Мы — зодчие земли, планет декораторы

— Господи, — пробормотал Роджер и чуть не осел на пол.       Ноги подкосило, голова закружилась от переизбытка кислорода, и он, все еще удивленно моргая, уселся на продавленный диван — на нем Рик коротал свои деньки на Мыловаренной.       Этого не может быть. Этого просто не может быть. Это галлюцинация. Наверняка Ник что-то намудрил со своими реактивами, произошел выброс, и все они чего-то такого надышались, вот им и кажется всякое. Когда в прошлом году на BASF опять случился выброс, Роджер всю ночь видел на потолке пляшущих человечков и розовых слонов.       Однако галлюцинация была слишком, слишком реальна. У галлюцинации были черные кудрявые взлохмаченные волосы и зеленые наполненные слезами глаза. Галлюцинация ерзала на стуле и затравленно смотрела по сторонам. А еще у галлюцинации была дорогая, подогнанная и подшитая рубашка, которая наверняка стоила больше, чем квартира семьи Роджера. — Пожалуйста, — всхлипывала галлюцинация. — Отпустите меня домой, я ничего вам не сделал, я ничего не знаю, я только бумажки подписываю, я ничего не хотел, я… — Закрой рот, недомерок, — спокойно сказал Рик и улыбнулся Роджеру краем рта. — Или еще хочешь получить по роже? Тут тебе не Императорский дворец, а мы тебе не слуги. Так что следи за базаром.       Галлюцинация тут же заткнулась и лишь изредка тихо всхлипывая. На негнущихся ногах Роджер подошел к Рику. — Это что, нахрен, такое?.. — выдохнул он. — А ты, что, вслед за братом ослеп? Барреттовский недоделок. Прям перед нами. Как же свезло, не скажи, а?..       Роджер, пожалуй, никогда за все время их знакомства не видел Рика таким злым. И таким счастливым. И эта странная компиляция его, пожалуй, пугала. — Как у вас вообще это получилось? Что за…       Галлюцинация истерически всхлипнула, икнула и замолчала. Не обращая на галлюцинацию никакого внимания, Рик сложил руки на груди и принялся рассказывать, опершись на письменный стол, заваленный мятыми и грязными чертежами.       Чистой воды везение, сказал Рик. Так везет либо дуракам, либо Божьим фаворитам, не иначе. Третьего не дано. Изначально ведь операция и правда планировалась сложная: либо пан, либо пропал. Пользуясь чертежами канализационных структур, через трубы для сточных вод, которые не переделывались века так с шестнадцатого, проникнуть в Императорский дворец и заложить там взрывчатку. Ник-Больше-Не-Мейсон все-таки учился на органика, и свое дело он знает: запала во взрывчатке должно было хватить, чтобы как следует бумкнуть. Не убить — пока что не убить. Только напугать. Заставить пару наследных лордов намочить свои наследные портки и показать, что с рабочим классом тоже надо считаться. После того, как бумкнуло, испуганные августейшие лорды нашли бы коробку из-под печенья, в которой наклеенными из газет буквами перечислены все даты сильнейших выбросов: в BASF, в Корунде, в General Electric. Изначально это должна была быть всего лишь листовка с призывом задуматься об экологии Сити и о будущем горожан, но выбросов за эти полгода оказалось так много, что вместо листовки получилась толстенная подшивка, почти ученическая тетрадь. Все в плане было гениальным, и Рик с Ником-Больше-Не-Мейсоном продумали все до мелочей. После вмешательства Дэйва Гилмора — все до абсолютных крайностей. Только вот они не учли одной маленькой переменной. Очень незначительной. Только вот оказалось, что в собственной доме эта переменная, хоть и маленькая, но вовсе не незначительная. Она настолько значительна, что в корне переменила всю операцию. Кто же знал, что император-недомерок в силу возраста не шляется по борделям и званым ужинам и не разъезжает по стране, а сидит там, где ребенку такого возраста и принято находиться — дома. И кто же знал, что этому самому императору-недомерку настолько опротивело сидеть в своей комнате, что он этот самый дом изучает, да еще и не просто ходит по бесконечным залам, но и, как самый обычный пацан, сует нос, куда не надо? Поэтому первым, что увидели Рик с Ником-Больше-Не-Мейсоном, высунувшись из решетки очистительных сооружений, была чья-то кудрявая голова, с интересом склонившаяся над ними и наблюдая, как они, пыхтя, пытаются выбраться наружу, в подсобное канализационное помещение. Рик даже сначала не понял и жутко испугался ненужному свидетелю — а потом до него дошло. И это, знаете ли, очень меняло дело. — Наконец-то я добрался хоть до одного отродья этой семейки, — Рик излишне возбужденно, зло улыбался. — Столько крови они мне — всем нам — попортили. Вот уж точно, искал медь — нашел золото.       