Между строк...

…Ноябрь был что-то нынче слишком жаркий, по крайней мере Штольману казалось именно так. Что-то смутно мелькало на задворках сознания про полицейский участок и прозекторскую, но всё это медленно угасало под тлеющими углями Аниных поцелуев. Наконец Анна оторвалась от мужа и, довольно хихикнув про себя при виде его немного потерявших фокус глаз, погладила его по щеке и, вздохнув, сказала: — Возвращайся поскорее! Отняв руку, она поправила шляпку и пошла к дому. Через пару шагов Аня обернулась. — Ты ещё не ушёл, а я уже скучаю! Это просто ужас какой-то! Она снова направилась к дому. Штольман смотрел ей вслед и глупо улыбался. Он ничего не мог с этим поделать. Штольман прошёлся до угла и поймал экипаж. До участка идти было близко, а вот прозекторская была далековато. Закрыв за собой дверь, он откинул голову на стенку коляски и прикрыл глаза. Нежные Анины поцелуи мерещились ему даже сейчас. Он даже потрогал губы, чтобы убедиться, что он не спит, так явственно ему казалось будто по его верхней губе пробежал её язычок. Яков усмехнулся. Дожил до сорока с лишним лет, а вместо того, чтобы серьёзно думать о деле, мечтает о жене по дороге в полицию. Мечты о ней, сейчас уже можно самому себе в этом признаться, сопровождали его с самого начала их истории. Разумеется, когда он приехал в Затонск и встретил Аню, только его подсознание знало, что она ему уже не безразлична, и выливалось это всё в такие сны, что, иногда, встретив Анну в участке утром, он был, ей-Богу, готов покраснеть как гимназист. К счастью, чаще всего её замечание и какая-нибудь очередная идея быстро переводили его на другие эмоции, но ночью всё вновь возвращалось. Особенно тяжко в этом отношении ему пришлось, когда убили горничную в номере инженера Буссе. Бессонная ночь, ранний подъём, Аня, которую он видел в последнее время только в снах, в компании с другим мужчиной да ещё в таком поражающем воображение платье! Когда он подавал ей её весеннее пальто, руки он убрал с таким трудом, что, казалось, они его не слушаются. И даже после, когда они вдрызг разругались тогда на улице, когда он напился до положения риз и, казалось, должен был просто рухнуть на постель лицом вниз и вообще до самого утра ничего не соображать, она снова пришла к нему во сне и мучила его ещё больше обыкновенного. Но хуже и одновременно лучше всего ему было в тюрьме, конечно. Там у него было слишком много тишины и темноты, чтобы его тело и разум, требующие дела, не запускали вхолостую машину воспоминаний и воображения. Все те моменты, когда он мог сказать и не сказал, мог дотронуться и не сделал этого, вставали у него перед глазами, и он явственно, будто на самом деле — что иногда пугало его своей реалистичностью — представлял, как он-таки целует её на крыльце после того, как они спасли Милца. Или как он плюёт на всё и заключает её в объятия прямо перед полицейским участком, как ему хотелось, когда они расследовали дело об убитом фотографе. Словом, за четыре года в его голове промелькнули все возможные и невозможные случаи, которые он упустил, но ещё сильнее, прорастая внутрь, ударяя по нервам и терзая его неимоверно, тот момент, который они не упустили. «Сейчас не время об этом думать!» — оборвал сам себя Штольман. Это всё ещё причиняло ему боль через удовольствие, пусть и спустя столько лет. Лучше думать о том, что теперь они не потратят зря ни одной минуты. Ни за что! Штольман снова прикрыл глаза. И вновь он увидел лукаво улыбающуюся Аню, закрывающую ворота. Что она сейчас делает? Зашла в спальню, сняла ботиночки, присела на диванчик у окна. Внезапно Яков очень пожалел, что он вынужден разъезжать по прозекторским и смотреть на трупы, а не присоединяется к столь умиротворяющей картине. Хотя его воображение опять выстрелило не туда, и просто созерцательная сцена превратилась в деятельную. Будь у него время, он бы зашёл в их комнату, закрыл бы дверь — в их доме это суровая необходимость — и подошёл бы поближе к Ане. Она улыбнулась бы ему, но не просто, а чуть лукаво, ведь она знала бы, зачем он повернул ключ в замке. Он всегда внутренне ликовал, когда в её глазах он видел это предвкушение, радость и затаённое ожидание удовольствия. Только он удостоился этого взгляда, только он так на неё действовал! Он поцеловал бы её запястье, чувствуя губами тоненькую ниточку пульса, слыша, как учащается её дыхание. Пальчики её другой руки зарылись бы в его волосы, а он стал бы подниматься выше и выше, пока не почувствовал бы под губами нежную кожу шеи. У него самого перехватывало дыхание, когда Аня находила выемку за его ухом, а она хваталась за его плечи и откидывала голову назад, когда он целовал её под подбородок. Он видел бы её ключицы в вырезе платья, чувствовал бы её дыхание на щеке, вдыхал бы лимонную вербену и был бы немыслимо и неукротимо счастлив. Он не успел перейти от ключиц ниже, потому что экипаж остановился. «Ну, вот!» — открыл глаза Штольман. «Даже тут нас прерывают! Видимо, это судьба!» Вздохнув, он открыл дверь и вышел на улицу.