Между строк...

В дверь тихонько поскреблись, створка приоткрылась и в появившуюся щель заглянула Аня. — Ты опять работаешь! — покачала она головой, входя в кабинет. Она минут десять назад проснулась и обнаружила, что кровать пуста, а на часах почти два часа ночи. — Совсем поздно уже! Штольман, который уже полчаса искал в документах подтверждение одной своей идеи, неожиданно пришедшей ему в голову перед сном, был несказанно рад видеть жену. Ему было жаль вылезать из-под одеяла, ведь он чувствовал её тёплую спину у своего бока. Оставалось одно из двух: либо идти сюда и работать, либо будить её и направлять энергию в совершенно другое русло. Аня сегодня за день умаялась, поэтому будить её было жаль, вот и пришлось перебираться в кабинет, чтобы концентрации не терять. — Не спалось, — улыбнулся Штольман, разглядывая сонную жену в кружевном пеньюаре. Он любил, когда она была в совсем домашнем виде, потому что это была картинка только для него. С распущенными волосами, в ночной рубашке и босиком — это его личная Аня. Так же, как и он сам — без галстука, рубашки или вообще в одном нижнем белье (либо без него) — принадлежал только ей. Он, кстати, отметил любопытный факт: раньше, оставаясь у своих дам на ночь — к себе он вообще никого и никогда не звал — он довольно скованно чувствовал себя в разобранном виде. Хотелось вернуть себя в сюртук, разграничивая постель и общение. Смешивать одно с другим не хотелось. С Аней всё было наоборот. Анна же подобрала ноги и устроилась в кресле напротив стола, обняв колени. Надо же! Встал посреди ночи, а рубашку всё равно надел. Лампа странным образом высвечивала его лицо, делая острые углы резче. Глаз не видно — тень падает прямо на них. Жаль. Она любила смотреть, как они меняют цвет в зависимости от освещения. — Знаешь, — сказала вдруг Аня, сама от себя этого не ожидая, — я столько раз представляла себе эту картину! Даже тогда, в Затонске! Штольман вопросительно воззрился на неё. — Какую картину? — недоуменно спросил он. — Ну, вот такую, — улыбнулась Анна. — Я прихожу к тебе в кабинет поздно вечером, ты там один. Мне даже сны снились. Очень реалистичные, — добавила она, подумав. Яков открыл рот. Он правильно её понял? Или это плод его слишком горячего воображения? — Подожди, подожди! — отложил он бумаги в сторону. — Это когда тогда? Когда я вернулся? Или совсем тогда? Когда мы только познакомились. Аня вдруг покраснела и принялась изучать кружево на манжете. Брови Штольмана поползли вверх. Значит, его болезненная фантазия не только его болезненная фантазия! И судя по тому, как его жена реагирует на вопрос, то эти мысли её посещали с момента их знакомства. Вот так новости! — И…что же это были за сны? — с энтузиазмом спросил Яков. Его в самом деле терзало любопытство. Вон какие подробности выясняются! Тут Аня поразила его еще сильнее. Она покраснела ещё гуще и, закончив с манжетом, принялась изучать полки с книгами за его спиной. Это что же это должны быть за сновидения, чтобы его жена, которая не стеснялась пополнять их коллекцию…хм…познавательной литературы, алела как маков цвет? Любопытство разыгралось уже в полную силу. Это очень удачно он сегодня решил поработать. Поговорить на такие темы в полутьме кабинета — что может быть приятней? — Разные сны! — наконец закончила молчать Аня, решив, что раз уж она сказала «а», то нужно говорить и «б». — Я поначалу не ожидала вообще ничего подобного, а потом даже стала их ждать! Штольман молчал, стараясь не спугнуть её откровенность. Мысль о том, что она видела его в горячих снах еще в самом начале их отношений, вдруг запустила и без того ускоренный бег его крови. Он радовался, что не только он их видел. А то он чувствовал себя до безумия неловко, думая о том, что он испытывает влечение к такой молоденькой девушке, а она ни сном, ни духом не подозревает о его состоянии. Теперь стало легче: оказывается они настроились друг на друга еще тогда. — Потом ты пропал, и сны стали мучением и наслаждением одновременно. Я жила там и иногда поутру хотела не просыпаться больше никогда, потому что там ты был, а здесь нет! — посмотрела она наконец прямо ему в глаза. Штольман вздрогнул. Ему не нужно было рассказывать, как убивает осознание того, что он лежит на тонком продавленном матрасе в каменном гробу камеры, а не под тёплым одеялом