Роджер подошел к стулу, на котором сидел недоносок, и с интересом принялся его оглядывать, будто диковинную игрушку. Вблизи, на расстоянии вытянутой руки, Роджер Кит выглядел совсем уж пацаном — на старых фотографиях Джон был таким же, пока не пошел работать на фабрику. Сколько ему, интересно? Двенадцать? Четырнадцать?       Увидев в Роджере почти что ровесника, недоносок будто встрепенулся и умоляюще посмотрел в его сторону. Он уже не плакал и даже не всхлипывал, просто старался издавать как можно меньше звуков; на щеке у него алел след от пощечины. — Что ты с ним сделаешь?.. — спросил Роджер. — Хочешь с его помощью кого-то пошантажировать?       Рик скривился от отвращения, будто бы Роджер выдал какую-нибудь сальную шуточку. — Шантажировать? Этим?.. Ну уж нет, больно много чести. Для начала я хочу хотя бы выяснить, что он знает. И вот эти знания я уже использую в деле. Не хочешь мне помочь? — Как?       Рик улыбнулся, зло и торжествующе. — Для начала, можешь ударить его. Если хочешь. А я знаю, что тебе хочется. — Куда — ударить? — Да куда хочешь. Этот ссыкливый недомерок все равно ничего не сделает. Хоть раз почувствует себя на нашем месте.       Роджер подошел к стулу и замахнулся, чувствуя себя очень не в своей тарелке. Нет, он, конечно, дрался, как и любой парень, выросший на окраинах. В былые времена он даже носил нож в кармане, потому что дегенераты с задворок цеплялись к нему за любой косой взгляд. На окраинах все просто: не научишься драться — не доживешь даже до четырнадцати, а Роджеру уже идет восемнадцатый год. Ему часто приходилось ломать зубы, со всей силы бодая головой в челюсть, приходилось со всей силы пинать человека по яйцам и даже шандарахать в смешно дергающийся после кадык, но никогда не приходилось бить лежачего.       А этот пацан именно что лежачим и был. Даже хуже, наверное: пацан, не в силах даже отшатнуться, закрыть руками лицо, просто сидел и мелко дрожал. И смотрел Роджеру прямо в глаза. — Ну давай же, — каркнул Рик. — Чего застыл. Забыл, кто перед тобой? — Бить лежачего — полнейшая хрень, Рик.       Рик выругался и нетерпеливо закатил глаза. — Он не лежачий, Родж. Это мы — лежачие. Это из-за него погиб твой отец, из-за него Джон не гуляет с девчонками в свои двадцать лет, а сидит дома слепой. И дочь моя тоже погибла из-за него. Он убийца. Четырнадцатилетний убийца. Давай, не будь тряпкой.       Роджер постарался разозлиться, чтобы убрать это странное чувство неловкости. Вспомнил отца, вспомнил плачущую маму, у которой приключилась настоящая истерика. Вспомнил Джона, который уже никогда не поцелует любимую девушку, потому что какая девушка выйдет за слепца? Вспомнил его карие теплые глаза, которые сейчас подернуты молочно-белой поволокой. Вспомнил ребят со двора, которые после работы на фабриках кашляют и никак не могут остановиться.       Кажется, начало получаться: старая добрая злость подняла голову, и теперь Роджер видел не человека. Просто образ. Образ, который он так ненавидел, образ, месть которому прокручивал в голове перед сном уже добрый пяток лет. Стараясь не смотреть образу в глаза, Роджер сжал кулак.       Пацан вздрогнул и, дернувшись, в дурацкой готовности зажмурил глаза — и этого хватило, чтобы образ рассеялся.       И Роджер опустил руки. — Не могу, извини, — вздохнул он. — Не могу я просто так взять и ударить человека, да еще и лежачего. Я же не отморозок.       