правда было скучно.       И поэтому естественно, что они начали болтать. Поначалу заговаривал Роджер, цеплялся за любую тему и вытягивал реплики чуть ли не клещами — но потом, после того дня на крыше (и еще многих-многих последующих) заговаривал и Роджер Кит. Они могли говорить ни о чем и обо всем, переходя с темы на тему даже незаметно для самих себя, и за пару часов могли обсудить новые книжки, детство, политику и все на свете.       С ним и правда было интересно: читал Роджер Кит много, и часто задавался вопросами, которые Роджеру и вовсе не приходили в голову. Этот пацан вообще очень много думал о природе вещей. А еще он умел рисовать все, что только захочет — но себя всегда изображал черными загогулинами. «Не умею себя рисовать». — Родж, — как-то спросил он.       Уже шла третья неделя мая, и в воздухе так остро пахло вишневым цветом и лавандой, что смог будто боялся, будто отступал, и металлический привкус на языке становился немного меньше. Вечерело, и Роджер уже собирался завернуть домой: нужно было помочь ма, нужно было выгулять Джона, который засиделся в четырех стенах, нужно было переговорить с рабочими и вообще много чего нужно. — М? — Как думаешь, — Роджер Кит снова сидел на подоконнике и отрывисто смотрел на улицу. — Бывают ли в жизни такие же друзья, как в книгах? Ну, чтобы был такой человек, за которого можно было бы и жизнь отдать, но без экзальтированности. И чтобы это как само разумеющееся. — Не знаю. Книжки же люди пишут. А значит пишут то, что хотели бы видеть. — То есть ты думаешь, что настоящая дружба — это какой-то, м-м, миф, придуманный людьми для других людей?.. — Ну не так же сложно, — Роджер прыснул. — На самом деле, друг и человек, с которым ты просто проводишь время, вещи разные. У меня вот никогда не было друзей, только приятели. — А в чем разница?.. — Приятели приходят и уходят и быстро забываются. У меня полно их было: во дворе, на подработках всяких, да даже на стачках всяких — некоторых помню, некоторых уже забыл. — А вот у меня никогда не было приятелей, — тихо сказал Роджер Кит. — Если все так, как ты говоришь, то мой единственный друг — это моя сестра. Через полтора месяца она уже приедет, и я так соскучился — только она, наверное, опять будет рассказывать мне всякие школьные байки, обсуждать своих подруг и не давать мне вставить ни слова. Хотя мне, в общем-то, и нечего ей рассказывать, только жаловаться, а это некрасиво. — Ну так с друзьями не обязательно все время разговаривать. На то они и друзья, а не приятели. С друзьями приятно даже помолчать. Приятелям в большинстве своем нужен просто бесплатный клоун на постоянку, вот я с ними и не церемонюсь. — А ты мой друг или приятель?..       Под ложечкой засосало от стыда — Роджеру как будто дали под дых. — Почему ты так решил? — осторожно спросил он.       Наверное, это прозвучало обидно — но Роджер Кит не обиделся. — Мне с тобой интересно. Я раньше никогда так много не говорил ни с кем, — выдохнул он. — Да и к тому же, ты не злой. Я не люблю злых людей — они в большинстве своем злые, потому что глупые. А ты не глупый и не злой, ты просто грустный. Ты меня и правда слушаешь, а когда я задаю вопросы, ты не прерываешь и не говоришь подлечить голову. — Так это невежливо же. — Ну мне не говорят это прямым текстом, конечно. Все-таки этикет, обращение к вышестоящему, все такое. Но я все равно чувствую — по интонации, по подбору слов… Хотя я не против, чтобы друзья говорили мне гадости — только бы эти самые друзья были и не пропадали на полгода.       Роджер Кит так и не повернул голову: этим вечером он что-то был особенно задумчив. — Вообще, знаешь, — вырвалось у Роджера помимо его воли. — Что?.. — Я могу стать твоим другом, Роджер Кит. Если хочешь. Обещаю не говорить гадостей чаще, чем это будет необходимо. Или, по крайней мере, постараться.       Наверное, сейчас он рассмеется Роджеру прямо в лицо и скажет, что это все была какая-нибудь уловка. Очень сложный розыгрыш, и он попался. И тогда бы Роджер двинул ему в нос и постарался забыть об этом дурацком разговоре, став еще злее и желчнее.       Но Роджер Кит резко развернулся: когда он спрыгивал с подоконника, то чуть не упал и довольно ощутимо приложился локтем, но даже этого не заметил. Сияя, он подошел к Роджеру и протянул ему ладонь.       И правда, пальцы тонкие такие — у самого Роджера лапищи будь здоров. — Друзья?.. — Друзья, — и Роджер крепко пожал протянутую руку.       В самом деле, у него ведь так давно не было людей, которых он считал друзьями. А так будет не совсем уж скука смертная.