Принцесса для чудовища.

      Тыквенно-оранжевая треуголка крыши замка Нимфенбург открылась взору, едва карета свернула с просёлочной тропы на дорогу, петляющую мимо столетних дубов. Молодой мужчина, сидевший внутри, откинул голову, увенчанную копной чёрных волнистых волос, и с грустью посмотрел в крошечное квадратное оконце. Замок, отстроенный совсем недавно, вызывал у него лишь тоску: слишком много средств было потрачено на загородную резиденцию, слишком много ожиданий было вложено. Но в итоге здесь ещё не было парящего света, танца жизни, как в родном дворце. Нимфенбург так и стоял изумительной картинкой, будто аппликация парижского Версаля — повторял и точёный стиль, и грацию арочных сводов, и огромные зелёные насаждения. Архитектор Барелли, этот суетный итальянец, размахивая руками, кряхтел и божился построить произведение искусства из кельхаймского известняка. Заламывал руки и цены — истребовал немыслимый гонорар, сукин сын. Но дорогая матушка так мечтала о новом доме, что отец не выдержал, смахнув расшитым белым платком со лба так постыдно выступивший пот, и выдал архитектору аванс. Безмерно баловал жену, конечно, и жили они в пример всем счастливо. И бог был к ним милостив: войны особо не трогали, беды обходили стороной, и с детками благословил спустя десять лет мучительных молитв. Они с богом ведь друг другу слово дали и оба, как честные мужики, обещание сдержали: бог дал девять детей, четверых, правда, сразу забрал, а отец построил солнечно-золотую Театинеркирхе, которая и ныне боженьку славит. Можете сами посмотреть, если будете по северную сторону Альп.       …Да, Нимфенбург был достроен в 1675 году — тут тоже помог бог, успели. Матушка ещё немного отмучилась и душа улетела. Генриетта Савойская скончалась в Мюнхене и была похоронена в той самой Театинеркирхе. Удивительной силы была женщина и тонкого, как спица, ума. Как села по правую руку от супруга, так и нашёптывала ему всё: от выбора дичи на ужин до политических альянсов. Своими руками судьбу родни решала, будто в напёрстки играла, и всё время выигрывала. Один брак лучше другого, одна судьба счастливее другой. Уже умирающая, тощая, она бродила по коридорам замка, держась за стены, которые так странно всё норовили выскользнуть из-под её сморщенных рук. Любовалась. Говорила старшему сыну, такому долгожданному наследнику, что тут всё — его. Как захочет так и будет. На всё воля его. Голос её, ослабевший долгой болезнью, стал тихим и хриплым, ему приходилось наклоняться, чтобы услышать. А она улыбалась, смотрела подслеповато и всё твердила радостно, что наконец-то достроили. Будут жить тут счастливо. И какие невероятные балы закатят, вот уж обзавидуется эта габсбургская курица. Умерла мама через год, в 1676. Габсбургская курица, кстати, Клавдия Фелицита Австрийская, так и не успела позавидовать — подло скончалась в том же году.       Подъезжая к замку, Максимилиан II, курфюрст Баварии, каждый раз совсем не по титулу тосковал, как ребёнок, по умершей маме. Даже отца, с которым был поразительно близок, он так не оплакивал. И вообще, отец ушёл очень тихо, через несколько лет после смерти жены. Родители умерли молодыми, оставив Баварию на его плечи. Мелким был, смотрел на то, как грамотно папа удерживает нейтралитет в войне, как развивается здесь культура, как ткётся искусство, наивно думал, что эта удача даруется от власти. Разумеется, ошибся. Это были немыслимые, хитрые линии, пересечение везения и острого женского ума. Снова мама, да. Господи, как же отцу с ней повезло.       Сам же Максимилиан женился на бледной австрийской девочке, что пугалась любой тени во дворце и всё время ныла, желая вернуться под крыло обожаемого отца. Брак, который был обязан стать идеальным, лопался и трещал, как пергамент, разрываемый с двух сторон: с одной были политические дела Максимилиана, а с другой — катастрофическое неумение супруги быть ему опорой.       Но не стоит о грустном.       Тем более в такой день.       