Одно направление

Оглушительная тишина. Пожалуй, Макс даже переборщил в тщеславном желании поставить Льюиса на место. Конечно, он давно уже был в курсе о слабости чемпиона и давно знал о его ориентации, пускай никогда и не получал прямого подтверждения. Вопрос в том, стоило ли вываливать все козыри сейчас, не оставляя путей на отступление? Макс поморщился, внутренне взвешивая разумность своих действий. Определенно, он шел ва-банк, открывая британцу лучшие карты, но если сейчас уязвить Хэмилтона, то, возможно, ему удастся получить больше. Надо только поковырять поглубже. Льюис всё ещё молчал, явно пораженный откровенностью Макса. Наверное, стоило дать ему время, но Ферстаппену не улыбалось сидеть в переулке еще два часа, так что диалог был продолжен (или начат заново): - Тебе есть что сказать? Молчание в ответ. Макс уже собирался встать и удалиться, как вдруг раздался тихий, непривычно неуверенный голос: - Как давно ты в курсе? - О твоих чувствах? С первого разговора в номере. Ты был слишком очевиден. - Нет, об ориентации. Свой интерес я не особо скрывал. - Я не знал наверняка, - откровенно признался Макс. – Просто… Ты долгое время не проявлял заинтересованности к этой теме, даже встречался с девушками, а потом как отрубило. Годы одиночества, по крайней мере официального, случайные и бесполезные интрижки, а потом вдруг резкое переключение на защиту прав, ЛГБТ и прочую мишуру. Конечно, всё можно свести к твоему желанию переехать в Америку и обосноваться там, но я копнул чуть глубже. Знаешь, настолько рьяно защищать можно только то, что по-настоящему тебе близко. Ты вступался за ЛГБТ слишком откровенно, слишком часто и много. Из-за денег? Я сомневался. Ты словно защищал и оправдывал себя. Внутренняя борьба, да? По всем стадиям, начиная с отрицания? Ты не так быстро справился. - Неужели это всё Алонсо? – кажется, Льюис был шокирован. - Ну да. Он надежный учитель. - Ничего другого я от него и не ожидал. - Как скажешь. Я попал? - В яблочко. - И когда ты… - Макс начал осторожно подбираться, - когда ты понял, что гей? - Пока был в отношениях с Николь. Знаешь, мы ведь встречались довольно долго, и поначалу проблем не было. А потом раз за разом я стал ловить себя на мысли, что не могу с ней спать. Не хочется, не привлекает. И меня всё больше тянуло к парням, к окружающим, но не к девушкам. Я пытался притворяться, что всё в порядке, что это временно, но Николь и сама почувствовала холодок. Так что мы расстались. Потом были единичные интрижки для создания образа обычного парня, но все они были преувеличены и несколько надуманны. Пресса велась, большего мне было и не надо. - Хм, 2016 год… Дай угадаю, Нико? Удар номер два. Льюис слегка откинул голову, глубоко вдыхая. Макс усмехнулся. Это было даже легче, чем он предполагал. - Нико. Конечно. - Между вами искры так и летали. - Ну да, - хмыкнул Льюис, закидывая руки за голову. – Но он, в отличие от меня, смог излечиться. - Излечиться? - Так он это называл. - Оригинально. - Это сейчас тебе забавно, а я тогда себя чувствовал ничтожеством, программой с ошибкой. Знаешь, в наше время не так-то просто признаться хотя бы себе, что ты гей. Не говоря уже о прессе. - В наше время это самая благоприятная тема. Все толерантны, как пушистые котята. Чем ты страннее, тем все довольнее. - И ты в это веришь? – горько усмехнулся Льюис. – Сейчас все толерантны, потому что это выгодно, модно, удобно. Да, каждый сплошь и рядом говорит, что будет уважать твой выбор, каким бы необычным он ни был. Но я видел людей, от которых отворачивались самые рьяные защитники прав, узнав об их ориентации. Видел, как легко их терпимость превращается в презрение и ненависть. Иногда открытую, чаще скрытую под слоями притворства. Достаточно одной рюмки в баре, чтобы эти защитники развязали язык и рассказали об истинном отношении. Толерантности не существует, это главный миф и главная фикция прессы. Есть лишь умелая актерская игра, которая скрывает истинное отношение людей. И как бы кто ни пытался казаться спокойным и непредвзятым, все внутри проходят взвешивание: «Как парень может хотеть парня? Это ненормально, но лучше этого не говорить. Мне всё равно, конечно, но это странно. Лучше буду держаться от него подальше, но незаметно, может, он и сам прекратит общение». - Не думал, что всё так плохо. По мне так меньшинства более чем довольны своим положением. - А ты сами эти меньшинства спрашивал? Они разбиты на 2 группы: рьяных защитников и тех, кто хочет просто жить нормальной жизнью. Но обе группы так или иначе отделены от общества: первые в силу своей активности, вторые в силу пассива. Мы вроде и обычные, а вроде и за забором. В свое время Нико сильно испугался перспективы такого отделения, поэтому приложил все силы, чтобы остаться в обществе, которое отвергло бы его, признайся он честно, что предпочитает мужчин. - Это странно, - Макс чуть откинулся, с интересом втягиваясь в дискуссию. - Но ведь Формула-1 так старательно ищет гея для гонок, если им не мог стать Нико, почему бы тебе им не стать? Отличный пиар-ход, да