Одно направление

Наши дни До своего номера Макс добирался в полубредовом состоянии. Злость внутри сменялась апатией, снова обжигающей яростью и стонущим безразличием. Хотелось рухнуть на кровать и не подниматься. Хотелось ломать пресловутую мебель. Хотелось затеряться в бесконечных песках Саудовской Аравии. Хотелось… черт знает, чего на самом деле хотелось. Скинув наскоро собранную сумку с плеча на первый же стул, Макс откинулся в кресло, сжимая пальцами переносицу. Он не знал, что собирается предпринять. Да и надо ли что-то делать? Заглянуть в телефон, чтобы увидеть сообщения о штрафе? Позвонить Кристиану и объясниться? Позвонить ему? Сплошное недоразумение. Куда кинуться и за что хвататься? Ферстаппен всё-таки дотянулся до смартфона и разблокировал его, пробегаясь по уведомлениям. От Кристиана пришло два сообщения из 4 слов: «Десять секунд. Мне жаль». И добавить нечего. И кому нужна эта жалость? Самое отвратительное слово, что только может существовать. Макс взъерошил волосы и вздохнул. Это ничего не меняет, кроме внутреннего ощущения бессилия, ещё больше окутывающего сердце. Что тут сделаешь? Ломиться в дверь к ФИА с требованием передумать? Написать слезливое сообщение в Инстаграм, вызвав праведный гнев фанатов? Обидеться и больше никогда не гоняться, лелея внутреннее отчаяние и веру в свою невиновность? С какой стороны не взгляни – получалась глупость, истерика малолетнего ребенка. Лучше было промолчать и не лезть на рожон, особенно в состоянии туманной головы и неспособности хоть что-то сделать. Всё нужное напишут менеджеры, а ему останется покивать болванчиком и со всем согласиться. Звучит как план. На экране резко засветился входящий звонок. Макс почти поднял трубку, когда присмотрелся к экрану. Черное сердечко украшало имя, требующее ответа. Ферстаппен моментально скинул звонок и, пока не успел передумать, добавил контакт в черный список. Искушения стоило избегать любой ценой. *** Громкий стук дверь вырвал Макса из беспокойного сна, в который тот провалился спустя час. В голове колоколами звенела боль, а тело ломило и бросало из стороны в сторону. Стандартное пост-гоночное состояние, наложившееся на стресс. Голландец прекрасно анализировал детали, но пользы это не приносило – ноги с большим трудом прошли расстояние в несколько метров, а руки категорически отказывались слушаться, пытаясь повернуть ручку двери и срываясь со скользящей поверхности. Большая ошибка не спрашивать, кто пришел. Большая ошибка просто открывать дверь незваным гостям. Макс понял это, как только увидел на пороге до боли знакомое лицо. Отец. Хотелось постучаться головой о стенку. Честно говоря, хотелось разбить голову об эту же стенку и скатиться трупом по стене, не имея возможности слушать, что Йос собирается рассказывать. Лучше времени ты не нашел, верно, папа? Йос молча прошел в номер, не спрашивая разрешения. Макс думал было вздохнуть, но отказался от глупой идеи: зная вздорный нрав отца, получить нагоняй можно и за «неправильное» дыхание. И за дыхание без должного уважения тоже. Если бы можно было не дышать, но так нельзя. Грустно. Простой план: тише воды ниже травы выслушать все упреки, выпроводить Йоса из номера и наконец продолжить спать. Макс уже и не помнил, что ему снилось. Лишь приятные кусочки воспоминаний, переплетающиеся с фантазиями. Словно котенок, они устроились на сердце и грели изнутри, слегка урча и напрашиваясь на ласку. Ферстаппен безумно хотел вернуться к грезам, но сейчас перед ним была другая угроза, с которой стоило разобраться как можно скорее. Йос меж тем продолжал сверлить сына взглядом, явно продумывая в голове новые способы унизить чадо. Чадо, не оправдавшее доверие. Чадо, не исполнившее миссию. Чадо, которое всё и всегда делало не так. И синонимы можно было подбирать до бесконечности, было бы желание. Проблема простая: желания не было. Наконец Ферстаппен-старший нарушил молчание. - Ну и где твой любовничек? - Без понятия, - голос ровный и ледяной. – Мы расстались. - Всё-таки понял его гнилую натуру? Долго же до тебя, недоумка, доходило. Молчание и пожимание плечами. А что тут скажешь? Действительно долго. - Мне плевать на этого британца, не имеющего за душой ничего, кроме собственной веры в какую-то божественность, - переключился на насущную тему отец. - Но мне есть дело до тебя, идиота, проебывающего все шансы на титул. Что ты вытворил в гонке? Это что за пассажи на прямых, колдовство с ДРС и дурацкая авария с британцем? Совсем мозги потерял? Ладно этот, - Йос скривился, явно не желая даже думать о Хэмилтоне, - ведет себя как кусок идиота, но ты-то почему поддаешься? Решил, что умнее всех? Да ты сплошное разочарование! Ты мог взять поул в субботу, но как последний дурак разбил болид в повороте! Мог выиграть гонку, не ведя себя как кусок карбона на треке! Мог хотя бы на подиуме достойно постоять, а не сваливать, как жалкий побитый щенок на глазах у всех! Ты хоть что-нибудь нормально сделать способен? Хоть что-то, после чего я не буду разочарован в своем сыне?! Йос срывался на крик, ходя из стороны в сторону и вываливая на Макса ушаты помоев. Отец никак не мог остановиться, пропесочивая все поступки голландца, каждый поворот, каждое