Мы — зодчие земли, планет декораторы

Комната Дэйва Гилмора полностью отражала ее владельца: чистая, аккуратная, ни одной пылинки ни на комоде, ни рядом с письменным столом. Достаточно чисто, чтобы было аккуратно, и недостаточно, чтобы быть нежилой. На белом подоконнике стояли кактусы в разноцветных горшочках, помеченные картонками с именами, колыхались желтенькие полупрозрачные занавески, в углу покоилась гитара, разрисованная красками, а на столе, рядом с аккуратными учебниками по стоматологии и истории искусств в бумажных самодельных обложках покоился расписанный ежедневник. Пахло лекарствами и почему-то яблоками.       Зайдя в эту комнату, с первого взгляда даже и не заметишь томик Карла Маркса, тихонько засунутый между книгой про Великую войну и слюнявой женской прозой. Дэйв Гилмор меньше всех выглядел опасным террористом, а потому пацан расслабился и дал усадить себя на кровать, накрытую клетчатым кусачим пледом, и даже поднял руки, чтобы с него сняли рубашку — лишь поморщился, пока ткань скользнула по опухшему запястью.       Пока Дэйв искал на кухне миску, кипяченую воду и бутыль со спиртом — в принципе, могла сойти и обычная водка — Роджер с интересом оглядывал другого Роджера. Тот, кажется, потихоньку начал успокаиваться — по крайней мере, он больше не вздрагивал, а только сидел, стараясь лишний раз не шевелиться.       Роджер прислушивался к звяканью на кухне, к ругани Джона и к тому, как смеется Ник-Больше-Не-Мейсон. Ну, точнее, старался прислушиваться: все снаружи слилось в какой-то бесконечный гул на фоне одной беспрестанно пульсирующей мысли.       Жизнь этого пацана зависит только от него, Роджера. И если Роджер его не разговорит, то к ужину он будет мертв. Перед глазами вставало лицо Рика, грязное, искаженное болью и ненавистью, и Роджер аж почувствовал, как по позвоночнику поползли гадливые мурашки. Нет, конечно, Рик злится. Рик имеет право злиться: вся эта несчастная Империя, казалось, была построена для того, чтобы портить ему жизнь. Чтобы играючи, рядом смешных нелепых обстоятельств, опрокинуть его и из учителя, робкого, интеллигентного парня превратить в ободранного, голодного и злого политзека без семьи и дома.       Но ведь Роджер тоже имеет право злиться — но одно дело наорать, матом, покрыть площадной бранью и отвести душу, а другое — бить лежачего. Даже если этот лежачий обладает неограниченной властью в пределах своей империи.       Да и пацан этот, если честно, походил на неограниченного властителя с очень сильной натяжкой. Мелкий, тощий, растрепанный, с кругами под глазами — вытащи его из дорогих шмоток и покрой лицо дорожной пылью и смогом, так ничем не отличишь от пацанов с ключами на шее, что играли у них во дворе.       Роджер мучительно думал, как же этого другого Роджера разговорить. Может, поспрашивать какие-нибудь вещи, а потом и вставить мимолетом?.. Нет, Рик так только что делал. А если он и правда ничего не знает? На вид не шибко башковитый. Но ведь в таком случае и вовсе выйдет, что Роджер позволит Рику убить не просто ребенка, а ребенка больного — Рику-то уже все равно с недавнего времени, а вот Роджер не знает, как после такого будет спать по ночам.        Впрочем, пока Роджер перебирал в голове всякие варианты, другой Роджер заговорил с ним сам. Так тихо, что Роджер сначала подумал, что в комнату через закрытое окно каким-то образом ворвался весенний ветер. — Спасибо, — сказал пацан. — За что?.. — За то, что спасли. Этот человек с молотком — ваш друг, да?.. Вы, наверное, из-за меня очень сильно поругаетесь, извините за это.        