Le Petit Renard 🦊

Тем временем моё восстановление шло полным ходом. Мне было разрешено вернуться к тренировкам «на полу», в которые, как несложно догадаться, входило всё, что не «на льду». Часть из них, однако, проходила в здании Ледового, где почти каждый раз меня встречала она. Это всегда было очень милое зрелище, потому что за короткое время ей удалось расположить к себе чуть ли не весь рабочий персонал этого спортивного комплекса. Началось всё с дяди Саши, который охранник. Она частенько приносила для него пару-тройку кусочков лимонного пирога и быстро втянула его в свой клуб поклонников Тверского хлебозавода, куда вскоре втянулись и несколько других работников, и теперь, когда она приходила, то только и успевала здороваться, а её уже ждали чуть ли не больше, чем самих спортсменов. Удивительно как один добрый жест в её сторону всегда возвращался ею в гораздо больших масштабах, ведь, если подумать, то всё началось, когда дядя Саша помог ей разобраться с моим странным поведением, а теперь её знали и обожали почти все в этом здании. Чего я не мог понять, так это почему при всём при этом друзей у неё не было ни до меня, ни после, а потом пришёл к выводу, что, возможно, дело в том, что дружба — всё-таки процесс двусторонний, а она, хоть и была для всех отдушиной, свою душу никому не изливала. Она легко и внезапно появилась в жизни этих людей, но также легко и внезапно могла исчезнуть, оставив лишь парочку хороших воспоминаний. Было в этом что-то поэтичное, и, не буду скрывать, это заставляло меня чувствовать себя кем-то особенным. Но! По известному закону вселенной, как только одна проблема разрешается, на её месте тут же нарисовается другая. В моём случае эту проблему звали «Серёжа». Так вот это имя в какой-то момент частенько стало слетать с её губ. Я успел выяснить, что «Серёжа» — это студент Санкт-Петербургского государственного института кино и телевидения, ни то на первом, ни то на втором курсе, а главное он уже успел где-то там что-то кого-то сыграть, чем вызывал у неё нечто среднее между восхищением и комплексом неполноценности. И всё бы ничего, но этот Серёжа взял себе за привычку мелькать на репетициях и спектаклях школьного театра, которым она уже вовсю руководила, и что-то мне подсказывало, что вовсе не дела искусства его туда манили. Конечно, он имел на это полное право, но вот тот факт, что он вызывал у неё встречный интерес, почему-то мне не очень нравился. Наверное, он заставлял меня усомниться в собственной исключительности, но я понимал, что никто и не обещал, что я буду её единственным другом. На самом деле, я боялся, что это ревность, да, обыкновенная ревность играла в моей душе, как занудная скрипка. Я боялся, что и она меня бросит. Но ведь мы в ответе за тех, кого приручили, так? Нет, она бы меня не бросила, всё-таки мы были друзьями. К тому же, вряд ли «Серёжа» метил к ней в друзья. Этот факт, однако, меня тоже не радовал. Не знаю зачем, но я (чисто теоретически!) прикинул наши с Серёжей шансы на её сердце и понял, что здесь я явно проигрывал. Она уже успела хапнуть все прелести жизни со спортсменом, и не думаю, что именно такой удел для себя она представляла в мечтах, а вот Серёжа был её поля ягода, и он совсем не стеснялся делать на этом акцент. Он пустился в неприкрытый флирт, это я понял по её рассказам, но, боже, она была настолько неопытна в этих делах, что все его усилия были все равно что об стенку горох. Тогда во время очередного рассказа на нашей с ней традиционной прогулке я не выдержал: — Да он же с тобой заигрывает! — Да? #! #@? — у неё был вид, будто её ведром ледяной воды окатили. — Да. — Хм, — это всё, на что её хватило, интересная реакция, — и что мне делать??? — Ну, ответь ему тем же… Если хочешь… «Боже, Юра, что ты творишь», думал я, давая тот ответ. — А если он позовёт меня на свидание??? — Ну, будет желание, сходишь. — Я же ничего не умею в этом деле… — она заволновалась так, словно речь шла о каторге, а не о хорошем времяпрепровождении. — Да чего ты не умеешь? — Ничего я не умею! — Целоваться умеешь? — я не знаю, зачем я это спросил. — Нет… — она вдруг