Хорошие девочки делают это лучше

Господину Воропаеву очень нравится быть хищником. Ему нравится быстрая езда, оружие в руках, плевки ядом, циничные рассуждения и секс. Быстрый, грубый, качественный и ни к чему не обязывающий. Александр не фанат глупой, романтической лапши на ушах у девушек, ему не прельщают легкие на подъем девочки с розовыми очками, и его ни разу никак не радует перспектива отношений. Он не верит в любовь, преданность и верность — даже любимейшая сестра выбрала не его, так что уж говорить о ком-то чужом? Если их жизнь — это сказка, то прекрасный принц тут Жданов. Малиновский верный оруженосец и подстрекатель, прекрасная принцесса — Кирюша. А он дракон. Злой, чёрствый и коварный змей, пускающий огонь на недругов. Пожирающий самый красивых и самых уникальных. Старая добрая сказка — воровать, а потом укрощать строптивых стерв, желательно с длинными ножками, пухлыми губками и сочной задницей. Перед очередной коронацией (кто сядет на трон, было понятно сразу и всем) Александр снимает напряжение с очередной куколкой из Министерства. Ещё одна дочь или племянница кого-то там, ищущая перспективного муженька с деньгами и властью, наткнувшаяся на страшного и ужасного. Легкость и свобода растекаются по телу, настроение на удивление у него сегодня превосходное — победный триумф золотого Андрюши его испортит, но это потом. Пока можно и посмаковать легкое тщеславие, поиздеваться над Потапкиным, довести до трясучки секретарш, бросить Малиновскому парочку скабрёзностей, а потом гордо удалиться. Всё происходит так быстро, что Александр не успевает сообразить, что произошло. Вот он стоит на входе в башню, самодовольно поправляя рукава дорогущей рубашки, а вот он лежит на полу, утыкаясь носом в ботинки всё того же Потапкина, придавленный тёплым, порывающимся встать, телом. Он раздраженно переворачивается, усаживаясь на пятую точку и видит несуразную, перепуганную девчонку в очень странном пиджаке. — Простите, — мямлит она, собирая с пола бумажки, — Я случайно. Я не хотела. Простите. Воропаев закатывает глаза и фыркает, пытаясь подняться, но девчонка подворачивает ногу и плюхается прямиком ему на бёдра, хватаясь рукой о край его пиджака и притягивает ближе. Тяжелый запах цветочных духов забивается в ноздри, дразня на чих. Он поднимает её вместе с собой, отряхивая пиджак. — Прости, Саш, — слышит он сбоку голос Киры, — Я забыла тебя предупредить, что в компанию теперь нужно приходить в каске и бронежилете. А потом регистрирует в мозгу факт первый: его только что свалила на пол девчонка раза в два меньше его самого. Факт второй — у него стоит. Он, конечно, не поднятым членом расстроен, да и не контакт с этим чудом в старомодном пиджаке его вызвал. Очки. Грёбанные очки на вздёрнутом горделиво носу, на которые Саша готов подрочить хоть сейчас. Будь проклята физиология и его зацикленность на деталях. — Простите, Александр Юревич, — голос у девчонки бархатный с хрипотцой, что вообще никак ему не помогает успокоиться, — Я просто засмотрелась в документы и не заметила вас. Он скептически поднимает бровь. — Откуда вы знаете моё имя? Здравствуй, солнечное тридцатилетие и осознание того, что тебя заводят круглые, нелепые очки. Плюс один к списку фетишей. За-ме-ча-тель-но. — Я читала о вас в журнале «Личность» — он хмыкает, косясь на сестру, — Я Катерина Пушкарева, секретарь Андрея Павловича. Кира недовольно цокает языком куда-то в сторону, явно недовольная этим фактом. — Ещё один секретарь? — «Я потом тебе объясню», —говорит сестра, касаясь его плеча, уводя его внутрь, подальше от Пушкаревой, и, скользя в последний раз по недоразумению в очках, он замечает, куда смотрит Катерина. Конечно. У