Ага, подумалось Роджеру. Поругаетесь. Ему повезет, если Рик просто не будет разговаривать с ним всю неделю. А то и вовсе выгонит из организации Гая — что ему тогда делать? Что делать Джону? А как быть с ма?.. Роджер и хотел бы высказать все это другому Роджеру, но вместо этого сказал другое. — Да не надо мне выкать, блин. Я не старый. — Обращение на «вы» — это признак уважения и благодарности, — другой Роджер захлопал глазами. — Но если вы так хотите, пожалуйста… Спасибо, что спас. — Да не за что, — Роджер махнул рукой. — Я же говорю: не бью детей.        Другой Роджер кивнул и замолчал, баюкая руку. В комнате запахло спиртом: вошел сердитый и усталый Дэйв Гилмор с бутылкой под мышкой. В его пальцах подрагивала эмалированная миска с теплым раствором водки, в которой плавали пропитанные сухим гипсом марлевые бинты. — Так… как тебя зовут, мальчик? — Дэйв еще раз протер руки водкой и уселся рядом на кровать. — Роджер Кит… сэр. — Да не надо мне сэрить, мы не в университете. Послушай, Роджер Кит, — Дэйв Гилмор говорил мягко, но серьезно и уверенно. — Я врач. Ну, почти, у нас была практика по травматологии на кафедре. Поэтому мне нужно посмотреть твою руку и провести пальпацию. Это для того, чтобы понять, есть ли перелом. Будет больно, но ты потерпи, хорошо? Чем скорее я пойму, что там, тем быстрее мы закончим. Ладно?..       Почему-то Роджер подумал, что пацан сейчас начнет отнекиваться или опять заплачет, но магия Дэйва Гилмора сделала свое дело: он нахмурился, кивнул и, зажмурив глаза и закусив губу, протянул кисть. — Слушай, — сказал Дэйв Гилмор Роджеру, ощупывая кисть и особенно проходясь по запястью. — Если Рик не прекратит вот эти свои экивоки, я его выселю. Нет, серьезно, соседи уже приходили разбираться, не ровен час, вызовут полицию, а если меня отчислят из университета, родители умрут от горя, они столько денег на это все потратили… Здесь больно?.. — Да. — А здесь? — Здесь не больно. — А вот тут? — Оч-ч-чень больно!.. — Больнее, чем прошлое больно?.. — Весьма.       Дэйв отпустил руку и нахмурился. — Перелом. Но радуйся, запястье не выскочило, так что жить будешь: через месяц будет, как новенькая. Если, конечно, Рик опять не загорится очередной идеей. Нет, Роджер, ну ты видел, ты видел?.. Это же совсем пацан. — Это не совсем пацан, Дэйв, — Роджер округлил глаза. — Ты вообще хоть газеты читаешь там? Или монетами расплачиваешься?..       Дэйв только отмахнулся и, смочив в миске кусок ваты, протер руку пацану, всю, до самого локтя. — Подержишь его? Наложу шину.       Роджер пока ни разу не видел, как Дэйв Гилмор работал почти что по специальности: сосредоточенно нахмурившись, он вытащил обмоченные гипсовые марли и принялся формировать шину, покрикивая на пацана, чтобы тот не двигал запястьем. Марлевые бинты, вытащенные из бумажной упаковки, захрустели — в скором времени пацан уже был в гипсе. — Скоро полегче будет, — улыбнулся Дэйв Гилмор. — Видишь, уже не так сильно болит. Посиди пока, полежи, если хочешь, я тебе чаю с печеньем принесу. Сахарным.       Другой Роджер запрокинул голову и закрыл глаза, постепенно приходя в себя. Кажется, ему и правда стало лучше — и Роджер подумал, что непременно наворует денег и купит Дэйву Гилмору огромный толстый ежедневник в черной кожаной обложке: он любил такие штуки. — Как тебя зовут? — спросил другой Роджер. — Джордж. Но я это имя не люблю. Обычно меня все зовут Роджером. — Я тоже Роджер, — он чуть неловко улыбнулся. — Не сочти за грубость, но тебе и правда больше подходит быть Роджером. — Это почему же?.. — Ну, — другой Роджер пожал плечами. — Джорджи все обычно такие коренастые, плотные немного. В кепках ходят. А ты высокий. — Честно, никогда об этом не задумывался. Слушай…       Другой Роджер встрепенулся и посмотрел на него. — … Как тебя вообще угораздило сюда попасть? То есть ты увидел, что какие-то люди вылезают из канализации, и тебе вообще было нормально?..       