Максимилиан отвлёкся от терзаний и посмотрел на младшую сестру, которая сидела бледнее известняка, и всё хлопала глазами. Он хотел одёрнуть её, напомнить, что так она выглядит, как кукла, при чём жуткая, но не выдержал и засмеялся. Сестра, вздрогнув, резко повернула к нему вытянутое лицо. — Вы находите смешным моё ужасное положение, брат? — Скорее, ваше испуганное выражение лица, — он наклонился и двумя пальцами коснулся её острого подбородка. — Подумайте, Виоланта, разве к лицу вам эти ненужные тревоги? Всё уже давно решено, к чему переживания? — Вам легко говорить, — с жаром произнесла девушка. Несколько секунд она молча смотрела на брата, нерешительно облизывая бледно-розовые губы, а затем шёпотом произнесла: — Что если я ему не приду по вкусу? — Вздор, — махнул рукой Максимилиан. — Вы — самая прелестная девушка, что я знаю. У этого Медичи слепые глаза, если вы ему не понравитесь.       Виоланта, услышав слова брата, расслабилась и звонко рассмеялась. Он, конечно, лукавил, говоря о её красоте, но девушка была удивительно смешливой и умом, кажется, пошла в мать. Возможно, грядущий брак имел под собой весьма сомнительную почву — старые долги, но союз с Медичи был выгоден, да и отец жениха относился к Виоланте как к родной дочери. Максимилиан искренне любил сестёр и трепетно относился к подбору их будущих мужей. Предстоящая свадьба между шестнадцатилетней Виолантой и тосканским принцем из рода Медичи обещала тёплый союз и отличное партнёрство. О французском браке его старшей сестры Максимилиан старался не думать: то была материнская сделка, единственная ошибка в череде побед, — феноменально удачная партия, господи, дофин Франции, и роковая жертва. Бедная Мария Анна слишком много болела, ужасно тосковала по родине, и не смогла стать украшением французского двора, разочаровав Людовика. Судьба третьей сестры была в руках Максимилиана.       Точнее — в кармане.

***

      Подол золотисто-розового платья из брокателя шелестел, точно ветер в дубовых листьях, а каблуки, украшенные бантиками, стучали по паркету слишком уж громко, вызывая недовольство старой баронессы Анзенберг, но принцессе было безразлично. Отмахиваясь от старушечьих причитаний, она миновала один коридор за другим. Но стоит отдать должное баронессе, несмотря на свои преклонные года, фрау была весьма шустра, и поспевая за юной принцессой, то и дело ловко протягивала руки и поправляла складочки на пышном подоле. — Оставьте, баронесса! — простонала принцесса, достигнув наконец конца коридора. — Толку от ваших действий, если впереди ещё два этажа?       Она засмеялась и, толкнув очередную дверь, выскочила в длинную залу, ещё совершенную пустую, но мягкий белый цвет стен, и высокие потолки, и витражные окна обещали ей стать сердцем замка. Зала сменилась очередным коридором, затем комнатой, другой залой — замок чередовал своё нутро, светлый и игривый, совсем ещё новенький и готовый всегда радостно приветствовать хозяина. Нимфенбург построили больше десяти лет назад, но так по-настоящему и не обжили. Всё откладывали, занятые делами, подбирали мебель, садовников, прислугу. Максимилиан под грузом венца правления никак не мог сосредоточиться на бытовых вещах, совсем отлучился от таких простых дел, как сорт роз для главной клумбы загородной резиденции. Его супруга, которой по долгу было положено стать главной женщиной в семье, на роль и хозяйки трактира с трудом бы подошла. Виоланта была совсем ребёнком и вовсе не думала о тяготах быта. Поэтому заботу о замке предстояло взять девятнадцатилетней Ионе.       Хотя нет, не так.       Слишком уж по-домашнему.       Иоганна Магдалена София, принцесса из дома Виттельсбахов, герцогиня Баварская. В ней текла кровь сразу двух императоров Священной Римской империи, а мать девочки по женской линии была внучкой французского короля Генриха IV. Знатные рода, переплетаясь и наслаиваясь, вышили на полотне её будущего удивительную картину: Иоганна была очевидно престижной невестой, а выгодная позиция Баварии на политической карте мира добавляла ей очарования. Но жизнь была хитрее живущего, и полотно ткалось без ведома принцессы, всё заплетая сложные узлы и путая нити.       Всё было решено до её рождения. Прочее — напрасные конвульсии.       Двумя руками толкнув тяжёлые входные двери, принцесса вышла наружу. Перед глазами вспыхнул яркий белый, нарциссовый, свет, и мгновение Иона, слепцом, рассеянно силилась разглядеть пространство. Будто эхом до неё донёсся звонкий голос сестры, шаги слуг, требовательный тон брата, а потом глаза привыкли к солнцу, и она увидела их всех.