остановилась и обратила на меня свой полный ужаса взгляд. — Ладно. Смотри. Здесь много ума не надо. Весьма уверенно я подошёл к ней поближе и правой рукой приподнял её лицо за подбородок. Её глаза вдруг широко раскрылись от неожиданности, а взгляд застыл на мне в ожидании объяснения, но его не последовало: — Запоминай. Повторять не буду. В следующий момент я коснулся её губ своими, и мне было абсолютно плевать на прохожих и все вокруг происходящее. Я чувствовал вкус ее удивления, потом смущения, и наконец она ответила мне, с робкой податливой нежностью, сжав кулачками рукава моего пальто. У меня не было права так поступать, но я был молод и горяч, редко отказывал себе в своих желаниях и ещё реже задумывался о последствиях. Насчёт «повторять не буду» я, конечно, нагло соврал. Этот «Серёжа» не спешил звать её на свидание, поэтому я повторял и ещё как. Правда совесть мне позволяла делать это только в темноте по ночам, когда мы оставались друг у друга. Мы целовались подолгу и с каждым разом позволяли себе всё больше и больше свободы в телесных выражениях. Если поначалу она немного стеснялась, то потом вошла во вкус и даже периодически захватывала инициативу. Затем же мы, в попытках успокоить свой бешеный пульс, желали друг другу приятных снов и надеялись, что ночь всё простит, а утром всё будет как обычно, и обсуждать мы ничего, конечно же, не будем. Эта схема на удивление отлично работала. Ровно до момента, пока сука Серёжа всё-таки не собрался с мыслями и не пригласил её на свидание. Я не стал её отговаривать, более того, я активно агитировал её согласиться! Наверное, даже слегка переборщил, потому что, судя по взгляду, она заподозрила в моей реакции нечто неладное. А нечто неладное действительно было, и отрицать это было очень сложно. Во мне вдруг взыграла совесть. Я вспомнил, что отказался от мысли внести в нашу дружбу немного романтики, не потому что не хотел или не мог, а потому что это было бы эгоистично с моей стороны. Дружба — замечательное изобретение человечества, при должных усилиях она переживает и расстояния, и тяжёлые времена и всё остальное, но с любовью всё обстояло, на мой взгляд, несколько сложнее. Разграничить дружбу и любовь мне было трудно, ибо я считал первую ничем и иным, как особым и прекрасным проявлением последней, но вот в чём дело: романтическая любовь как чувство, как идея, нуждалась в воплощении, в форме, т.е. в отношениях, и здесь как раз возникала проблема. Отношения очень часто портят саму суть любви. Не знаю, как это объяснить, но если отойти от философии и вернуться к жизненным реалиям, то я понимал, что я мог дать ей гору любви, а вот приличных отношений — нет. С дружбой всё было проще. Я знал, что наша связь достаточно прочна, и если вдруг случится так, что мы долго не сможем видеться, да чего уж там, контактировать, то мы всё равно останемся друзьями, а вот будь мы любовниками… Не знаю, что-то не складывалось у меня в голове, а я не мог рисковать ею. Она согласилась на свидание, но решительности в ее действиях я не наблюдал. Она почему-то перестала упоминать «Серёжу» в разговорах, полностью переключившись на мою текущую жизнь. К тому моменту, я уже достаточно восстановился, чтобы возвращаться к тренировкам на льду. И в день, когда она всё же отправилась в своё первое романтическое приключение, я запланировал свой первый за долгое время выход на лёд. Отчасти это было сделано, чтобы отвлечься от известных событий, а также чтобы напомнить себе, что в первую очередь я всё же должен думать о спорте и карьере. Ну ладно, я думаю, что для понимания последующих событий стоит упомянуть ещё один факт: этот мой выход на лёд был в общем-то нелегальным в том смысле, что это я сам решил, что уже достаточно восстановился, и ни с врачом, ни с кем-либо другим я это не согласовывал, и в принципе никому об этом не говорил. Итак, я отправил свою ненаглядную на её рандеву, дождался, пока все тренировки в Ледовом закончатся, и ввалился туда, как к себе домой. Мне повезло, что дядя Саша как раз заступал на смену, так что за лёгким разговором он с радостью меня пропустил. Я чувствовал себя немного