обнимает Аню, шепчущую его имя. И правда: наслаждение через муку. — Ну, а когда ты вернулся, стало совсем невмоготу! — продолжала Анна. — Я была так зла, не понимала, что происходит, не понимала, что ты от меня хочешь, не могла уловить твои сигналы, но всё равно любила тебя. И хотела тебя. У неё были такие глаза! Дышать было невозможно. — И мне снились такие сны! — хрипловато сказала Анна. Горло перехватило. Он весь откликнулся на этот голос. — Я злилась сама на себя. Безумно! Но, приходя к тебе на работу, я волей-неволей вспоминала то, что было ночью. И думалось не о том, что я хотела тебе сказать, а о том, что я хотела с тобой сделать! Она тоже дышала с трудом. Руки стиснули колени. Зрачок почти съел радужку. Голос — низкий и хриплый — почти не слышен. Если раньше Штольман думал, что они созданы друг для друга, то теперь был в этом уверен. Сны, которые посещали его после возвращения в Затонск, особенно после того, как он не только увидел её, но и вновь почувствовал её тонкие пальчики в своей руке и вдохнул до боли знакомый аромат, не способствовали его выдержке. И пусть в его грёзах всё происходило в её приёмной, а не в его кабинете, всё было именно так, как говорила она: приходя к доктору Милцу или к ней в больницу, он старался на кушетку не смотреть во избежание…словом, во избежание. — И что ты хотела со мной сделать? — сказать удалось не сразу, тело не слушалось. Аня вдруг улыбнулась, подалась вперёд и, не отпуская его взгляда, сказала: — Забраться тебе на колени, стащить с тебя пиджак, добраться до кожи и целовать, покуда голова не закружится. И меня даже присутствие Коробейникова под конец перестало волновать. Ты был наконец слишком близко. Мне было наплевать! Якову стало казаться, что это тоже сон. Свет от лампы делал половину её лица золотой, а половину скрывал в тени. От этого она напоминала какую-то дриаду, оплетающую его ветвями своих слов. Пошевелиться он не мог. Возвращаясь в памяти на восемь лет назад, он думал о том, что холодная тогда с виду Аня мечтала сорвать с него одежду прямо в полицейском отделении, и тело странным образом деревенело, переставая подчиняться разуму. Аня наклонилась вперёд, волосы скользнули по коленям, а глаза — обжигающие, колдовские и чёрные — оказались напротив его. — Сегодня на тебе не в пример меньше одежды! — прошептала она. — И пусть это не полицейское отделение, а твой кабинет, но этот стол и ты за ним всё ещё объекты моих мечтаний. Штольман скинул с себя оцепенение. Терпеть такие речи неподвижно мочи не было. Радостно подскочившая с кресла Аня в секунду оказалась сидящей у мужа на коленях. Руки его подняли кружевной подол, чуть не оторвав его в раздражении: тонкая ткань скользила и норовила скрыть всё обратно. — Так? — с усилием выговорил Яков. — Так тебе мечталось? — Почти, — прошептала она ему на ухо, а потом прикусила мочку. Перед глазами заплясали разноцветные огоньки. Действительно почти. Горячие ладони скользнули вниз, выдернули его рубашку из-под пояса и стянули её через голову. — Вот теперь так, как надо! — уцепившись за плечи мужа, сказала Аня, оглядывая его обнажённый торс. От того, что мечты стали реальностью, голова кружилась и кислорода не хватало. Если бы хоть раз она пришла к Штольману в участок вечером, и там никого не было — она так частенько делала в начале их отношений — то от её репутации ничего бы не осталось. Ей-Богу, она бы не удержалась! Яков думал примерно о том же. Как хорошо, что на его рабочем месте постоянно кто-то был! Какие к чертям Крутин, женитьба и голос совести? Да о них даже мысли бы не осталось! Все смело бы огненное цунами по имени Анна! Так, этот подол его порядком раздражает! Штольман посадил недовольно мычащую Аню, лишившуюся его тепла, на край стола и принялся избавляться от мешающего ему шёлка. Руки сомкнулись на точёных лодыжках, поднялись вверх до колен, огладили нежную кожу бёдер и наконец откинули ненужное им белое кружево куда-то вбок. Штольман встал, потому что обнажённая Анна, из-за спины которой будто северное сияние расходился зеленовато-золотистый нимб света, оказалась слишком близко, чтобы просто сидеть. Её глаза безмолвно говорили ему, как именно она его любит, пока руки расстёгивали застёжку брюк, а ноги обвивали бёдра, притягивая ещё ближе. Яков закрыл глаза. Фантазии стали реальностью…