***

      Во дворе перед замком толпа суетящихся слуг. Лошади едва остановились, как кучер тут же спрыгнул на землю, а лакеи поспешили открыть дверь, чтобы герцогское семейство не томилось в карете больше нужного.       Максимилиан, всё же задержавшись на мгновение, наклонился вперёд и легонько пожал пальцы Виоланте. От этого простого тёплого жеста она невольно слабо улыбнулась и, сморгнув слёзы, вышла из кареты. Заскрипел под туфлями гравий, Виоланта поправила не в меру пышное платье и, подняв голову, обратила взор на ступени замка. — Иона!..       Сестра, её обожаемая старшая сестра, бежала по лестнице, задрав подол выше щиколоток. Дикарка. Безумная дикарка. Щёки красные, видно, торопилась, бегала по замку, боясь не успеть к их приезду. Виоланта рассмеялась и, вскинув руки, пошла навстречу сестре. — Неужели самая красивая невеста на свете посетила наш скромный дом? — смеясь, спросила Иона, и сёстры крепко обнялись.       Обе никогда дружны-то и не были, как бы мать не старалась, но в подобных знатных семьях, вообще, сложно быть с кем-то по-настоящему близким. Всё равно всегда же знали, что разорвут. Как бы не привязывались, не любили — порвут до крови. Вырвут одну с корнем, чтобы она пряла родовые линии для других домов. Сёстры чаще были порознь. Лишь иногда пересекались в семейном замке, бегая по сводчатым залам и доводя до инфаркта учителя словесности, что никак не мог заставить их сидеть на месте спокойно.       Их было три. Три сестры. Как в лучших литературных традициях.       Старшую звали Мария Анна, и она так давно отлучена от дома, что младшие сёстры, если бы не гравюры, с трудом бы вспоминали её белоснежное лицо и чуть вытянутые глаза. Великолепная партия с наследником французского трона обернулась потрясающе унылым браком. В Версале о Марии Анне отзывались, как о скучной, блеклой «фройляйн», что не может ни в танцы до утра, ни в хоть какой-то скверный, но любовный кутёж. Обитать в Версале и не иметь любовника — как это безрассудно, господи.       Но достаточно о несчастной Марии Анне. На дворе 1689. До её смерти осталось меньше года. Быть женой дофина Франции и не получить нихуя — даже страницы в фанфике.       Младшая, Виоланта Беатриса, уже в шестнадцать лет обещала стать прелестной супругой и радовать далёкую Тоскану своим очаровательным смехом. Вся Европа наперебой судачила о её скорой свадьбе с принцем из дома Медичи, сыном Козимо III, великого герцога Тосканы. Это должна быть немыслимая по красоте и великолепию свадьба. Уж слишком трепетно Козимо и Максимилиан всё обдумывали, взвешивали, рассматривали генеалогию друг друга со всех сторон — даже самых тайных. В итоге оба остались довольны, и свадьба вначале случилась договорная. Ни жениха, ни невесты там не было. А теперь все трепетно готовились к поездке во Флоренцию, чтобы сыграть прилично-роскошную для обеих знатных семей свадьбу. (Брак, увы, тоже станет совершенно ужасным, юноша так и не сможет испытать тёплые чувства к молодой жене, но зато его отец будет так очарован Виолантой, что дарует ей небывалую власть. И до самой своей смерти Виоланта будет править солнечной Сиеной).       Но история не про них.       Потому что уж слишком много слов сказано о Марии Анне Кристине Виктории Баварской — супруге Людовика Великого Дофина, сына и наследника короля Франции Людовика XIV; и о Виоланте Беатрисе Баварской — принцессе из дома Виттельсбахов, герцогине Баварской; в скором замужестве — великой принцессе Тосканской.       Наша история о средней сестре — Иоганне Магдалене Софии. И здесь не должно быть ничего примечательного, ведь, как и две другие сестры, она по праву рождения была обречена на влиятельный брак. Но, как и говорилось ранее, у судьбы были свои планы.       После рождения Марии Анны их мать, отчаянно желавшая наследника, пустилась в меланхоличное странствие по кирхам. Она искала не помощи и не ответов. Не стремилась получить награду за молитвы, не думала о том, что за пожертвования ей что-то да будет. Генриетта Савойская, подобно супругу, что пообещал богу чудеснейшую церковь, тоже заключала договор.       Как там было, а? Кабы я была царица, — третья молвила сестрица, — я б для батюшки-царя родила богатыря. Если у меня родится сын, то я отдам тебе свою дочь. Слово даю сперва.       