Рик долго, грязно и неприлично ругался, упоминая многих родственников пацана до седьмого, кажется, колена. А потом немного успокоился и взял сигарету из красно-белой пачки. По комнате поплыл сизый дым: Дэйв Гилмор никому не разрешал здесь курить, только на балконе, но к Рику в таком состоянии он не рискнул бы лезть — и Роджер прекрасно его понимал. — Не думал, что ты такое ссыкло, Джорджи, — тихо сказал Рик, и Роджер отвернулся, скрестив руки на груди.       Роджер ненавидел свое первое имя прямо-таки до усрачки, и Рик прекрасно это знал. А потому у них негласно установилось правило: Рик называет Роджера по первому имени лишь тогда, когда очень сердится.       Но Роджер правда не может ударить лежачего. Ему нормально грабануть прилавок на рынке, например. Или обматерить какого-нибудь козла по матери. Или раздавать призывающие к революции листовки, рискуя попасть на копа и загреметь в кутузку. Но не это. — Ладно, — вздохнул Рик. — Не можешь — и не можешь, окей. Значит, принципиальный. Тогда просто поможешь мне. — Как?.. — Будешь стоять и не мешать. Научу тебя сегодня вещи, которая очень сильно в жизни пригодится. У людей тайны узнавать.       Рик развернул стул с пацаном и подтащил его к письменному столу, небрежно смахнув грязные чертежи на ковер. А потом, открыв один из ящиков стола, начал методично копаться во всякого рода отвертках, коробках с болтиками, плоскогубцах и гайках: Дэйв Гилмор хранил здесь инструменты. Что-то Рик отметал, не глядя, на чем-то останавливался, задумчиво взвешивал в руках, а потом, хмыкая, клал на место. Это продолжалось довольно долго, и Роджер вместе с пацаном напряженно следил за каждым движением его рук.       Наконец, Рик, словно ребенок, нашедший самую вкусную конфету в рождественском подарке, торжествующе улыбнулся и вытащил самый обычный молоток. Даже слегка проржавевший. — Ты правша или левша? — спросил он у пацана самым мирным тоном, как будто на мгновение снова став милым тихим школьным учителем, который даже мухи не обидит. — П-правша… — Вот и отлично.       Рик высвободил левую руку пацана и положил ее на стол. А потом очень сильно, до побеления, сжал запястье. — В игры в детстве играл всякие? Догонялки там, прятки? Вот и здесь тоже игра. Правила простые: я задаю вопрос, на который должен получить максимально четкий и подробный ответ. «Не знаю» — не принимается, «не скажу» — тоже, «пошли вы» — абсолютно. Если я получаю ответы, я добрею и оставляю тебя в покое, может, даже отправлю тебя обратно в постельку с пакетом на голове, чтобы не растрепал. Если я не получаю ответы, я злюсь. А ты не хочешь, чтобы я разозлился. Ты все понял?..       Пацан молчал, мелко и часто дыша. С расширенными зрачками он смотрел куда-то сквозь Рика, подергиваясь. — Я тебя спрашиваю, — Рик чуть повысил голос. — Ты все понял?.. — Д-да, но я ничего не знаю, я… — Вот и отлично, — Рик улыбнулся и перехватил кисть пацана покрепче. Молоток пока что лежал на столе. — Вопрос первый. Как тебя зовут?       Пацан облегченно выдохнул. Роджеру все это очень не нравилось, и он, стоя позади, то и дело смотрел на чертов молоток, напоминающий бомбу замедленного действия: не дай Бог, сейчас начнет тикать. — Р-Роджер. — Так ты у нас тоже Роджер? — Рик улыбнулся, совершенно как школьный учитель. — Похвально, похвально. А полное имя скажешь? Как в паспорте. — Р-Роджер… Кит. Барретт. — Вот и отлично. Понятливый парень. Сколько тебе полных лет? — Четырнадцать, пятнадцать через полгода. — Что-то ты, Роджер Кит, как-то не очень соображаешь для четырнадцатилетки. Чем обычно занимаешься?.. — Ну, гуляю, там, где можно, и где нельзя, тоже гуляю, еще рисую очень много, книги читаю, хорошие и разные, я недавно прочитал такую хорошую книгу, сборник стихов русского поэта, очень понравилось, а до этого читал…       Может, конечно, Роджер мастер додумок и накруток — не зря же Рик учил его читать газеты правильно — но с пацаном что-то было явно не так. Все-таки Роджеру самому не так давно было четырнадцать, и он, конечно, был дурачком, но не совсем уж прям ребенком. Пацан то говорил спокойно и даже создавал впечатление взрослого, то переходил совсем уж на детские интонации. Будто ему не четырнадцать, а десять.       