Другой Роджер замялся и очень не по-императорски почесал затылок. — Мне было интересно, чем они там занимаются. Я еще тогда подумал, что они так работают. — Ну тем не менее, — не согласился Роджер. — Ты их видишь в первый раз. У тебя, что, дома постоянно незнакомые люди бывают? — Ну-у, — протянул другой Роджер. — Если честно, да. Наверное, у меня дома даже больше незнакомых, чем знакомых. И все что-то от меня хотят и что-то требуют, так что я и подумал… — Я думал, вы там всей семьей живете, и слуги всякие, вот это вот все, — Роджер махнул рукой. — Ну, как в хрониках пишут. В «Таймс». — Да нет, я один живу. Ну, вообще, почти один. Раньше мы жили втроем, я и мои сестры, Рут и Розмари. Только потом Рут вышла замуж и уехала, даже писем не пишет. В смысле, постоянно. Так, черкнет пару строк, под Рождество и на день Рождения. — А твоя вторая сестра?.. — Она уже года четыре учится в интернате. Такая у нас семейная традиция. Если бы не, — другой Роджер неопределенно обвел взглядом цветущую умильную комнатушку Дэйва Гилмора и покосился на пузатый кактус по имени Альберт, — все это, я бы тоже учился в интернате, наверное. Она вот чаще пишет, ну, старается, все-таки она очень загружена там. И приезжает три раза в год: на Рождество, на Пасху и на лето. А так я один почти всегда. Дядя… мистер Джонсон, мой советник, вот только заходит, дает что-нибудь на подпись, и все. — Скучно тебе, наверное, — Роджер поцокал языком.       Честно, Роджер даже почувствовал легкий укол жалости где-то под ложечкой: может, этот другой Роджер и родился с серебряной ложкой в заднице и никогда, за всю свою жизнь, не работал и не сталкивался с лишениями, но… Когда нет друзей, это хреново. Роджер это на своей шкуре ощущал, пока не познакомился с Риком.       Нет, конечно, Роджер никогда не сидел отшельником: когда ты живешь в спальном районе, а родители работают, все равно рано или поздно перечитаешь все книжки в библиотеке и начнешь слоняться по дворам. А там обязательно кто-то на пустыре предложит погонять в футбол, потому что нет нападающего, и ты согласишься, всего на один матч, а потом придешь домой под вечер, весь грязный, и ма опять будет ругаться. У него всегда были товарищи и погонять в футбол, и на расшибалочку, и просто на догонялки или на бесцельное шатание по Сити.       Только вот это все не то: с ребятами со двора не обсудишь ни прочитанных книжек, ни будущего, ни того, что на душе — что с них взять, похлопают по плечу разве что и скажут держаться.       Поэтому Роджер был так рад, что наткнулся тогда на Рика — а заодно и на Ника-Больше-Не-Мейсона, который знает огромное количество анекдотов (и все сальные и отвратительно, до нелепого пошлые и националистические), и на Дэйва Гилмора — тот, помнится, страшно удивился, когда Роджер знает, кто такой Ботичелли.       У Роджера не было денег и возможностей, но у него были долгие чаепития с друзьями, веселые анекдоты и истории, и поплакаться на судьбу, так, чтобы тебя успокоили — а у этого пацана только пустые залы и одинаковые серванты. Если уж так рассуждать, то в каком-то плане этот другой Роджер беднее последнего нищего. — Ну, я много читаю, — сказал другой Роджер. — И рисую тоже очень много. Раньше ко мне на дом приходили учителя и рассказывали, как рисовать одно, как другое, перспективу как делать… Когда тепло, я собираю альбом с карандашами и выхожу в парк, сижу потом и долго рисую что-нибудь интересное, какой-нибудь цветок, или камень, или стражника, который смешно навалился на ограду, пока отошел на перекур… Иногда надоедает, но я уже привык. — Ого, прям много читаешь… А что читаешь?.. Прям книжки, или учебники тоже? — Учебники мне тоже надо читать, конечно, чтобы знать, как все устроено. Их я тоже читаю, но не люблю. Мне больше нравится читать рассказы, или стихи, или повести: мне очень нравится Жюль Верн, это как учебники, только гораздо интереснее. А ты читал Жюль Верна?..       