Марии Анне повезло — она вышла замуж за дофина Франции, хотя как же вымучено здесь звучит «повезло», учитывая, что ей предстояло страдать всю жизнь и умереть от туберкулёза в тридцать лет, замкнув на засов все надежды на тёплый семейный союз между Бурбонами и Виттельсбахами.       Едва Иоганне исполнилось пять лет, как мать привела в дом тощего, как указка, учителя в чёрной сутане. Он был хмур, постоянно шмыгал носом, вытирал лицо огромным белым платком, говорил с испанским акцентом и много-много бездумно крестился. Ему было поручено обучить маленькую принцессу богословию и латыни. Генриетта Савойская со свойственным ей прагматизмом решила направить дочку в ближайший монастырь, но и не могла позволить себе, что бы девочка оказалась не готова к томительной жизни в келье. Иоганна не должна была бездумно посвящать себя богу и вере, ей стоило изучить множество книг, понять, почему и за что жизнь поступает с ней именно так. План был точен и прост: до двенадцати лет Иоганна всюду следует за наставником, внимая его речам и беспрекословно слушаясь, а затем отбывает в монастырь Святого Августина, обитель визитанток, основанный по инициативе самой Генриетты Савойской. Но Генриетта не предусмотрела один маленький прорех в своей гениальной стратегии — смерть. Она умерла, когда Иоганне едва исполнилось шесть лет. Священник был выслан из курфюрства, а Иоганна стала заниматься с обычными учителями, как и другие братья и сёстры.       Но чужой долг неуклонно давил на неё. С рождения, готовая стать агнцем на алтаре чужого обещания, она никак не могла успокоиться. Разве слово, данное богом, может умолкнуть? Мама умерла, но ведь клятва — нет.       Иоганна, знавшая, как сильно родители верили в господню роль в их благополучии, как искреннее чествовали они бога за каждый прожитый день, не могла не чувствовать вины за своё мирское существование. Ведь это вездесущий и великий бог дал им хлеб и соль, полные дичи зелёные хвойные леса на склонах гор, и каменные замки, жизнь без кровавых распрей и заветное — Максимилиана, обожаемого наследника.       Смотря с порога замка на курфюрста Баварии, Иоганна таяла от наступающей нежности. Разве стоит сопротивляться судьбе, если её жертва будет ради этого чудесного человека? Если бы не слово, которое дала её покойная матушка, то, может, Максимилиан бы никогда и не родился. А что есть мир без её любимого брата?       Длинный нос старшего брата виден издали, Иоганна не может сдержать улыбки. Как часто во время детских игр она пыталась этот нос укусить! А любимый братец хватал её за талию и держал, как дикого кота, подальше от себя и своего драгоценного носа.       Уголки губ дёргаются, и улыбка из умильной превращается в печальную: как же давно всё это было. Их детство — история словно из старой пыльной книжки. Её Максимилиан теперь курфюрст, и ему не до смеха.       А Иоганне приходится прятать свой главный секрет подальше ото всех и в первую очередь от самой себя, малодушно опасаясь гнева уже давно почившей матери.       [Иоганна ни капли не верит в бога. И это взаимно.]       Наверное, воспоминания о счастливой детской поре озарили её лицо, потому что брат, наконец, прервал осмотр замка и повернул голову к дверям, будто его здесь что-то привлекло. Через миг Иоганна поняла, что он ожидал возвращения кого-то из служанок, посланных за графином с арманьяком, но момент складывается так, что в дверях Максимилиан видит её. — Ты… — выдохнул он, будто она — призрак, чьё появление в любой другой день стало бы причиной ужаса, а сегодня вполне ожидаемое явление. Но через секунду брат, как и положено правителю, взял себя в руки и в его взгляде появилось что-то, смутно похожее на радость. — Господи, Иона!       Всё остановилось, как в детской игре, на месте. Слуги, не смея бороться с любопытством, повернули к ней головы, жена брата выглянула поверх веера и посмотрела на Иоганну болезненно блестящими глазами. Отвыкшая от любого внимания, принцесса почувствовала себя ужасно, захотелось развернуться и уйти, как просила изначально баронесса Анзенберг, но гордость мешает и шага сделать.       