Хоть мрак всё гуще

Бруно не боялся пауков, совсем-совсем не боялся. Да и с чего бы — несмотря на юный возраст он отчётливо понимал, что для крохотных паучков даже он с сёстрами казались самыми настоящими великанами. Ведь правда же, чего ему стоит раздавить паука, только надавив на него носком сандалий? Бедное существо издохнет с хрустом, как у горящего хвороста, длинные ноги расправятся и отделятся от тела — жуть какая. Только давить пауков ему незачем, к тому же, он на веру принял слова сеньоры Лусеро об их предназначении. Близких тройняшкам по возрасту детей в посёлке раз-два и обчёлся, поэтому то, что Пепа тесно сдружилась со своей почти-тёзкой Хосефиной Кантор, такой же зеленоглазой, но смуглой и русоволосой, Альма восприняла как нельзя лучше и часто оставляла детей играть в доме Кантор. И если Хульета запросто присоединялась к играм Пепы и Пепины, то Бруно с девчонками быстро наскучивало, и время он коротал, слушая истории мамы Хосефины. В жилах сеньоры Лусеро текла индейская кровь, а в рассказы её непременно вплеталась индейская магия, и Бруно с жадностью их запоминал. Индейцы-чибча верили, что именно пауки из своих сетей сплетают плоты, перевозящие души в мир мёртвых, поэтому Бруно никогда не трогал паутину в доме и иногда мог подставить палец и дать на него взобраться маленькому паучку. Впрочем, то, что Бруно нравились пауки, ничуть не значило того, что их не боялась Хульета. Обычное сожительство с этими тварями она терпела спокойно, у них — свой угол, у неё — другой. Но однажды свисающий с потолка на тонкой, почти невидимой нити паучок, который словно бы парил в воздухе, сел на её волосы, об этом ей сообщила Пепа, и от крика её едва не содрогнулась земля и не перебилась посуда. Хульета завизжала и бешено размахивала руками, пытаясь его смахнуть, и до сих пор жила в страхе, что тот никуда не пропал и вьёт своё гнездо и откладывает яйца прямо в её кудрях, поэтому старательно вычёсывала их каждый день. Именно поэтому Бруно с Пепой в глухую ночь на чердаке собирали пауков в банку. Темно, пыльно, затхлый воздух. — Пеп, а нам точно-точно надо это делать? — Точно-точно! — решительно кивнула Пепа и ответила достаточно громко, чтобы показать серьёзность своих намерений, но всё ещё не сбиваясь с шёпота, чтобы ненароком не разбудить маму и Хульету. — Нужно ей как-нибудь отомстить. — Мы могли бы не мстить вообще, — протянул Бруно неуверенно. — Не будь тряпкой! Она травит нас пандебоно с крысиным ядом. Смотрит, помрём мы или не помрём, сработает ли волшебство. Мы что, крысы? — Я бы и крыс не хотел травить… Он спорил дальше без особого интереса и без особой надежды, что Пепа вдруг поменяет мнение: на каждое его сомнение у неё находился ответ. «Зачем именно пауки?» — «Она их боится! Испугается и всё, сам же говорил, что они хорошие, не кусаются запросто так» — «А если укусят?» — «Скормим ей те пандебоно!». Словом, Пепу не переубедишь, а оставаться в стороне он не хотел. Бережно опустив очередного паучка в стеклянную пухлую банку, где сидело уже полдюжины его сородичей, Бруно сказал: — Я думаю хватит. Он забрал у Пепы крышку и закрыл банку, чтобы пауки не разбежались раньше времени. Спустились с чердака также, как и поднялись: Касита переставила перила на втором этаже, соорудив им лестницу. Правда, сделал дом это как-то неохотно. Касите не по нраву пришлась их запланированная месть любимой, но всё же вредной старшей сестре. Поначалу она не давала им пройти на чердак, всячески отговаривала на своём языке досок и плиток, дёргала ручку комнаты матери, грозясь её разбудить, но в конечном счёте помогла им взобраться, когда забеспокоилась, что без неё они могли бы разбиться. Дело осталось за малым — проникнуть к Хульете и подбросить ей спящей пауков в кровать да разбудить. Пробравшись сквозь клумбы с цветами и грядки с пряной растительностью, они дошли до жилого уголка сестринской комнаты. Хульета мирно сопела в постели, дыхание её было ровным, а сны, как они подумали, сладкими. Пауки уже нетерпеливо бегали внутри стеклянной тюрьмы, и Бруно, оглянувшись на Пепу ещё разок, трясущимися пальцами принялся откручивать крышку. Пепа аж высунула язык от предвкушения мести — восьмилапой мести. Она опустила руку в банку и схватила за серо-коричневое мохнатое брюшко паука покрупнее, затем поставила его Хульете на макушку. Паук быстро смекнул, что к чему и что он наконец на свободе, и двинулся с места. Он прошёлся по лицу Леты, пощекотав её своими лапами, и она чихнула, когда тот оказался возле её носа. Открыв глаза, она увидела двух пауков, бегающих по её одеялу. Ещё секунду спустя к зрению добавились осязание и слух: она почувствовала, как что-то шагало по её руке и плечу, трепало ей волосы, и тихий топот маленьких ножек не говорил ей ничего хорошего. Когда происходящее настигло её в полном объёме, она завизжала во весь голос, сердце подскочило и ухнуло в пятки, а глаза видели только тёмные силуэты пауков — брата и сестру в комнате она даже не приметила. Дыхание, ещё минуту назад бывшее спокойным, обернулось птицей, взмахнувшей крыльями и улетевшей небо; как только у Хульеты закончился воздух в лёгких, крик оборвался, остался лишь немой ужас. Только поднятого ей шума хватило, чтобы прибежала перепуганная мама. — Что. Здесь. Происходит! * Наказаны были все трое. Хульету за её эксперименты по головке не погладили, крысиный яд Альма вылила целиком, приговаривая, что пусть лучше у них заведутся грызуны, чем она будет травить родную кровь, Пепе и Бруно за пауков досталось не меньше. Чтобы в голову не лезла дурь, мама пообещала пристроить всех троих к хозяйству по самое не хочу, и целый месяц никаких игр с соседскими детьми — уж Альма проследит. Но месть, Пепа посчитала, всё же удалась.