Хотя, подумалось Роджеру, он просто на измене, вот его и швыряет то туда, то сюда. Если бы Роджера похитили и угрожали убийством, он бы тоже еще не то запел. — Отлично. Читать, значит, любишь. Это хорошо. Раз читать любишь, значит, умный, — внешне спокойный, Рик опасно улыбался, а глаза у него злобно и ярко горели. — А раз ты умный, то тогда, может, скажешь, сколько граждан твоей страны числится в армии, и сколько из них находится в Сити прямо сейчас?.. Робкая улыбка испарилась с лица Роджера Кита, и он побелел. Рик все также продолжал улыбаться. — Сэр, я не знаю. — Такой умный, и не знаешь? — Рик сильнее вывернул его кисть, и пацан зажмурился. — Это меня очень, очень расстраивает. Может, ты еще очень хорошо подумаешь, и все-таки вспомнишь? — Я… я правда не знаю, сэр, я же сказал, я только подписываю, я ничего… Рик провернул кисть пацана, и тот всхлипнул, закусив губу. Кисть отчетливо начала краснеть. — Ну, ты же мне показался таким умным парнем. Еще раз повторю вопрос, не расстраивай меня окончательно. Сколько солдат прямо сейчас откомандировано в Сити, чтобы охранять тебя и тебе подобных от простых людей?.. — Я не знаю! — пацан чуть не плакал. — Я же сказал, сэр, я… И тут Роджер аж дернулся от того, насколько громко пацан закричал. Молниеносно Рик вывернул его кисть так, что послышался отчетливый хруст. Кисть пацана по-дурацки дернулась и нелепо повисла, вывернувшись под неправильным углом. Рик отпустил руку Роджера Кита и снова достал сигарету из пачки. Закурил и предложил Роджеру — вместе они стояли и курили в этой комнате, в этой чертовой комнате, и Роджер старался думать только о сигарете, о вкусе табака, настоящего табака, во рту, а не о том, как этот пацан сейчас заходится в слезах, привязанный к стулу. Докурив сигарету, Рик щелчком пальцев отбросил окурок в железную банку из-под шпрот. А затем подошел обратно к стулу, только теперь он высвободил другую руку. Пацан задергался, тщетно пытаясь вырваться, но Рик только еще сильнее сжал другую кисть. — Какие у тебя тонкие пальцы, — сказал Рик. — Музыкой когда-нибудь занимался? Я вот занимался, пока учительствовал. У нас с женой было пианино, и я часто ей по вечерам играл элегии всякие, фуги и сонаты. А когда я вернулся, по амнистии, обнаружил, что в моей квартире уже живет кто-то другой. И эти другие жильцы переклеили обои и продали пианино. А я ведь почти оплатил эту квартиру, я пять лет каждый месяц приходил в банк, отстаивал гигантские, монструозные очереди, чтобы заплатить взнос. Мне оставалось всего-то пару сотен — но банк все равно ее отобрал. Как ты думаешь, это справедливо, Роджер Кит? — Н-нет, — Роджер Кит всхлипнул. — Н-нет, это н-несправедливо, но я очень хочу домой, отпустите меня, пожалуйста… — Конечно, это несправедливо, даже ты это понимаешь. А я тоже много чего понимаю, и понимаю, как ты хочешь домой. И я же тебе сказал: попадешь домой, как только ответишь на вопросы.       Рик потянулся и крепко перехватил молоток в свободной руке. Глаза пацана расширились: он даже перестал плакать, нет, он смотрел на этот чертов молоток загнанным, потерянным взглядом. — Нет, все-таки какие у тебя тонкие пальцы. У рабочих вот таких не бывает. Поэтому даю тебе последний шанс. Ты отвечаешь на вопрос, я тебя отпускаю, ты бежишь домой. Даже пакет не буду на голову надевать. Но если не скажешь, я очень, очень разозлюсь. И постараюсь раздробить вот этим вот молотком каждую кость в твоих пальцах. Даже если срастется, то криво, и рисовать ты уже никогда не сможешь. Придется переучиваться на левшу. Но ничего, люди, вон, и без рук рисуют, приноравливаются как-то. Ну так что, ответишь мне на вопрос?..       