А Виоланта вдруг снова прижалась к сестре, будто первых крепких объятий было мало. — Какое счастье, что ты приехала! — она поцеловала её в лоб, будто это Иоганна — младшая, и засмеялась. — Я так и знала, о, я так и знала, что ты не оставишь меня одну в такой день!       Глаза закрылись сами собой. Хотелось хотя бы немного постоять вот так — в темноте, чувствуя тепло и дыхание её маленькой Виоланты. Хотя… Иоганна разжала объятия и посмотрела на неё, чуть склонив голову на бок. Сестра сильно выросла, теперь перед Иоганной была уже юная девушка. Невольно бросила взгляд на платья, что несли в сундуках слуги, и не сдержала вздоха: ей вспомнилась причина поспешного возвращения. — Ты мог бы сообщить в письме, Максимилиан, — сказала брату и, похоже, слишком резко — баронесса вздохнула так, что принцесса услышала свист в её груди. — Я узнала о событии из сплетен.       Брат некоторое время смотрел на Иоганну, улыбаясь, а потом чуть качнул головой, и слуги тут же упорхнули с глаз долой. — Я писал тебе. К чему этот разговор? — Ты писал, да, — стараясь говорить спокойно, Иоганна перешла на шёпот, — но в последний раз я получала что-то от тебя аж год назад. — Господи, Иона, я занят! — ахнул брат, взмахнув рукой. — Ты не представляешь, как много дел… — Занят настолько, что не смог приказать сообщить мне о свадьбе сестры? — Иоганна потеряла терпение.       Зря, конечно.       Очередное подтверждение, почему несколько лет жила вдали от семьи. Отец, привыкший к послушанию, всегда считал её чересчур дерзкой, а теперь и брат убедился в этом. — Возможно, я решил, что заключение брака нашей дорогой Виоланты — событие не такое уж и важное для твоего присутствия, — строго заметил Максимилиан. — В конце концов, свадьба состоится во Флоренции. — Брат бросил на Иоганну внимательный взгляд. — Или ты и туда так ворвёшься?       Его тон становился всё опаснее, Иоганна почувствовала в этих вибрациях эхо голоса отца. Максимилиан молод, но обязанности и политика сделали его крепким — от того практически беспощадным. Он по-прежнему сердечно привязан к семье, но в первую очередь его волнует Бавария. — Откуда тебе известно о свадьбе? — коротко спросил Максимилиан и тут же сощурил глаза, заметив маленькую, как воробышек, старую баронессу. — Вы же должны были присматривать за принцессой и не позволять ей совершать такие долгие поездки. — И снова ты за своё, — вздохнула Иоганна. — Неужели считаешь, что я не имею права попрощаться с нашей милой Виолантой? Эй, — она бесцеремонно схватила его за манжет. — Пожалуйста, ответь мне.       Максимилиан с шумом вздохнул и внимательно посмотрел на сестру усталым взглядом. Нет, конечно, нет. Он был безмерно рад видеть её, пусть и злился за своеволие. Последние три года Иоганна жила у дальней родственницы под присмотром баронессы и готовилась взять на себя долю хлопот в курфюрсте: ей предстояло заняться благотворительностью и частично поддержкой искусства. Максимилиан понимал, что, учитывая непригодность его супруги, такая роль для Иоганны подходила идеально. Он отвергал многие интересные предложения для брака, упрямо ставя сестру на позицию мудрой хозяйки Баварии.       Отвергал — глагол, мужской род, время прошлое.       Письмо с гербовой печатью жжётся в кармане.       Он искренне надеялся, что новость не дошла до неё, что Иоганна не приедет. Он бы просто отправил гонца с тысячью извинений. Прошу простить, но сестрица… что? Что можно ответить Королю-солнцу?       Максимилиан снова вздохнул, и Иоганна заметила, как он резко побледнел, словно за эти секунды тишины пережил свой самый страшный кошмар. — Извините, что была груба с вами, брат, — пролепетала она, опускаясь перед ним в реверансе. Пальцы всё ещё держали кружевной манжет. — Велите отбыть — не посмею ослушаться. — Не говори глупости, — простонал Максимилиан. — Покорность тебе не к лицу, Иона.       