него до сих пор стояк, и это достаточно заметно. Он резко одёргивает пиджак, прикрывая ширинку, а потом замечает это. Девчонка закусывает губу, на щеках её стыдливый румянец, а в глазах что-то такое, от чего ему сразу становится жарко. Жажда. Он умеет видеть её в других. Катя Пушкарёва больше не кажется ему нелепой. *** Как всем известно, труд облагораживает человека, и поэтому люди с удовольствием ходят на работу. Вот Катерина, например, устраивается в модный дом секретаршей только потому, что тут всё кричит о благородстве. Так ей казалось, когда она с пеной у рта доказывала Кольке, что карьерного роста она будет добиваться медленно и уверено, а должность обычной «принеси-подай кофе» такая же временная, как, к примеру, её коморка вместо кабинета, или зарплата вдвое меньше, чем у Клочковой — гламурной и потрясающе-красивой, но такой бестолковой подружки Киры. Кате двадцать четыре, ей стоит, вправду, думать о перспективах и будущем, но эта работа её облагораживает, в основном потому, что остальное время она предпочитает теперь деградировать. Надоело гоняться за чем-то, чего она сама сформулировать себе не может. Однажды, на каком-то одном из совещаний в банке, она остановилась возле копировальной машины и зависла. Вспомнила унизительный опыт с Денисом, который закрыл её от мужчин окончательно. Вспомнила, что дослужиться до великого начальника она никак не сможет — в сказки больше особо не верило, не было у неё ни связей, ни энтузиазма для такого, — и выдохнула. Решила плыть по течению. Сменить работу, окружение, снять квартиру подальше от опекающих родителей и, возможно, завести собаку. В «Зималетто» плыть по этому течению не получалось по определению. Совет директоров со своими интригами и битвой за президентское кресло напоминало древнегреческую трагедию. Катя честно не хотела влезать в это, но практически с первой минуты влипла. Не стараясь, попала в чёрный список невесты главного метателя молний, стала предметом острот местного клоуна в лице Малиновского, а главное — ночной кошмар местного дизайнера. Десять из десяти, Пушкарева. Пока коронуют Жданова-младшего, Катя предпочитает переждать в ближайшем кафе к компании — за огромной стойкой восседает «женсовет» полным составом, они зовут её к себе, не сдерживая снисходительных взглядов. Катерина к такому привыкла, не зря так скрупулёзно портила себя каждое утро. Причина у неё была, но не объяснять же её всем и каждому, кто недоумевал? — У руля компании вполне может встать и Александр, — говорит Ольга Вячеславовна, накалывая сочный помидор на вилку, — у него такие же шансы, как и у Андрея. Катя выпивает сок большими глотками и вспоминает столкновение с Александром утром у входа. Щёки краснеют автоматически — вспоминается всё; и стыд, и ёрзание по его бёдрам, и осознание того, что ему это самое ёрзание понравилось больше, чем могло бы. Не то, чтобы она совсем не понимала реакций мужского тела, но вот это было неожиданно… и щекочуще-приятно. — А какой он, — сипит она, прикрываясь пустым стаканом, — Александр Юрьевич? Амура хмыкает и, лукаво улыбаясь, рассказывает. Второй ребёнок погибших Воропаевых. Единственный мужчина в их семье теперь, страшно и страстно любящий сестер. Акула Министерства. Циничный, грубый, ядовитый змей — укусит и не обернётся вслед. Конечно, компания — это детище и его родителей, и его автоматически дело тоже, но особой любви к модному дому у него нет, скорее явная конкуренция со Ждановым и стремление переплюнуть оного. Этакий консервативный диктатор, предпочитающий беспрекословное подчинение и страх в глазах служащий. Александр приходит внезапно, незапланированно; никогда не улыбается, а тот оскал, который дарит