по-бунтарски, поэтому пока меня никто не раскусил, я быренько дорвался до коньков и чуть ли не поскакал на лёд — оттуда меня уже никто не смог бы выгнать, даже если бы сильно захотел. Я хорошенько размялся, выполнил подготовительные упражнения и начал тестировать свою форму. Было бы что тестировать… Всё, что попроще, шло неплохо: скольжение, вращения и прочее — почти как по маслу. Тройной сальхов, тулуп, риттбергер, лутц и флип — очень даже хорошо (хоть и с небольшими огрехами). Тогда я подумал, что, наверное, можно бы и в четверных попытать удачу, но удача это не совсем то, на что я привык опираться, так что и она мне не особо благоволила. Четверной тулуп получился приличным и мой коронный сальхов тоже, риттбергер вышел кривовато, но вот флип и лутц вообще никуда не годились. И если на флип я ещё мог наплевать, то четверной лутц был основой прыжковых элементов моих программ, так что я знатно подзассал. Но когда я упал с тройного акселя, который вообще был обязательным элементом… Что-то в моей душе перемкнуло. Мне вдруг резко показалось, что вся моя жизнь катится к ебеням, и я это не только про фигурное катание… Мне захотелось кричать, и так как я был один, я позволил себе эту маленькую слабость. Я заорал, что было сил, и со всей дури ударил лёд кулаком, а потом ещё и ещё, и ещё. Мне стало так больно, и физически, и морально, что, кажется, я зарыдал, а когда я собирался утереть возможные слёзы, то ужаснулся крови на костяшках пальцев, не стал касаться лица и решил сбавить обороты. Но я был так раздосадован… А потом ещё и зол, в первую очередь сам на себя, так что я продолжил рыдать и бить лёд, но уже боковой стороной кулака и немного потише. Я был полностью поглощён своими страданиями, и когда я почувствовал прикосновение чьих-то рук на своих плечах, я оторопел и попытался поднять взгляд, но за слезами всё равно ничего не было видно, лишь по тонкой рыжей фигуре, приземлившейся передо мной на коленях, и обеспокоенному «Юр! Юра, ты чего?», я понял, что это она. В тот момент она показалась мне видением, знаете, вроде тех, когда люди видят ангелов или чертей, но всё же, когда она попыталась обхватить моё лицо руками, я не дал ей этого сделать и уткнулся лбом в её плечо. Тогда она обняла мою голову и прижала сильнее к себе, я слышал, как неровно бьётся её сердце, и продолжал рыдать, наверное даже сильнее, чем сначала. Боже, я вцепился в неё, как люди во время шторма цепляются за спасательный круг, как те, кого угораздило свалиться в пропасть, цепляются за единственный каменный выступ. Наверное, у неё на спине остались следы от моих пальцев, но она не шелохнулась и даже не подумала отстраниться. Она прикоснулась губами к моей макушке, потом ко лбу, поцеловала бровь, висок. Попутно она попыталась утереть слёзы с моих щёк, а я отчаянно искал её губы, будто в них крылось моё спасение. Она подалась мне навстречу. В древних индуистских текстах поцелуи описывались как процесс вдыхания души другого человека, так вот, готов поклясться, эти ребята знали, о чём писали 3500 лет назад. Я чувствовал, как тепло наполняет меня изнутри, вытесняя всю боль, что накопилось за последнее время. У меня не было права ее целовать, но я оправдывал себя тем, что она сама это начала и останавливать меня не стала. Вообще мы никогда не обсуждали тот случай, предпочитая вести себя как ни в чём не бывало, но в тот день, чуть позже, когда я успокоился и мы ушли из Ледового ко мне домой, сгорая от любопытства, я все же позволил себе поинтересоваться, почему она пришла и как вообще там оказалась. Она ответила, что весь тот день её не покидало тревожное чувство, и когда она уже пришла на место встречи с Серёжей, она отчётливо ощутила, что что-то не так, причем она сразу поняла, что это я опять что-то натворил, и пыталась мне сначала написать, а потом позвонить (напоминаю, всё это происходило во время свидания), в конце концов она не выдержала и по сути таинственно сбежала от «Серёжи». Не найдя меня дома, она поняла, что в этом городе было только одно место, куда я мог пойти, поэтому направилась прямиком в Ледовый, куда дядя Саша её благополучно