Пацан зарыдал, и Роджер больше не смог терпеть. Рик покачал головой и театрально медленно поднял молоток — и этого хватило, чтобы Роджер подскочил и ударил его по запястью, выбив молоток из рук. А потом по-уличному боднул Рика в живот — не ожидав, тот отлетел в сторону. — Рик, прекрати сейчас же! — Роджер бросился между Риком и стулом, широко раскинув руки. — Ты совсем уже с ума сошел! — Да что ты делаешь, — Рик поднялся на ноги, красный, лохматый и злой. — Это ты с ума сошел, недомерок! Я почти его расколол, если б не ты со своей мелкобуржуазной жалостью, совсем что ли, уже?.. — Да ты посмотри на него, — Роджер набычился и выпрямился во весь рост, тяжело дыша. — Он тебе не партизан, чтобы молчать и смеяться в лицо врагу. Знал бы — уже рассказал. Псих контуженный. — У тебя не должно быть жалости к нему. Это он, он виноват во всем, что приключилось с твоей семьей, помнишь? Не время сейчас включать гуманиста.       Роджер прекрасно это понимал. Но что-то в нем поднимало голову и противилось. Наверное, это были остатки того, прежнего Роджера. Остатки Джорджа Роджера Уотерса, Джорджи, который мечтал начать ходить в школу, который заботился о ма и играл в догонялки с братом, который расквасил нос парню в два раза выше себя, когда увидел, что тот бьет девочку. А, может, здравый смысл, который подсказывал Роджеру, что это все не очень-то и хорошая вещь. Не с законодательной точки зрения — с моральной.       Рик потихоньку успокоился и примирительно поднял руки. — Не глупи, Родж. Отойди. Я не буду зверствовать, мне просто нужно узнать важные вещи. Вот, видишь, я отложил молоток, не буду я ничего ему ломать. Он ведь комедию перед тобой ломает, это же Барретт, плоть от плоти. Все Барретты — изворотливые крысы, которые до последнего будут врать и подлизываться, на этом они и живут. Я сейчас просто немного его поколочу, и он все вспомнит. Отойди, ну?..       Но Роджер упрямо помотал головой и упер руки в боки. — Я не дам тебе избивать лежачего, Рик. Если бы он что-то знал, он бы тебе сказал. Я точно говорю.       На секунду Роджеру показалось, что Рик сейчас его ударит: глаза его загорелись злобным пламенем, и он уже замахнулся — как вдруг выдохнул и махнул рукой. — Ладно, — фыркнул он. — Как скажешь, пацан. Предлагаю тебе сделку — ты его разговоришь, раз думаешь, что такой умный. Даю тебе три часа. Если он к ужину не расскажет все, что знает — я его прикончу. По рукам?..       Роджер кивнул — и Рик в тот же момент щелкнул лезвием перочинного ножика. Рывок — и веревки со стула упали. — Развлекайся перед ужином, малец. Пойду пока, что ли, на кухню, а то с этим барреттовским отродьем я пропустил пятичасовой чай.       Рик ушел, хлопнув дверью, и Роджер почесал затылок. Что же ему теперь делать?..       Роджер Кит, кажется, все еще не понял, что происходит. Так и сидя на злосчастном стуле, он всхлипывал и баюкал вывернутую руку, не пытаясь даже попытаться убежать. Черт возьми, подумалось Роджеру, прямо перед ним лежит молоток, где же эта хваленая изворотливость?.. — Эй, — Роджер щелкнул пальцами у него перед лицом. — Ты меня слышишь? Понимаешь?.. — Эт-т-то тоже в-в-вопрос, да? — пацан поднял голову. — Н-на к-к-к-который я д-д-должен ответить, или… — Нет, это просто вопрос. Я не бью детей. Можно я посмотрю твою руку? Левую? Да не бойся ты, я же сказал, я не бью детей.       Роджер Кит протянул ему кисть, и Роджер, стараясь сильно не давить, осмотрел ее и недовольно поджал губы. Пальцы уже начинали опухать — перелом, однозначно. — Посиди тут немного, окей? Я сейчас кое за кем схожу. У нас тут есть парень, он медик. Ну, в университете на медика учится. Вроде бы. Только старайся особо рукой не двигать, и нормально будет. Я быстро.       Дэйв Гилмор, выдернутый с пятичасового чая, нервно и тихо ругался, зайдя в комнату. — Я не понимаю, чего ты от меня хочешь, Роджер, ему надо в больницу с такими делами, а не ко мне. — Но ты же медик, — не понял Роджер. — Ты учишься на медика. — Я учусь на стоматолога, Боже ж ты мой!..       В полной тишине пацан что-то пробормотал, еле дыша от боли, и Дэйв Гилмор тяжело вздохнул. — Ладно. Я попробую что-нибудь сделать. Помоги мне отвести парня в мою комнату, а когда пойдешь обратно, передай Рику, что он козел.