Потом, вечером, Роджер будет долго думать обо всем этом дне. Будет валяться на старом уже скрипящем пружинами матрасе, вслушиваться в храп ма за стенкой и думать. Как же так вышло, что единственный пацан, с которым ему удалось поговорить о книгах — нормальных, не учебниках — оказался похищен Риком?       Но это было вечером. Сейчас же Роджер охотно ухватился за тему и начал рассказывать про Жюля Верна. Этот другой Роджер, кажется, был весьма приятным парнем: знал он много, и рассказывал тоже много чего, но не лез вперед и не перебивал. Дэйв пришел с тремя чашками чая и сахарным печеньем на блюде с отколотой щербинкой, и книги они начали обсуждать уже вместе. А потом искусство. А потом и все на свете.       Постепенно они дошли даже до того, как же прикольно пускать блинчики камнем по реке, и Роджер похвалился, что умеет пускать блинчики лучше всех во дворе: в удачный момент, если постарается, выпишет под пятьдесят. — Ого, — удивился другой Роджер. — Здорово! А я, как ни старался, делал максимум дюжину. — Меня брат учил, — гордо сказал Роджер. — А тебя, что, братья не учили?.. Или папка с мамкой? — У меня два старших брата, — ответил другой Роджер, слегка замявшись. — Самого старшего я вообще не видел, он стоматолог, кажется. Ушел из дома еще до того, как я родился. А Дон уехал в другую страну. — А родители? Ну, мама? — Мама умерла, когда я родился, — другой Роджер вздохнул. — Но папу я помню. Он хороший был, высокий такой, возился со мной часто — мы гуляли, по парку, выходили из дома и шатались по лесу, ходили к речке. Иногда с сестрами, но чаще только мы с ним. Мы много разговаривали, он учил меня всяким вещам, часто говорил, что мне нужно больше стараться, потому что на мне огромная ответственность, как на единственном наследнике. Он меня куда только не таскал, и в Парламент, и армию нашу показывал… Представляешь, полный взвод генералов, и все тебе честь отдают.       Одурманенный воспоминаниями, другой Роджер немного поплыл: ссутулившись и мечтательно подперев рукой щеку, он даже не притрагивался к остаткам печенья и все рассказывал и рассказывал. — Очень здорово, — согласился Роджер. — А ты прям все про армию помнишь? — Ну, конечно, — оскорбился другой Роджер. — Папа много чего рассказывал, и бумаги показывал всякие: он говорил, что император, который не знает о своей армии — плохой император. — А расскажи про армию, — невинно сказал Роджер, особо ни на что не надеясь. — Много там солдат сейчас? И как войска сформированы? Я просто думал, может, в армию уйду, как стукнет восемнадцать. Хоть какие-то деньги будут.       Возможно, Рик был, как всегда, прав. И насчет этого другого Роджера тоже: задумавшись, он начал неторопливо рассказывать, и Роджер потянулся за бумажкой. Говорил другой Роджер долго, все еще мечтательно размешивая горячий чай, упоминая даже самые маленькие и незначительные детали. Сказал он и про то, что сейчас, из-за волнений, две части собираются перебросить с периферии в Сити и заняться патрулированием: жандармов не хватает. — Черт бы тебя побрал, — хмыкнул Роджер, отложив бумагу с записями. — Что ты это сразу Рику не сказал? Все бы в порядке было. — Я забыл, — другой Роджер потупился. — Все из головы вылетело. У меня часто такое бывает, что-то помню, а что-то не помню. Розмари говорит, у меня голова, как решето. — Ну ты даешь, — Роджер покосился на часы и облегченно выдохнул. — Ну ты, блин, даешь! Редкий фрукт!..       