впустил, ну а дальше вы знаете. Я как представил, сколько денег она потратила на такси в попытках меня отыскать… Я решил, что должен ей как минимум пиццу, но чтобы компенсировать потраченные нервы и испорченное свидание, я заказал две. За ужином она как-то неуверенно на меня поглядывала, я понял, что она явно хочет что-то спросить. — Ну что? — я не выдержал первым. — Что что? — Спрашивай, что хотела. Она усмехнулась моей прямоте, и наконец решилась: — Юр… Ты зачем на лёд полез? — ее голос тут же стал серьезным, а взгляд снова наполнился свойственной ей проницательностью. Я ожидал этого вопроса. — Ну, я устал просиживать свою чемпионскую задницу дома и… — И поэтому ты решил нарушить предписания врача? — Технически я ничего не нарушал! Мне было запрещено появляться на льду первые три недели, а сейчас уже пошла четвертая! — И что же случилось? — она не стала со мной спорить. — Ну… Я упал с тройного акселя… — Хочешь сказать, ты ТАК расстроился из-за… неудачного тройного акселя? — это и правда звучало бредово, ну, то есть я и до травмы иногда косячил с этим прыжком, так что падать с него мне было не впервой. — Нуу… — я бы хотел ответить «да» и закончить этот разговор, но она смотрела на меня так, словно уже знала настоящую причину и просто хотела подтвердить свои догадки, — не совсем. — Так что же… — Мне было грустно… и страшно… и одиноко, не знаю… — я решил ответить честно, хоть и звучало это странно. — Но… почему? — она искренне недоумевала, и ее голос выдавал волнение. Я громко выдохнул, надеясь, что это поможет мне собраться со словами. — Я… я подумал, что если вы с Серёжей начнете встречаться, то мы больше не сможем проводить столько времени вместе… и… Я завис. У меня был последний шанс передумать и сдержать язык за зубами, только вот ее такой вариант не устраивал: — И? — она обратила на меня вопросительный взгляд. — И я подумал, что я больше не смогу тебя поцеловать… и остаться с ночевкой… ты больше не будешь брать меня с собой в кино или театр и заваривать вкусный чай тоже не будешь… — Боже, да как тебе такое в голову пришло… — ее голос вдруг смягчился, — если тебе было некомфортно от всей этой ситуации, мог бы просто сказать, а не предаваться самоистязаниям… я вообще пошла на это свидание, потому что ты меня туда буквально спровадил. Я отвёл взгляд в сторону и нахмурился, потому что, ну да, я опять сам себя перегирал и что теперь. — Юр. Я молчал, а она вдруг вышла из-за стола и, подойдя к моему стулу, присела рядом с ним на колени, используя моё плечо в качестве опоры. От ее прикосновения мне пришлось повернуться к ней лицом, смотреть на нее сверху вниз мне было непривычно, и зрительного контакта я по-прежнему избегал. — Юр, — свободной рукой она накрыла мою, крепко сжав лежавшую на столе ладонь, постаравшись, однако, не задеть повреждения от ударов о лёд на внешней стороне, — не знаю, полегчает тебе от моих слов или нет, но послушай… в моём сердце очень много любви, и, знаешь, кто бы ни появлялся в моей жизни, поверь, тебе всегда хватит… Только теперь я рискнул заглянуть ей в глаза. Её речи всегда пленяют, но это все мелочи по сравнению с тем, что творят ее глаза. Знаете, я давно заметил: было в ней что-то такое, что не вписывалось в рамки времени и пространства. Она как будто родилась вместе с самой вселенной и носила в себе отпечаток всего человеческого опыта. В ней было всё: аура ведьмы из средневековья, утонченность ренессанса, дух просвещения, и даже экзистенциальный кризис новейшего времени не обошёл её стороной. Под натиском подобного невольно сдаёшься без боя, и только тогда я понял, как глупо с моей стороны было полагать, что я могу претендовать на монополию в её отношении. Глубина ее души была безгранична, как бы пафосно это ни звучало, и я вдруг понял, что мне не объять ее целиком при всём желании. Она — не золотая медаль, её нельзя завоевать и положить на полку. Всё, что я мог, — быть безмерно благодарным, что могу находиться с ней рядом и быть причастным к чему-то высокому, что человеческий разум не мог постичь. Я уже говорил, что мне было сложно различать дружбу и любовь, но я