Научу его чему-нибудь

      Отряд. Стоят близко друг к другу, эсперов, вроде, нет. Для Рюноске это как один враг, притом слабый. Ему необходимо пять-шесть секунд, чтобы разобраться со всеми.       Мне не приходится указывать. Чёрная тень огибает меня по дуге приличного радиуса и встаёт между мной и людьми.       Это моя заслуга, что он может действовать по собственной инициативе? Если да, то как я этого добился? А если нет, то как мне не сломать его инициативность? Что, если он всегда ходит один и мало отчитывается перед вышестоящими, потому что берёт пример с меня? Затрещали автоматы. Я морщусь от громкого звука. Погруженный в размышления, я подпираю подбородок и прищуриваюсь в потолок, когда вдруг чувствую присутствие слева от себя.       Расёмон, вытянувшийся, чтобы атаковать людей перед нами, всего на мгновение замедляется, когда Рюноске видит, что на меня наставлен пистолет. — Вперёд! — рявкаю я.       Рюноске так заботлив. Согласно общественному мнению, я должен счесть это нездоровой привязанностью. Хорошо, что я не опираюсь на общественное мнение.       Этот стрелок тоже не похож на эспера, но на всякий случай я не буду увеличивать расстояние между нами. Сейчас он несколько раз выстрелит в Рюноске, потому что увидит, какая он угроза, но когда не сможет ликвидировать его, переключится на меня. У него уйдёт примерно четыре секунды, чтобы понять, что по Рюноске стрелять бесполезно, остальные пули достанутся мне. Одна или две меня ранят.       У меня остаётся мгновение, чтобы решить: немного повернуться, чтобы плечом закрыть Рюноске от стрелка или не добавлять себе потенциальной боли. Я решаю, что Рюноске достаточно подготовлен, чтобы заблокировать несколько пуль.       Щелчки и свист.       Я медленно слежу глазами за тем, как содрогается Рюноске от задевшей плечо и спину пули. Расёмон моментально восстанавливает покрытие плаща, но кусок отсечённой белой ткани рубашки, быстро перекрашивающейся в алый, успевает отделиться, вспорхнуть, завертеться и упасть на пол. Глаза Рюноске округляются, зубы сжимаются. Следующие два выстрела из пистолета встречают гудящую стену, пули замирают в воздухе. Всё же Рюноске ошибся. Я тоже ошибся. Он ещё не научился блокировать атаки автоматически. Я испытываю только чёткое осознание отсутствия эмоций. Ни волнения, ни разочарования. Рана поверхностная.       Отряд перед нами уже превратился в неорганизованную толпу людей. Их терзает Расёмон. Они кричат, по полу льётся кровь. Я бросаю взгляд на профиль Рюноске. Он источает чистую злость. Ещё несколько сухих щелчков слева, и мой живот пронзает боль. Обжигает внутренности и бьёт в голову так, что в ней звенит. Я готов, поэтому даже не вздрагиваю и не вскрикиваю. Только хмурюсь.       Я думал, может, всё же повезёт, но расчёты оказались верны.       Щелчок. Магазин пуст. Звон пистолета по полу. Наверное, выронил от страха. Я не смотрю на стрелка — я смотрю на Рюноске. Он чувствует злость. Это хорошо или плохо? Стоит ли мне как-то откорректировать его отношение к убийствам? Пожалуй, не буду. Я потратил столько сил, чтобы в себе самом превратить злость в безразличие, а теперь скучаю. Она может помешать расчётливости в бою, но скрашивает существование.       Перед моим лицом мелькает чёрный всплеск. Расёмон вбивает стрелка в стену. Все предсмертные крики стихают за следующие две секунды.       Я приопускаю голову и зажимаю рану. — Я плохо справился.       На этот раз он даже не спрашивает. Брови расслаблены, но глаза округлены. Он в напряжении. — И то верно. Принеси автомат, — я указываю на разбросанное среди растерзанных тел оружие.       Он стреляет в меня настороженным взглядом, но разворачивается и мерными шагами оказывается там, где уровень крови почти превышает толщину его подошвы. Закатывает рукава рубашки выше локтя и нагибается за одним из автоматов. Отсоединяет магазин, смотрит в него и отбрасывает обе части автомата подальше. Нагибается за следующим.       В четвёртом патроны находятся.       Расёмон протягивает ему белый носовой платок. Он выходит из кровавой лужи, обтирая автомат. Его ладони ярко-красные.       Недавно белый платок оказывается разорван на мельчайшие куски Расёмоном и тонет в крови.       Мне в левую руку ложится тяжёлый автомат — правой я продолжаю зажимать рану. Я поднимаю руку. Она трясётся то ли от тяжести автомата, то ли от моей слабости, но это не важно: я целюсь в упор. — Смотри.       Рюноске стоит ровно и смотрит мне в глаза.       Я нажимаю на спусковой крючок, выпуская всё, что осталось в магазине, за раз. Пули летят во все стороны, но замирают в воздухе вокруг него. Он останавливает даже те, что летели мимо. Чтобы не отрикошетили.       Я отбрасываю автомат. Он скользит обратно в кровавую лужу. Она скроет отпечатки. — Это был последний раз, когда я даю тебе подготовиться. Теперь я буду стрелять, когда ты не ожидаешь.       Я буду обращаться с ним жестоко, чтобы он стал сильным. Я делаю это просто из желания помочь другому. Я альтруист? Пожалуй, но только если не опираться на общественное мнение.       Он смотрит на меня ярким взглядом. Как будто выражает ненависть, но я вижу в нём рвение. Я в ответ смотрю на него из-под полуопущенных век, а затем расфокусирую взгляд и тяжело вздыхаю.       Боль распространяется по животу. Кровь мочит рубашку. Я зажимаю рану. Даже вдыхать и выдыхать удаётся с трудом. Внимание то рассеивается, размывается от предобморочного состояния, то, наоборот, необычно обостряется из-за адреналина, и я начинаю фиксировать серость и шершавость плитки под собой, протяжный вой ветра за пределами здания, острый запах крови… Меня начинает мутить.       Я аккуратно сажусь на корточки.       Рюноске застывает в двух шагах от меня. Он хочет помочь. Мне не надо даже смотреть в его лицо. Достаточно, скосив взгляд, увидеть, как белеют костяшки на его кулаках от того, как сильно он их сжал. Как жаль, что если я потеряю сознание, тем самым позволив ему ненавязчиво помочь мне, это будет моим планом, а не случайностью.       Мои губы дрожжат от смеха. Вот так категории для размышлений! Я ничего не почувствую, если убью его, но мне стало жаль, что он не может исполнить своё сиюминутное желание. — Можно узнать, что вас рассмешило, Дадзай-сан? — спрашивает он ясным тихим голосом.       Если подумать, я так редко смеюсь при нём. — Это тебя не касается.       Я приподнимаю голову, чтобы посмотреть ему в глаза, и чуть-чуть улыбаюсь. Я представляю, что это последние минуты моей жизни. Это не правда, но расставание вышло бы поэтичным.       В конце концов, упасть в обморок — это и моё сиюминутное желание тоже. Я откидываюсь на колонну позади и начинаю медленно сползать по ней. — Дадзай-сан!       Он сокращает расстояние на шаг и снова замирает.       В забытии так хорошо.       Рука теряет силу и отнимается от раны. Веки тяжелеют и смыкаются. Скорее всего, моё проявление слабости подействует на Рюноске положительно. А если наоборот…       Я бы не успел придумать до того, как расслабленное сознание покинуло меня.