Рик долго не мог поверить, что у Роджера получилось. Сидел задумчиво в своей комнате, на старом ситцевом диване, ковырялся в своих заметках и все водил и водил пальцем по кривым Роджеровым записям, будто сомневаясь в том, что они настоящие. — А я тебе говорил, — наконец изрек Рик с гордой ухмылкой. — Говорил, что все он знает, просто болтать не хочет. Если бы я его дожал, он бы у меня как миленький заговорил. — А вот и не заговорил, — возмутился Роджер. — Орать да руки выкручивать каждый может. Ты просто не хочешь признать, что дознаватель из меня получился лучше.       Рик пожал плечами, но потом улыбнулся. И хлопнул Роджера по плечу. — Да я и не против. Может, у тебя и правда разговором лучше получается, чем силой. Молодчина. Столько всего узнал, и даже про части эти армейские — а я-то думал, чего в фабричных районах так много черных жилетов появилось. Теперь узнал. Теперь можно попробовать и кого-то из армии потихоньку подвербовывать, так, листовками. Сомневаюсь, что у них жизнь — малина. — А что с пацаном? — выпалил Роджер вопрос, что волновал его с самого начала этой странной истории. — Домой отпустишь?..       Рик удивленно посмотрел на Роджера. Так, будто он совсем маленький и спросил, почему небо голубое. — Да ты что. Я ему про это сказал, чтобы быстрее раскололся. Домой его нельзя — проще уж сразу потащиться в кутузку сдаваться. Я узнал все, что хотел, теперь он мне не нужен. Можно и прикончить. — Прикончить?.. — Ну да, — Рик смотрел серьезно. — Мы на войне, Родж. И он наш враг. Когда мне в кутузке жандармы ломали ребра, я задыхался и смотрел на портрет его выблядка-папаши на стене, чтобы не потерять сознание. Каждый божий день. И каждый божий день, когда я корчился на койке с отбитыми почками, я думал, отчего его недоносок дышит чистым лесным воздухом и кормится с серебряной ложечки, а моей Гале я каждый день давал морфий, чтобы она не кричала так сильно. И тогда я решил, что убью каждого из ублюдков, до которых только смогу добраться.       Наверное, Рик был прав, подумалось Роджеру. Все-таки не стоит забывать, что этот пацан — их враг. Эксплуататор и эксплуатируемый никогда не станут друзьями. Как не станут друзьями рабочий и фабрикант, бедняк и богач, бездомный и жандарм. Овечка и волк. И если вдруг их накроют, то они все пойдут в каталажку: и веселый Ник-Больше-Не-Мейсон, и нервный Дэйв Гилмор, и Рик, которого наверняка приговорят к смертной казни, как Гая Фокса, и даже Роджер, а этот пацан вернется обратно в свой пустой, огромный и гулкий дом и больше никогда не вспомнит о таком, как Роджер.       Легче всего было бы залихватски кивнуть Рику и сказать, мол, давно пора. А то засиделся на этом свете. А потом сесть на кухне и закрыть уши руками, чтобы не слышать чужих криков. Только вот почему-то Роджер не мог. Может быть, дело было в том, что после такого он бы никогда не смог посмотреть больше ма в глаза. Или, может, в том, что он представил, каково это — быть убийцей. А, может быть, все дело в глазах этого другого Роджера — огромных и зеленых, которые неотрывно смотрели на него, изучали, пока тот ловил каждое слово Роджера, каждое его движение, каждый его взгляд. А еще, когда Роджеру удалось рассмешить другого Роджера, в его глазах появились искорки-смешинки, и взгляд был очень теплым — так, наверное, сам Роджер смотрел бы на друга. — Рик, — Роджер вздохнул. — Но он еще ребенок. Оставь его в покое, он смешной. — Не имеет значения, ребенок он или нет. Он — Барретт, а это значит, что я не успокоюсь, пока не придушу его. Вот этими вот руками. И, Родж, я тебя правда уважаю, ты мне почти как сын, но не лезь в это дело. Он — мой. Такие слова легко можно было услышать от какого-нибудь помешанного