впервые столкнулся с человеком, которому буквально не было никакой разницы: всё, что имело для нее значение — глубина и прочность связи с человеком. Что ж, я был готов принять ее правила. Мне было приятно осознавать, что в её сердце всегда найдется для меня место. Я знал, что она не из тех людей, чьё кредо «не имей сто рублей, а имей сто друзей». По иронии, ни того, ни другого ей было не нужно, а потому за свою исключительность я больше не переживал. Хотя вопрос «почему я?» всё же не давал мне покоя ещё с того дня, когда она предложила мне дружбу. Благодаря тому разговору я смог побороть свою ревность. Я прям почувствовал, как мне стало лучше, ну там кожа очистилась, карма вместе с ней… Ладно, шутки шутками, но без этого груза на душе жить и правда стало легче. К тому же, после того, как мы разобрались с эмоциональной частью проблемы, у нас состоялся конструктивный разговор о том, как нам решить практическую часть. Она устроила мне допрос с пристрастием, выяснив все подробности моей нелегальной вылазки на лёд, а я ей детально расписал, что у меня получилось, что нет, где всё не так уж плохо, а где совсем не хорошо. Примерно минуту она напряжённо молчала, а потом обратила на меня задумчивый взгляд: — Ну, с акселем, допустим, всё понятно, без него никуда, но чего ты так зациклился на четверном лутце? — В смысле? Может потому что мне нужны баллы? — Знаешь… баллы это всё очень относительная вещь. Ты сказал, что сейчас у тебя более-менее стабильны тулуп и сальхов, может быть стоит пока на них сделать основной упор? Вместо потенциально провального лутца блеснешь своим коронным четверным сальховом в начале программы, а потом приправишь это дело каскадом «четверной тулуп — ойлер — тройной сальхов» и вообще хорошо… А если уж так хочется сделать лутц, то прыгни тройной и прибавь к нему ещё риттбергер. — В этом есть большая доля смысла, но… Ты представляешь, каким лохом я буду выглядеть в сравнении с В.? У него нет четверного лутца, но зато флип! Ты его видела? А я видел. Его флип, между прочим, очень хорош! — Юрочка, милый, что тебя волнует сильнее, то, как ты выглядишь на фоне В., или путевка на Олимпиаду? — Пф, ну что за вопросы! — Ну вот. Для этого тебе нужно сохранить здоровье, а к лутцу ты ещё успеешь вернуться. В общем и целом, именно так я и поступил, Яков даже оценил мое благоразумие, чего от него редко дождешься (ну, везёт ему на сумасбродных учеников, ничего не поделаешь). А баллы я добрал вращениями и шагами, с моей гибкостью и ловкостью это было вполне под силу. Потрудиться пришлось и над интерпретацией, и здесь, как ни странно, мне помогла её страсть к режиссуре. Она отрицала наличие у себя актёрского мастерства, но как режиссёр она четко знала, чего хочет увидеть от своих актёров, в нашем случае, актёр был один — я, но ей этого хватило. Должен признать, мне было приятно видеть интерес в её глазах. Как я подметил ещё в начале нашей дружбы, энтузиазм был ей очень к лицу, а когда он был связан с фигурным катанием… Это комбо я мог смело назвать своим личным бальзамом на душу. «Серёжа» тем временем пропал из вида, поэтому мы с Лисёнышем снова были всецело посвящены друг другу. Я всё равно чувствовал себя немного виноватым, потому что мне казалось, что я лишил ее шанса на нормальную личную жизнь, но она, кажется, совсем не переживала по этому поводу. И когда «Серёжа» снова объявился, он позвал её в какой-то супер-театр на какой-то супер-спектакль, которого она полгода ждала. Это было что-то очень современное, концептуальное и прорывное, но я чёт как-то не горел желанием в это ввязываться, поэтому решил, что нет ничего плохого в том, что она сходит на это действо с другим человеком, который вероятно в этом шарит. В этот раз я чувствовал себя абсолютно спокойно, потому что я знал, что нашим с ней взаимоотношениям «Серёжа» не угрожает. Она всё же согласилась, но не столько из-за спектакля, сколько потому что хотела извиниться перед пацаном за прошлый раз. Я же со своей стороны торжественно пообещал, что в этот раз постараюсь без глупостей и сюрпризов. Кто ж знал, что эта их встреча закончится ещё фееричнее…