Принцесса усмехнулась. Её жёлто-карие глаза по-озорному вспыхнули, как было в детстве, когда она замышляла какую-то шалость. В детстве, когда она, совсем ещё крошка, бегала за братом, что бродил по коридорам охотничьего замка Блютенбург, важный как гусь — даже руки прятал за спину, всегда глаза Иоганны сверкали ясным пламенем, и по одному только взгляду бесчисленные кормилицы, няньки и учителя понимали, что драгоценного наследника надо спасать. Однажды, когда Максимилиан вернулся с охоты, в окружении десятка звучно лающих псов, толпы слуг и пары приятелей, десятилетняя Иоганна подкараулила его подле крыльца и, перебравшись через каменные поручни, спрыгнула на спину брата с диким звериным улюлюканьем. Тогда под громогласный смех друзей и улыбки прислуги, Максимилиан сделал вид, что ни капельки не испуган, но после, сжимая губы от злости, строго отчитал сестру. Во-первых, вы опозорили меня перед людьми, дорогая Иона, во-вторых, это же прежде всего просто неприлично!..       Это же была чисто его выдумка. Иона. Ионочка. Наша дорогая Ионхен. Девочка росла, будто бы отдельно от всей семьи, ходила за чёрным, как ворон, священником, и сама вдруг стала отрешённой, задумчивой и совершенно дикой. Бог знает, чему обучал маленькую Иоганну тот человек, но, когда его отослали прочь из замка, оказалось, что она катастрофически не подходит для необходимого её положению образа.       Максимилиан прекрасно помнил, как его, десятилетнего, впервые усадили за родительский стол, как позволили что-то даже сказать. Коротко, быстро, неловко. Как долго и терпеливо учителя объясняли ему этикет, все эти немыслимые поклоны и кивки, как болела спина от трости мсье Гемаля после каждой его оплошности. Родители знали о нём только самое важное — он жив и, вероятно, здоров. Впрочем, если бы с драгоценным наследником случилась беда, то об этом тут же бы знала вся Европа, поэтому и беспокоиться не стоит. Странно требовать родительского внимания, когда их мысли и без того заняты слишком многим, и настолько масштабным, что порой даже у взрослого Максимилиана голова шла кругом.       Мария Анна, которую он помнил очень плохо, всегда была тиха и молчалива, как проточные пруды вокруг Блютенбурга. Её дрессировали похлеще охотничьих псов, чтобы сделать достойной французского двора: нещадно били за дурную осанку, за недостаточно низкий реверанс, за вымученную картавость. Но всё зря. Ни блестящие манеры, ни тонкий ум, ни великолепное произношений не могли заменить простое женское очарование. Но здесь, в Баварии, Мария Анна казалась воплощением грации и спокойствия. Смотря на старшую сестру, Максимилиан искренне считал, что все девушки обязаны быть столь же великолепно воспитаны. А потом, когда Марию Анну отослали во Францию, он поближе познакомился с другими сёстрами и его иллюзии с оглушающем грохотом треснули.       Ладно, Виоланта — она была по-детски эмоциональна и шумлива. Это ещё можно простить и перетерпеть. Да и её тонкий ум уже с ранних лет обещал какие-то немыслимые перспективы, только стоило чуть-чуть докрутить, додумать, как его выгодно бы использовать…       Иоганна не могла похвастаться ни воспитанностью старшей сестры, ни очарованием младшей. Её первым наставником была не вышколенная фрау из какого-то знатного рода, а испанский священник. Первыми знаниями стали не достойные принцессы игра на клавикорде или арфе, а латынь и испанский. Когда они опомнились, то с ужасом хлопали глазами, пытаясь как-то это исправить, выкорчевать. Не вышло. Не смогли. Иоганна просто не знала, что такое быть принцессой из великого рода, и что важнее — как быть женой. А ведь это самое важное. Вся жизнь маленькой принцессы и должна быть построена на том загадочном будущем, где она станет супругой влиятельного господина и родит ему множество крепеньких розовощёких наследников. Иоганна была обещана монастырю. О какой готовности к браку могла идти речь?       Едва мать умерла, Максимилиан стал судорожно думать о том, как же поступить с сестрой. О браке не стоит даже говорить. Кому нужна эта девица, что не может даже помолчать несколько часов? Она ведь даже — немыслимо! — до сих пор его не слушалась, не умела лишь по строго сведённым бровям уловить приказ. И то, что порой вызывало сердечные боли у Максимилиана — его дикая сестрица до хрипоты спорила с другим братом, Иосифом Клеменсом. Епископом Регенсбургским, чёрт подери. О, как же они кричали: он такой важный и горделивый саном, и она, маленькая, лохматая девочка. Иосиф Клеменс отмахивался от неё, как от жужжащего комара, и всегда сдавался, говоря, что женщина, знающая латынь настолько хорошо, это отвратительно. Куда только матушка смотрела? Максимилиан качал головой. Верно: куда?       