всем по пути, скорее пугает, чем располагает к себе. А вот если кому-то посчастливится попасть под его водопад сарказма, несчастный рискует уйти мокрым — Александр умеет довести до пота и слёз своими едкими, очень обидными, но очень меткими замечаниями. — Монстр какой-то, — говорит Катя и сбрасывает фантомную паутину с плеч. — Аккуратнее с ним, — предупреждает Светлана, поправляя очки, — а вообще, если он станет президентом, то погонят нас отсюда мокрой тряпкой, девочки. Женсовет представляет собой этакое сборище среднестатистических секретарш из «Служебного романа» так полюбившегося мамой, так что сосредоточение всех сплетен и новостей было здесь, а следовательно Катя решает прибиться к ним. Собственно, больше всего из всей компании подруг ей нравится Амура — проницательная, простая и участливая. А больше всего — оптимистка до мозга костей. Земной шар, как известно, вертят оптимисты. Вертят, конечно, на хую, а не в метафоричном смысле. Они с ней столкнулись примерно неделю назад, когда Катя перевозила вещи в новую квартиру; девушка оказалась соседкой сверху, но в компании они обе об этом промолчали, каждая для себя решив, что эта информация не так уж и важна. А потом оказалось, что Амура еще и пашет так, что Катя даже удивляется. Соседка, а в последствии еще и коллега, такой пушкаревский шаг к взрослой жизни оценила, похвалила, разве что теперь ездить приходится на метро долго, но лучше такси «через ебучие пробки». Они все вместе возвращаются с обеда, Катя судорожно ищет в бездонной сумке пропуск, будь он неладен вместе с принципиальным Потапкиным, отстаёт прилично от девочек. Как так получается, что в сумке, которую она так скрупулёзно приводила в порядок накануне, оказывается всегда такой неорганизованной? Хрен что найдёшь. А потом она врезается в вертящуюся дверь, выбивая документы Воропаеву из рук, и, судя по всему, дух из груди. И происходит то, отчего впервые в жизни хочется напиться дома под громкий хохот Амуры. *** Воропаев, в целом, прекрасно осознавал исход голосования, поэтому язвительные комментарии вырываются автоматически, а вот про изучение бизнес-плана вышло неожиданно даже для него — он этого не планировал, но два дня дал на подготовку и поспешил удалиться. Поскорее выйти на воздух и закурить. Проглотить легкую, привычную обиду вместе с горьким дымом, а потом погрузиться в работу, забывая о том, как его сестра предпочитает ему Жданова. В который раз. Но, увы, планам не суждено сбыться, ведь его сбивают с ног во второй раз за день. Да, что за грёбанная Хиросима возле него вертится? Катерина, которая опять отсвечивает своими дрочибельными очками, сгибается в панике к полу, собирает его документы, сбивчиво повторяя извинения. — Да как вообще Земля носит такое чудо природы? — зло бросает он ей. Чудо природы практически на коленях ползает вокруг него, и в голове щёлкает какой-то переключатель, Александру кажется, что это явно какой-то глюк в сознании, потому что кров снова приливает к паху, не так ярко, как утром, но отчётливо, давая понять — не показалось. Пушкарева же без единого укола совести очень быстро такие фантазии пресекает. Банально, и очень больно, нужно сказать, — врезаясь лбом в этот самый пах. Вот так ему еще никто не рушил возбуждение. Девчонка не удерживается на ногах и, в конечном итоге, просто падает, хватаясь за его лодыжку, сдерживаясь от валяния на полу. — Вы что, психопатка? — вырывается у него с тяжелым вздохом. — Это с чего такие выводы? — теряется она, всё еще сжимая ладонью его ногу. — А как ещё объяснить ваше желание меня убить? — суёт он руки в карманы, — И отцепитесь уже от моей ноги, — он пытается сдвинуть ногу в бок, но ему не удаётся