слово, чуть ли не каждую мысль. Разумеется, всё было абсолютно неправильно и он, Макс, должен чувствовать огромную вину, стыд и прочие нелицеприятные эмоции. Была лишь одна проблема: Макс не чувствовал ровным счетом ничего. На душе была пустота, выгоревшее пепелище. Хотелось тишины, покоя и отсутствие этого подобия отца с его мнением рядом. Если Макс и был за что-то благодарен Льюису, так это за возможность не обожествлять отца. Макс больше не был забитым ребенком с комплексами по поводу соответствия ожиданиям кого бы то ни было, особенно родного папы. И сейчас, в этот конкретный момент голландец как никогда осознавал свою свободу, свое умение спокойно воспринимать грязь, что на него лилась из уст когда-то дорогого человека. Как он вообще мог его уважать? Как мог бояться, съёживаясь от каждого крика? Сейчас такая слабость казалась глупостью, временной блажью. А когда-то занимала целую жизнь. Да, раньше Макс, покорно опустив голову, слушал бы каждое оскорбление и молча соглашался, чувствуя себя ничтожеством. Он забился бы под диван, как нашкодивший котенок, и сносил бы все обиды в слепой уверенности, что отец прав. Что таким, как Макс, не место в гоночных болидах. Что такие придурки, как Макс, должны валяться в грязи и жрать отходы других. И прочее-прочее, пропитанное негативом и ненавистью. А сейчас было всё равно. Кристаллически похуй, если так можно выразиться. Ферстаппен молча слушал выкрики отца и не чувствовал ничего. Ни отчаяния, ни обиды, не желания реабилитироваться, выполняя очередные указы. Просто пустота на том самом месте, где раньше билось живое и горячее сердце. Плевать. Йос наконец замолчал и в привычной манере стал ждать извинений и обещаний всё исправить. Макс поднял усталые глаза, изучая знакомые, искривившиеся от гнева черты лица близкого человека. Злые морщинки, насупившиеся глаза, искривившиеся до безобразия губы. И это его он когда-то боялся? - Всё сказал? – устало выдохнул Макс. - Ты… - Теперь заткнись, - глаза Йоса поползли вверх. – Если ты ещё не понял, мне абсолютно похуй на все твои вопли. Своё нытье ты можешь оставить при себе. Я довольно наслушался за свою жизнь. Ты много сделал для меня, отец, благодаря тебе в первую очередь я стою здесь и сражаюсь за чемпионский титул. Ты всегда был жесток, жесток сверх меры, но именно эта холодность привела нас, меня и тебя, сюда. И поэтому я не буду давать интервью, где смогу рассказать о всех побоях и том дерьме, что ты годами выливал на своего сына, пытаясь сделать его сильнее. Я не скажу ни одного плохого слова на людях и ни в чем не признаюсь. Я уважаю тебя, уважаю твои методы, уважаю твоё умение идти к цели, пусть и чужими ногами. Но любить и слушать тебя я более не обязан. Проваливай, если тебе нечего больше сказать. Отныне у нас сугубо деловые отношения. Хочешь чем-то поделиться – пиши моему менеджеру. Приглашения в боксы у тебя остается. Но ещё раз ты попробуешь сунуть нос в мои гонки и поучить меня жизни в таком тоне – последствия не заставят себя ждать. Я и сам способен понимать, где был хорош, а где провалился. И мне не нужны советчики и консультанты, особенно в твоем лице. Иди и анализируй свои косяки, а меня оставь в покое. Я понятно объясняю? - И ты смеешь говорить такое отцу?! - Смею. Потому что и ты, и я взрослые люди со своей головой на плечах. И ты, и я имеем право принимать свои решения. Я за свою жизнь наслушался от тебя дерьма, более не хочу. Мне достаточно советов от тебя, я перенял весь опыт, что ты имел. Если ты не способен ни на что, кроме выливания помоев на собственного сына, наши дороги более не идут в одном направлении. Уходи, пока не наговорил мне ещё кучу лишнего, о чем потом ты, конечно, не пожалеешь. Просто оставь меня в покое. Я провел дерьмовую гонку, дерьмовый вечер в компании ФИА и просто хочу отдохнуть, а не слушать очередные обвинения. Созреешь для нормального разговора – пиши, выкрою тебе час времени. Дверь там. Макс протянул руку в неопределенном жесте. В глазах глянцевый лед, на губах злая усмешка. Йос чуть оторопел, разглядывая внезапно повзрослевшего сына. Куда делся провинившийся ребенок, готовый внимать каждому слову? Куда делся сын, подпитывающий величие отца? Когда он упустил момент превращения котенка в матерого кота? Йос практически неверяще рассматривал Макса, пытаясь придумать, что сказать. Голландец терпеливо ждал, не собираясь заводить новый разговор. Хватило прошлого раза и многих попыток до этого. Или Йос поменяет свое отношение, что маловероятно, или им придется играть спектакль «дружная семья». И не то чтобы они не делали этого раньше. Наконец Йос отмер и, так и не придумав, что добавить, направился к указанному выходу. Но до того как покинуть номер, он неуверенно обернулся и необычно тихо выдавил: - Мы можем поговорить завтра? - Без проблем, - пожал плечами Макс, отворачиваясь. – Ты знаешь, кому написать. Йос вышел, щелкнув дверью. Постояв ещё пару минут и убедившись, что нового взрыва не последует, Макс закрыл дверь номера и вернулся в гнездо из одеяла. Закутавшись в мягкую ткань, он выдохнул, позволяя слезам бесшумно катиться по щекам, образуя мокрые дорожки и забирая боль с собой. Всё наладится. Всё будет хорошо.