Нет, о браке не стоило даже думать. Ведь только она где-то откроет рот, только выдаст очередную дерзость, как вся их репутация разрушится. А всё и без того плохо, господи, как же плохо.       И тогда он смирился.       Ладно, ладно, пусть останется в Баварии. Пусть станет ему опорой в делах. Едва так решил, как тут же смягчился к сестре, всё больше искренне интересовался её мнением и с интересом вслушивался в него. Иоганна, оказалось, мыслила очень здраво и была куда рациональнее, чем он даже мог представить. Она всегда точно знала, как поступить с зазнавшимся дворянином, кого назначить помощником и — что приятнее: когда лучше начинать охоту. Радостно Максимилиан уже представлял, как Бавария расцветёт под их правлением, но нужно было прикрыть некоторые дефекты в характере сестры. Ведь приезжают видные гости, да и по другим дворам ходят бесчисленные слухи. Было решено отправить Иоганну к их дальним родственникам, чтобы там под жёстким контролем она освоила банальные женские дела: как следить за слугами, как рассчитывать продовольствие на зиму, как поворотом головы заставлять в ноги кланяться. Когда они прощались, Максимилиан нежно поцеловал её в лоб, легко отодвинул пальцами пышную чёлку, и впервые назвал «Иона». Виоланта, стоявшая рядом, радостно подхватила это чудное имечко. С тех пор даже в мыслях все домашние её так и звали. Иона. Ионочка. Наша Ионхен.       Иона вернётся домой и станет тут хозяйничать, и всё будет прекрасно.       Но пришло это треклятое письмо короля. За что это им, господи?       Медленно прикрыв глаза, Максимилиан облизнул губы и пристально глянул на сестру. Нет, тянуть время больше нельзя. И как же хорошо, что она уже здесь, что приехала раньше, и он не сможет трусливо избегать этого разговора. — Неужто я так переменилась, что ты и слова вымолвить не можешь? — засмеялась Иоганна, лукаво подмигнув ему. — Нет, — выдохнул Максимилиан. — Вы всё по-прежнему прекрасны, сестра. Но, — он опустил руку в карман камзола и крепко сжал в пальцах письмо. — Нам надо кое-что обсудить. Прошу проследовать за мной в сад.

***

      Луиза Виктория де Монтран, маркиза Шампель, или попросту Лу де Монтран, представляла собой эталон женственности и красоты. О какой бы части её прелестного тела не зашла бы речь, всё было идеальным: и белая, словно лебединое перо, кожа, и томный взгляд синих глаз, и мягкая копна золотисто-русых волос, что она укладывала в высокие причёски, оголяя длинную соблазнительную шею. Природа наградила Лу дивным пышным бюстом и такой талией, что с корсетом становилась немыслимо тонкой. Всё в ней было изящным и прекрасным: и лицо, и желанное тело, и нежный покорный характер. Никогда Луиза ни с кем не спорила, была настолько миролюбива и дружна, что в каждом дворе её принимали с распростёртыми объятиями. С высочайшей радостью её встречали в Версале, оценивая и грацию Луизы де Монтран, и её прекрасное белое лицо. Немного позже весь высший свет уже знал, что Луиза ценна не только своей красотой, но и талантами: она чудесно пела и могла танцевать все ночи напролёт, неизменно улыбаясь каждому кавалеру.       Но главным достоинством Лу де Монтран было умение адаптироваться правилам и быть всюду своей. Она, родившись в Бордо, и далёкая от светского этикета Версаля, вмиг приняла все его законы и стала им достойно подчиняться. Будучи супругой маркиза Шампеля, Луиза сразу поняла, что верность не в почёте, и завела пару любовников. А, когда её супруг отбыл на войну, она вообще потеряла голову от приторного аромата свободы. Впрочем, Лу де Монтран была настолько красивой и достойной женщиной, что разделить с ней ложе казалось великой честью и многие с радостью принимали её предложение.       Едва Луизе исполнилось двадцать пять, как количество её любовников перевалило за дюжину, но она не переставала быть одной из самых прекрасных из женщин Версаля. С годами её талия становилась всё тоньше, грудь после рождения ребёнка соблазнительно увеличилась, а голос стал ещё нежнее.       За этот голос он по-своему и полюбил её.       