вырваться. Бровь удивлённо приподнимается вверх. — Не могу, — она практически икает от страха, — Она удобная. Александр снова громко вздыхает. Кажется, у него начинает дёргаться глаз, или кончик губ, или вовсе пол лица. Уже даже не смешно и не забавно. — Я сейчас вас этой ногой стукну, — обращение к ней больше похож на рык, хотя он сейчас не раненый зверь, скорее — униженный неудачник. — У вас терпения меньше, чем у соседской собаки, — говорит она, цепляясь за штанину брюк сильнее, опираясь, чтобы встать. Неужели она совсем не понимает, что может эти брюки ему порвать, а потом половину зарплаты отдавать, покрывая ущерб? Что ещё хуже — она может такой хваткой эти брюки с него сорвать, и тогда санкции из зарплаты ей покажутся незначительной мелочью — он попросту её изживет со свету. К счастью, казусов не происходит, Катерина выпрямляется перед ним, протягивая дрожащей рукой документы. Боится, хоть и огрызается. Любопытно. *** Вечером Катю выжигал стыд. Горячий такой, очень-очень едкий, такой, что при каждой мысли о произошедшем хочется улиткой скукожится и спрятаться в раковину. Но вместо этого она покупает бутылку пива, надо же хотя бы раз попробовать и понять, почему отец его так часто пьёт, и валяется на диване, корчась от смущения. Амура и правда хохочет до слёз. — Ты знаешь, я даже как-то не ожидала, что ты можешь вот так огрызаться. Да ещё и кому — Воропаеву. Уму не постижимо, Катюх и это сразу после всех ужастиков, которые мы тебе понарасказывали. Кате не до смеха. Ситуация патовая, состояние апатичное, жизнь тлен, а Бродский был прав — не надо выходить из дома. — Это не смешно. Он меня теперь сожрёт и не подавится. Амура кивает с улыбкой на лице и делает очередной глоток из банки. — Не дрейфь, Пушкарян. — говорит она, — Я знаю, как тебя отвлечь. Такие заявления Катерине не нравятся. Она то знает, что обычно всё заканчивается не так радужно, как планируется. — Как? — осмеливается уточнить она. — Недалеко от нас есть клуб. — Катя готовится отказаться сразу, но не успевает открыть рот, — подожди, я серьёзно. Владелец «Аквамарина» давний дружок нашего начальства, они там часто отрываются, бабочек своих клеят… — У них кружок энтомологов? — ляпает невпопад Пушкарева. — Практически, — хмыкает Амура, откидываясь на спинку дивана, — так вот. Мы с Машкой всё планируем туда пойти, Тропинкина у нас строит грандиозные планы на брак с обходительным, молодым, а главное — богатеньким мужчиной. А мне просто любопытно. — И ты предлагаешь пойти туда вместе? — очень плохая идея, — Да, именно после моего эпичного знакомства с акционером компании, придем под руку в клуб, где гуляет всё наше начальство. Я станцую танго со своими юбками, а ты погадаешь Кире на любовь. — Ну, положим, Андрей сегодня точно на семейном ужине вместе с Кирой, а Малиновский вряд ли пойдет туда один. Скорее всего уже снял себе девочку на ночь и укатывает её. — Да нас туда даже не пустят, — вздыхает она, — ну… по крайней мере меня точно. Амура подбирается на диване, осматривая Катю с головы до пят, а потом громко чихает. — Ничего ты не смыслишь, Катерина. — вскакивает резко, упираясь руками в бока, — Переоденем тебя, волосы подкрутим, и все мужики твои. Вряд ли у Катерины после съёма квартиры и переезда на балансе оставались деньги. Более того, финансы свои романсы даже не пели — выли. — Амур, у меня сейчас деньги разве что на хлеб да метро остались, какой клуб? — А я тебе для чего? — отмахивается девушка, взмахивая дикими локонами волос, — Размер у нас примерно одинаковый. Момент жди, я сейчас. Катерине заведомо эта затея не нравится. Она отзванивается родителям, на всякий случай, врёт, что валится с ног и пораньше ложится