убийцы, но не от Рика. Да и сказал он это не так, как в тот момент, с молотком — глаза у него были злые, но мертвые и грустные. Будто убить ребенка — рутинное дело, занесенное в ежедневник Дэйва Гилмора, где-то между уборкой квартиры и походом к стоматологу вечером. — Рик, — Роджер решил предпринять самую отчаянную и последнюю попытку. — Что?.. — Рик устало закурил сигарету и принялся развязывать веревку со своего куцего чемодана с наклейками от пивных бутылок. — Как думаешь, такая веревка выдержит?.. Хотя должна выдержать, он вроде не толстый. Хочу посмотреть, как у него навсегда закроются глаза. — А если бы императором был не другой Роджер, а я?.. — Роджер посмотрел ему прямо в глаза. — Не говори ерунды, не маленький уже. — Меня бы ты тоже убил? Тоже повесил?       Рик отвернулся: плечи его затряслись, и он все стоял и стоял перед столом, нелепо ссутулившись и перебирая злосчастную веревку дрожащими пальцами. Роджер молчал, скрестив пальцы за спиной. Рик то крутил веревку, делая что-то вроде галстука, то распускал, то лохматил, а затем приглаживал обратно, то завязывал очередной узел…       А затем, сердито что-то пробормотав, отбросил веревку в угол. — Что ты так к нему пристал? — в сердцах спросил Рик, как никогда снова став похожим на несчастного школьного учителя. — У тебя, что, во дворе друзей нет? Не с кем в расшибалочку погонять? Я думал, ты взрослый для расшибалочки. — Да не в расшибалочке дело. Я же говорю, он смешной. И если бы ты не орал на него, он бы тебе и так все рассказал: ему вообще поговорить, оказывается, не с кем. Да и к тому же, представь, сколько всего он знает. И не только про армию, — Рик скептически сложил руки на груди, и Роджер начал все больше и больше говорить, сбиваясь на тараторку. — Он наверняка в курсе и про службу безопасности, и про то, кто и где работает, что они делают с казной и золотым запасом, тоже в курсе. Может наверняка рассказать, где живут фабриканты, и сколько у них охраны, он же точно с ними чуть ли не за руку здоровается и приглашает на совместное чаепитие. Да он про все, что хочешь, расскажет, правда, надо просто не орать, а говорить нормально… — Родж… — Да и к тому же, — Роджер нахмурился. — Если мы убьем ребенка, мы будем не лучше, чем все эти фабриканты. Как те, кто допустил, чтобы папа намотался на вал на своем производстве, а потом смеялись ма в лицо, когда она стояла на колени и умоляла дать хотя бы гроши, потому что ей нечем нас кормить. Или как те, из-за кого погибла твоя Джульетт. И Гала. Разве ты не говорил мне всегда, что за нами правда, потому что мы лучше? Потому что мы хотим, чтобы не было больше чужих смертей и калек среди рабочих? Разве не это ты мне талдычил? А раз так, то, выходит, мы такие же. Потому что они убили моего отца, твою жену и дочку, покалечили Джона, а мы убьем четырнадцатилетнего парня, потому что он просто не вовремя оказался на нашем пути. Подумай об этом, Рик.       Рик молчал, скрестив руки на груди. В глаза Роджеру он не смотрел. Роджер тоже молчал и косился на часы: большая стрелка уже близилась к семи, а это значит, что скоро ему придется тащить Джона домой, иначе ма вся изведется и не сможет уснуть, а ей завтра вставать в четыре утра, чтобы идти на смену. С кухни послышался веселый говорок Ника, а потом взрыв смеха — наверное, опять перебрасывается своими пошлыми анекдотами и байками про студенчество. Луч закатного солнца ударил, распластался по стене желто-розовым квадратом, и в воздухе заплясали пылинки. Что-то недовольно выговаривал Дэйв Гилмор. Время будто застыло, будто всю эту квартиру на Мыловаренной залили янтарем, и пройдет сто, двести лет, а они с Риком все так и будут стоять друг напротив друга.       