Между строк...

Штольман долгое время терпеть не мог утро. Работа его была такова, что утро в общечеловеческом смысле выдавалось ему нечасто. В большинстве случаев его выдёргивали из сна задолго до рассвета, и в любую погоду он, чаще всего даже не выпив кофе, отправлялся в какое-нибудь малоприятное место, где его ждал труп или ещё какое-нибудь свидетельство обилия человеческих пороков в мире. Спал Яков как придётся, и если в его жизни выдавались дни, когда он не покидал постель больше пяти часов подряд, он считал их сибаритскими. Он, разумеется, привык к своей службе, и воля не позволяла расслабиться телу, сжимая ежовую рукавицу режима, спорта и нервного напряжения — особенно в последнее время, с круговертью с Крутиным и попытками удержаться на эмоциональных качелях с Анной. У Штольмана с утрами, словом, почти всю его жизнь были сложные отношения, на грани взаимной непереносимости. Всё изменилось семь месяцев назад, когда они с Аней переехали в Париж и стали жить вместе. С тех пор утро стало для Штольмана великолепной частью дня. Справедливости ради нужно сказать, что с его Анной каждый день был хорош целиком. Но утра были особенно сладостными. Он выспался. Он не поверил себе, встав однажды утром в восемь утра и обнаружив, что ему не хочется вновь зарыться в подушку и вернуться под стёганое одеяло. Он был бодр, здоров и полон сил, даже противный изнуряющий кашель больше не будил его по ночам благодаря заботе его Анечки. А Аня хлопотала о нём с такой любовью, нежностью и отдачей, что он иногда не верил в то, что происходит. Закончилась череда холода, тоски, колкостей, неверных шагов и ледяных осколков в сердце. Настала она — его до боли любимая, щедрая на ласку, горячая, порывистая, своевольная и умопомрачительная Аня. Которая в последнее время удивляла его своей пылкостью. Она изменилась. Стала какой-то благостно-отрешённой, но при этом цельной. Пока Штольман не мог понять, что с ней, но был несколько озадачен. В полудрёме Яков почувствовал, что Аня рядом пошевелилась, потянулась и приткнулась к нему под бок. Штольман улыбнулся, даже через сон чувствуя лимонную вербену и лёгкий привкус лавандового мыла, которое так нравилось Анне. Этот аромат теперь стал таким знакомым и родным, что иногда, узнавая его в толпе, он ловил себя на мысли, что пытается найти глазами любимую женщину, даже если её точно не могло там быть. Одеяло уехало вбок, хотя ему вполне могло это почудиться — просыпаться всё так же не хотелось, а вербена навеяла приятные дымчатые воспоминания, еще больше туманящие сонный разум. Не почувствовал он подвоха и когда ему показалось, что под одеялом он голый — чего не померещится спросонья. Окончательно его отрезвил лишь горячий поцелуй в бедро, который, впрочем, качнул кровь тоже не в направлении мозга, но тем не менее заставивший его проснуться. Аня не дала ему опомниться: устремилась вперёд, оседлала бёдра, руки поставила по обе стороны от головы и закрыла тяжёлым занавесом своих волос. — Привет! — радостно сказала она, любовно оглядывая его взъерошенные волосы и след от подушки на правой щеке. Смотрела она так, что можно было сказать, что даже на эти признаки глубокого и хорошего сна у неё были далеко идущие планы. Что тут сказать? Радость Анину Штольман разделял и поддерживал. Такого пробуждения в его прошлой жизни ему ждать было неоткуда. — Привет, — чуть хрипловато после сна сказал Штольман. Глаза Ани сверкнули ещё ярче — такой голос ей явно понравился. Она по-кошачьи потянулась вперёд и поцеловала его. Медленно, сладко и со вкусом. Ей самой поцелуй понравился, потому прерывать его ей не хотелось. Она опустилась ещё ниже, прижавшись к Якову всем телом. Ощущение было потрясающим, а то, что губ она не отняла, лишило его дыхания. С силой протолкнув в лёгкие воздух, он вернулся к лобзанию, тоже не желая ни секунды порознь. Руки его скользнули по её спине, бёдрам, прижимая Аню ещё крепче. Она сама будто замурчала, подставляясь под ласку. Звук этот и движение её изящного стана ударились в виски и растеклись по телу точечками удовольствия. «Как было бы чудно провести так весь день!» — подумал Штольман, добравшись наконец до выемки между ключицами. Через пять минут во двор с криками и слезами вбежал садовник господина Руже, умоляя Анну помочь его жене. Утро из сладостного превратилось в суетное…