спать. Хотя, почему врёт? Она сегодня довольно часто валилась с ног. На Воропаева в основном. Чёрт. Судорожно собирает банки, отправляя их в мусорку, нервно дёргает рукава домашней кофты, а потом возвращается Буйо с охапкой вещей. Ожидаемо, половина ей не подходит, и Катя почти радуется, что, скорее всего, всё отменяется. Но, Амура не сдается, натягивает на Катерину свободные брюки и тесный чёрный топ. Грудь непривычно неприлично практически выпирает, Катя хочет прикрыться, но Амура грозно шлепает ей по ладони и хватается за плойку. Боже, помоги. *** Место, куда затаскивает его Светочка или Ирочка, или совсем плевать, как там её зовут, больше похоже на блядюшник. Интерьер напоминает стрип-клуб, контингент на уровне дорвавшихся до женской груди подростков, а алкоголь ему совсем не нравится. Девочек-однодневок он всё ещё не прельщал, но Александру сегодня стресса было достаточно, поэтому разгрузить мозги и отвлечься было необходимо. Его сегодняшняя компания оглаживает его плечи слегка пьяными движениями руки, а потом медленно отходит поближе к танцполу, покачиваясь, соблазнительно сверкая глазками. Место отстойное, по его скромному мнению, в подтверждение чего он отмечаем краем глаза Романа. В углу зажимающего кого-то. Он заказывает виски, осматривает местность, изучая территорию на предмет наличия знакомых. Александра накрывает экзистенциальный кризис и мысли всё о том же. Семья, вечная погоня за признанием, невозможность преданности как явления, и он искренне радуется, что бармен расторопный и ставит стакан перед ним быстрее, чем Воропаева забрасывает в глубокие размышления. Александр Воропаев — яма, вырытая характером и гордостью, которую отчего-то нарекают могилой. То ли Светочка, то ли Ирочка заигрывает с ним, изгибаясь в танце практически пополам. Александр усмехается про себя, делает глоток виски и представляет, как она спускается на колени перед ним, заглатывая его член сразу весь, но перед глазами, почему-то, вспышкой появляется Пушкарева. То, как она корячилась у двери, собирая документы и смотрела. Снизу вверх. Сквозь свои блядские очки. Он может поклясться, что видит их прямо сейчас, практически реально, в паре шагов от себя, ладони чешутся прикоснуться к острому подбородку, закидывая краснеющее от смущения лицо вверх. Он почти тянет руку навстречу ведению, потому что у него уже стоит, а фантазия дорисовывает нелепые кудри вместо дурацких заколок. И когда он медленно, по-кошачьи, приближается к этому видению, наконец-то осознает. Какого чёрта? — Опять вы, — процедил он сквозь зубы, явно не обрадовавшись встрече, — Впрочем, неудивительно. Вы сегодня везде. — Вы меня преследуете что ли? — спрашивает она, и Александр улавливает очень пьяный оттенок в голосе. — А вы пьянствуете, — серьезно отвечает он, — у всех свои недостатки. Она фыркает, переминаясь с ноги на ногу, а потом практически падает на стул рядом, осушив бокал с разноцветным коктейлем. — Шутки у вас как у пня, — говорит обижено она, — такие же деревянные. Он скривился, кивая бармену повторить заказ. — Вы сегодня вступили в клуб самоубийц? Что вы себе позволяете? Катерина поднимает глаза и смотрит сквозь бокал на него. Глаз у неё подозрительно щурится. Один. — Меня предупреждали, что вы хам, но, чтобы такой сноб. — Почему это я хам? — растерянно спрашивает он. — По лицу видно. Нет печати интеллигентности, — припечатывает Пушкарева, выхватывая у него из рук стакан с виски. И это она называет его хамом? — Я оставил её дома, — раздражается он. Катерина неловко хихикает в стакан, неприлично-громко сёрбая. — Сколько же вы выпили? — недоумевает Воропаев, — Днём вы хоть и пытались меня прибить то дверью, то собой, но, по