Наконец, Рик повернулся. — Ладно, — сказал он. — Пусть живет. Веревку на него еще марать, не заслужил. Но только ради тебя, понял? Ради тебя и ради Джульетт с Галой. Роджер прикрыл глаза и отчаянно старался не улыбаться, хотя его потянуло рассмеяться от облегчения. — Но отпустить я его все равно не могу, — продолжил Рик. — Во-первых, я же не могу пройти с ним через весь Сити и за руку довести до Императорского дворца, мол, потерялся, а я нашел. Не хочу на виселицу. А тащить парня со сломанной рукой по канализации — ну, извини, я не садист. Во-вторых, он и правда довольно много знает, и, как ты мне убедительно доказал, вытащить из него знания вполне себе можно. — И что ты собираешься делать?.. Ты же сказал, что… — Ну да, я сказал — никаких убийств. Я держу слово. Придется, значит, держать его здесь, смотреть, чтобы не сбежал и не привел подмогу. И поэтому у меня для тебя новое задание, Роджер. Никаких больше листовок с газетами, Дэйв с этим куда лучше справляется, лицо у него такое, доверчивое, и не запоминается. — И что я буду должен делать?.. — нахмурился Роджер. — Ты еще не понял, да? — удивленно спросил Рик. — Как-то ты сегодня особенно туго соображаешь, дружище. Из нас всех у тебя лучше всего получилось с ним цацкаться, поэтому будешь его тюремщиком. Будешь смотреть за ним, наблюдать за каждым шагом. Надо будет — хоть за руку на горшок отведешь и будешь стоять над душой. А еще ты должен будешь его разговорить: так, как сегодня. Я напишу тебе список вещей, на которые ты хоть в лепешку расшибись, но узнай ответы. Понятно?.. — Да, — Роджер просиял. — Спасибо, Рик. — Да не за что, — Рик махнул рукой. — Только имей в виду, если ты вдруг еще не догнал. Это Барретт. Может, конечно, не в полную меру, все-таки ему еще четырнадцать, но это Барретт. А Барретты — самые изворотливые и подлые создания, которых я только знаю. Он будет юлить, будет изворачиваться, попытается влезть тебе в голову и выведать самые твои сокровенные тайны, чтобы потом ударить в спину. Не забывай об этом. Поэтому если я вдруг увижу, что ты плохо выполняешь свои обязанности, за ним следить буду я. И лупить за каждый косяк. Ты все понял? Приступай. — С завтрашнего утра приступлю, хорошо?       Рик фыркнул, совсем как морская свинка, и Роджер почувствовал себя подмастерьем, отлынивающим от любых обязанностей. — Нет, ну правда, мне нужно переночевать дома, а то ма с ума сойдет. Еще и Джона надо до дома довести, — и рассказать ему все, что происходит, подумалось Роджеру. Если он, конечно, поверит. — Я завтра, как встану, примчусь и буду, как штык. Честно. — Ну, да, — протянул Рик. — Твою ма лучше не беспокоить. Не ровен час, примчится сюда с полотенцем наголо. Иди. Но чтоб завтра был к девяти, как штык! Опоздаешь — я сочту это фактом того, что ты не справишься.       Роджер кивнул. Ему жутко хотелось пойти к Дэйву Гилмору и осчастливить его новостью, что в его несчастной квартире прибавится на одного жильца. Хотелось рассказать все Джону и пригрозить, чтобы не болтал — хотя Джон и так не из болтливых. Хотелось прийти домой, увернуться от полотенца ма, а потом сидеть и пить молоко на кухне, болтая ногами и наблюдая, как постепенно сгущаются сумерки. А еще хотелось подойти к другому Роджеру и сказать, что тот жив только благодаря ему, а потом отмахнуться от благодарностей и предложить обсудить новый рассказ Конан Дойля.       Но Роджер только кивнул Рику и, сунув руки в карманы давно коротковатых и потрепанных штанов, направился к выходу из комнаты. Вспомнив, он остановился и посмотрел на Рика — тот уже снова занялся работой и уже, покусывая ручку, принялся составлять какой-то мощный список. — Рик, — позвал он. — А?.. — Дэйв просил передать, что ты козел.