Встретил случайно на каком-то приёме у короля, куда пришёл лишь после уговоров, стоял позади толпы, откровенно скучал, а потом услышал, как она поёт. Это было волшебно. Будто продолговатые окна Версаля распахнулись, и в бальный зал влетели диковинные птицы. Её чарующий голос напомнил ему лиственные леса родины, тихий смех матери, тропы деревни, в которой он вырос. Лишь толпа расступилась, словно кулиса в театре, он смог рассмотреть обладательницу столь чудесного голоса. Выдохнул с облегчением — она была невероятно красива.       У Луизы была отличная репутация, прекрасная внешность и манеры королевы. Он редко останавливал свой взгляд на красивой пустышке, но в этой женщине было всё, что ему бесспорно подходило.       Так Леви д’Аккерман выбрал себе любовницу.       И ни разу не пожалел.       Лу была приятно ненавязчива, легка на подъём, спокойна. Она поразительно чувствовала его настрой, никогда не задавала лишних вопросов и не болтала. В отличии от многих женщин, любила мыться и пахла лавандовым букетом. А ещё не питала иллюзий касаемо их будущего: даже по ночам, когда он позволял ей остаться с ним, Луиза не смела говорить о будущем. Их общее — мгновение.       Сейчас он жил в старом замке, таком же мрачном и одиноком, как и он сам. Луиза прибыла всего на пару дней, как всегда прекрасная и весёлая. Горделиво вошла в арочную дверь, скинула с себя тёмную накидку, и на Леви дунуло тонким цветочным ароматом. Луиза вздохнула и приглашающе распахнула объятия, совсем не заботясь о том, что по залу ещё бесшумно ходили слуги. Она всегда была отзывчива и игрива — замечательная любовница. Он никогда даже не старался. Луиза сама начинала процесс, сама умело выгибалась ему на встречу, сама знала, когда нужно быть покорной, а когда дерзкой.       В этот раз он немного утомился после долгой охоты, и Луиза сразу поняла, что любовных игр не выйдет. Но так соскучилась по его мускулистому телу, что, не дожидаясь позволения, опустилась перед ним на колени. Смотря в серые глаза, сняла перчатки, тёплыми пальцами коснулась его ещё мягкого члена. Провела ладонью по головке, вынуждая Леви вздрогнуть. — Как прошла охота, мой господин? — криво улыбнувшись, спросила Лу. — Ужасно, — бросил он, отворачивая от неё взгляд. — Хочешь болтать — проваливай. Или займи свой рот чем-то другим.       Усмешка.       Луиза наклонила голову и, закрыв глаза, взяла его член в рот. Леви зажмурился, чувствуя, как внизу живота растёт возбуждение, растекаясь горячей волной. Упёрся ладонями в мраморную столешницу, поднял голову — перед глазами золочённая башня часов, малахитово-зелёные стены. Тёплый язык Лу быстро прошёлся от мошонки до розоватой головки, и Леви не выдержал судорожно сжал пальцы.       Стрелки часов шумно отбивали ритм, его дыхание вдруг стало звучно контрастировать и с ними, и с влажным звуком, с которым Луиза сосала его член. В этом шуме Леви не расслышал, как к двери тихонечко подошёл слуга и негромко постучался. — Войдите, — выдохнул он, опуская ладонь на мягкие волосы Лу. — Продолжай. Не люблю, когда процесс не завершён.       Слуга, увидев спину маркизы, и спущенные штаны хозяина, немного стушевался, но, хвала ему, быстро взял себя в руки и после пары поклонов протянул Леви письмо. — От кого оно? — спросил мужчина, смотря слуге в лицо. Его серые глаза стали чуть блестящими из-за возбуждения, но голос оставался спокойным. — Гонец сказал, что от Его Величества. — Да? — Леви ухмыльнулся. — С чего это дорогой братец решил мне написать? — он разжал руку, чуть оттолкнув Луизу от себя. — Похоже, сегодня всё же стоит прерваться. Король не ждёт.       Луиза покорно кивнула. Провела тыльной стороной ладони по губам и, поправив нежно-голубое платье, встала. Сперва она хотела легко пошутить о том, что иногда даже королю не стоит так опрометчиво мешать любви, но заметила, как сосредоточенно Леви читает письмо. Его тонкие брови сошлись на переносице, а изуродованное шрамами лицо стало болезненно бледным. — Господи, любовь моя, — ахнула она, подходя к нему ближе. — Король злится на вас? Он снова отправляет вас на очередную войну? — Хуже, — бросил Леви, поднимая на неё взгляд. — Его Величество король, Людовик XIV, хочет, чтобы я женился на какой-то баварской принцессе.       Он нахмурился, как будто ощутил стойких гнилой запашок, и сардонически усмехнувшись, разорвал письмо на части.