крайней мере, производили впечатление приличной девушки. — Много, — отвечает она, — Неприлично много для приличной девушки, — скалится она, довольствуясь своей шуткой. — На самом деле, — практически шепчет, пододвигаясь ближе, — я прячусь от Романа Дмитрича. — и икает. Воропаева пробивает на хохот, но он сдерживается. — По-моему, из нас двоих, вам бы не мешало спрятаться от меня. Катерина снова громко фыркает и взмахивает рукой. — Вдруг, я хочу вас совратить? А вот это уже запретная территория, Воропаев. Мало того, что у него странные реакции на девчонку, так она теперь совершенно пьяная с ним пытается флиртовать. Она вообще вспомнит на утро, что творила? Вряд ли. — Тогда вам придется постараться. Я просто так не даюсь. — Зря. Воропаев хмыкает, ловя удивленный и немного возмущенный взгляд спутницы, что отвлеклась от виляния задницей. — Вам ещё отбивать меня у Светочки. Или Ирочки. — Судя по тому, что вы не помните её имени — это будет не сложно, — усмехается Пушкарёва и снова икает. Ну что за чудо в очках? Плевать на спутницу, его вечер уже набирает совсем другие повороты. Может, если трахнуть Пушкареву, то эти странные реакции прекратятся? Так или иначе, она всё равно слишком пьяная, так что на утро можно будет оправдаться, что он тоже был вдрабадан. Несмотря на то, что был трезв, как стеклышко. — Тогда, может я уже совратился? — говорит он низким голосом, отчего Пушкарева вздрагивает и наклоняется ещё ближе. — Александр Юрьевич, вы в себе или уже вышли из себя? — нервно сглатывает, — Если вышли, то немедленно вернитесь. Он закатывает глаза и борется с желанием удариться лбом о стойку. Он собирается переспать с пубертатной язвой под алкоголем. — Раз уж вы начали, то куда делась ваша смелость закончить? Катерина потирает нервной ладонью лоб и жмурится на секунду, выпуская язык по пересохшим губам. — Мне нужно предупредить Амуру. — говорит она, и её голос становится подозрительно трезвым. — А где она была всё это время? — бровь подскакивает вопросительно, дразня. — Тоже пряталась от Малиновского? Катя кивает. — Встретила знакомого и пошла с ним в отдельный кабинет. Воропаева всё же прорывает на смех. — Тогда, уверен, ей сейчас не до вас. Напишите ей сообщение. Катя снова кивает и сползает с барного стула, едва не падая на пол. Что ж она к нему так тянется, как ньютоново яблоко? — Пушкарева, ты просто нечто, — вздыхает он, косясь на Светочку. Или Ирочку. Чёрт с ней, только бы не увидела, как он уходит. — Что есть, то есть, — хрипло говорит она, — Я такая в одном экземпляре. И Воропаеву становится отчего-то дурно. То ли от слишком яркого предвкушения, то ли от близости к нему девчонки, то ли от некачественного алкоголя. — Надеюсь, вы меня увозите не для того, чтобы сбросить с обрыва? — хрипло шутит она, но на лице ни тени улыбки. — Надейтесь. *** Воропаевские губы на вкус, как оказалось, — некрепкая табачная горечь, алкоголь и стейк с кровью. Катя смеётся прямо в поцелуй: вместо того, чтобы прижаться крепче, отдаться ощущению близости и безрассудности, она предпочитает разобрать вкусы на составляющие. Александр состоит из множества деталей, и они, собранные воедино, подают образ решительного, несдержанного, но отнюдь не свободного. Не ясно, от чего именно: мыслей, забот, обязательств или сожалений. — Не снимай очки, — шепчет он, обжигая ракушку уха, посылая мурашки по спине. — Нравятся? — игриво спрашивает она, стаскивая топ. — Стоит на них так, что невыносимо. У него и правда стоит страшно, и она надеется, что причина не только в странном фетише на очки, а она сама действует на него вот так. Одуряюще. Катина неуклюжесть никуда не девается, а она так наивно надеялась, что всё будет так же, как в книгах или фильмах, когда в порыве страсти девушки резко становятся плавными, завораживающими. Но, Воропаеву, кажется, плевать, ведь в глазах его пелена, зрачки почти чёрные. Кате безотчетно хочется запутаться ладонью в его волосах, но путается она в собственных брюках, падая прямиком на него. Александр ловит её, тут же роняя на кровать, нависая сверху. — Не покалечься во время секса, прошу тебя, — просит он и смеётся, и Катя готова поклясться, что это самый сексуальный смех на свете. И голос его такой бархатистый и обволакивающий, что её ведет. И сама она почти задыхается, пока его руки нарочито медленно оглаживают её тело. — Я просто пытаюсь быть милой, чтобы ты на меня запал, — вырывается у неё, и он хмыкает. — Так я ведь уже запал, — невозмутимо отвечает Воропаев, и его слова отпечатываются у неё в мозгах. — Ну так поцелуй меня тогда, — шепотом. — И не подумаю. — Козел. — фыркает она практически ему в губы, когда она накрывает её своими. Ему жарко, но позвоночнику растекается холодок. Её губы мягкие, припухшие от его укусов, сладкие от коктейлей, а язык горчит то ли от яда, то ли от виски. Он освобождает её от бюстгалтера, чертя губами линии от лямок, спускаясь к соскам. Катя тихо скулит, приподнимая бёдра. Ей хочется большего. Ей нужно больше. И Воропаев не отказывает ей в этом удовольствии. Толчок выходит слишком мягким и осторожным — непривычный для обычного его секса совсем — но быть быстрым и грубым не хочется. — Жаль, у нас так и не получилось поговорить нормально, — хрипло говорит он ей куда-то в висок, поддерживая медленный, почти ленивый, темп. — Хотя, ты и «нормально» не совместимы. -Какой же ты засранец, — стонет Катя, поддаваясь вперед, сбивая его с темпа. Воропаев переводит вес на одну руку, подтягивая её ближе второй, скалится довольно и толкается грубо, во всю длину, отчего Катерина выгибается и протяжно стонет. — Но тебе это нравится. — самодовольно утверждает Воропаев, срываясь на быстрый темп. Катя ответить не в состоянии. Да и ему это не столь важно. *** Александр просыпается от грохота на кухне. Потягивается на кровати, фокусирует взгляд на часах — семь утра, безбожно рано, и Катерины рядом нет. Грохот повторяется, и он хмурится, пытаясь понять, зачем она проснулась в такую рань, учитывая, что сейчас должна мучиться похмельем. А главное — почему она вообще проснулась у него? Вот уже пять лет как в его кровати на ночь не оставалась ни одна его пассия, вне зависимости, насколько серьезны или несерьезны были его планы на неё. Катерина обнаруживается у плиты с туркой в руках. Запах кофе наполняет легкие, и Александр кривовато улыбается, прислоняясь плечом к косяку двери. Есть в этой Пушкаревой что-то детское, невинное, непосредственное. Хорошая девочка. Даже в его рубашке, на его кухне, растрепанная и качественно оттраханная ночью им же самим. Александр обнаруживает в себе столько красивых метафор, чтобы говорить о ней, что не хватает сил запомнить их все и сразу, но их так много, этих метафор, что он разом забывает думать, почему они вообще в нём. Всё просто — Катя Пушкарева, двадцать четыре года (он подсмотрел в паспорт, прежде чем выйти на кухню голым), новая секретарша Жданова, нелепые очки, на которые у него стоит и пьяный секс в ночь с пятницы на субботу. Воропаев чувствует что-то искрящееся под пупком и понимает, что это один из тех моментов в жизни, когда не стоит быть засранцем, и нужно что-то сделать. И он делает: подвисает где-то рядом, глядя, как Катерина варит кофе, моет посуду в его раковине. Он касается её уха кончиком пальца, Катя вздрагивает и оборачивается. — Надеюсь, в кофе нет яда? — спрашивает он сквозь усмешку. — Надейся.