и фанаты тебя обожают настолько, что вряд ли захотят отворачиваться. У тебя есть нужная власть и весомый авторитет. - Потому что тогда меня запомнят не как 7-кратного чемпиона мира, а как гея и 7-кратного чемпиона мира, причем именно в таком порядке. Чувствуешь разницу? А фанатская любовь… Тебе ли не знать, как легко она превращается в ненависть? Макс промолчал. - Проще скрываться, честно. Я потеряю гораздо больше, сказав правду. Меня и так преследуют везде, не хочу, чтобы ещё и на каждом интервью задавали вопросы о личной жизни, буквально пытаясь залезть под одеяло, а журналисты-парни, механики и прочая команда каждый раз ожидали подставы от рукопожатия или удара кулаками. Есть предубежденность, которую невозможно победить. Ориентация – одна из них. Макс слушал эту исповедь, делая на будущее заметки разобрать каждую реплику. Похоже, он наткнулся на целый клад завязок, по которым можно бить. И кто бы мог подумать, стоило всего лишь быть честным. - Мне жаль, - выдавил из себя Макс. - Нет, - вдруг огорошил Льюис. – Не жаль. Лишь немного неловко. Ферстаппен иногда забывал, что Льюис тоже проницателен и умён. *** - Ну а что насчет тебя? – перевел чемпион тему. - Ориентация? У меня её нет. - Не понял. - Мне всё равно, с кем встречаться. Мужчина, женщина, кто-то ещё – любое существо, способное удовлетворить потребность в сексе, ласке и тепле, когда одиноко. - Потребительское отношение, вижу знакомую руку. - Не о том думаешь. Просто так проще: без лишних всплесков и переживаний. Переспали, поплакались и пошли дальше. - И как, помогает? - Да. - Если уж тебе так всё равно, почему ты даже не рассматриваешь мою кандидатуру? Макс горько пожалел, что в этот самый момент решил глотнуть воды. Застрявшая в горле жидкость грозилась или попасть не в то горло, или вылиться наружу волной брызг, как в дешевом ситкоме. Надо было как-то разрулить ситуацию, и Макс, выпучив глаза, с трудом сглотнул, борясь с обжигающей глотку болью. Пронесло. Льюис усмехнулся, глядя на потуги парня. - С чего ты взял, что ты вообще являешься кандидатом? - Тебя же не волнует, кто именно греет тебе спинку? - Да, но и прыгать на всех подряд я не собираюсь. В конце концов, есть дело внешнего вкуса и предпочтения. Не сочти за оскорбление, но я как минимум предпочитаю белых. И да, это расизм, я в курсе. - Ну спасибо, - кажется, Льюиса это даже позабавило. – И что, дело только в этом? - Нет, мне просто на тебя всё равно, - а вот эти слова уже задели, и Макс не без удовольствия заметил тень, набежавшую на лицо чемпиона, - не корчи грустную мордашку, тебе не идёт. Чего ты ждал, Льюис? Что реально можешь быть мне интересен, потому что… потому что ты можешь залезть ко мне в голову и покопаться в ней? Не смеши меня. Да, ты возможно, понимаешь меня лучше многих, если не лучше всех, но я не собираюсь слезливо плакаться у тебя на плече, а потом подставлять задницу. Найди себе Шарля или Ландо для подобного, а я откажусь. - Ты против из-за банального страха довериться? - Не такого уж и банального. Это холодный расчет. - Ты состоишь из холодного расчета. - Я не против. - Ты думаешь, это хорошо? – кажется, теперь очередь Льюиса раскрывать свои тузы. – Ты хоть представляешь себя, Макс? Себя как человека, отдельного и самобытного? Ты хоть раз делал что-то сам? Ты пошел в гонки, потому что так хотел отец. Ты стал холодным и немногословным, потому что так хотел Кими. Ты стал расчетливым психологом, сметающим всех людей на свое пути, потому что так хотел Алонсо. Но ты хоть что-то решал сам? Ты всё делаешь по чужой указке, ты живешь по чужой указке и даже не представляешь, насколько это ненормально! - Что плохого в том, что я прислушиваюсь к чужим советам? – Макс начинал терять терпение. - Прислушиваешься и живешь только ими – разные вещи! Ты вечно драматизируешь и жалеешь себя, загоняя свою жизнь в абсолютные рамки. Ты буквально состоишь из жалости к себе, но ведь не представляешь, откуда у этого растут ноги, верно? Так я отвечу: от нежелания принять себя. Ты жалеешь себя, потому что как такового тебя и нет. Есть план, построенная кем-то другим машина, которая выполняет необходимые функции. И ты мечтаешь вырваться из этого круга, но не можешь. Потому что тебя научили всему, дали всё, кроме главного – кроме права выбора. И права выхода из игры. И единственное, что тебе остается – жалость, рефлексия и постоянный прогон одних и тех же мыслей, одних и тех же фраз. - Ты не прав, - на автомате отвечает Макс, шевеля вдруг помертвевшими губами. - Неужели? А теперь, когда я предлагаю тебе выход, ты отвергаешь его не задумываясь, просто потому что не надо или потому что нельзя? Это ведь за забором, который заботливо выстроили твои наставники, за пределом разрешенной свободы. И как бы ты ни пытался, ты не можешь вырваться. Потому что ты просто не умеешь жить. Ты существуешь ради цели и даже представить не можешь иной жизни. Неужели ты не понимаешь, насколько тебя уничтожило чужое мнение? Насколько фиктивна твоя независимость? Насколько ты беспомощен в чужих руках? Макс неверяще смотрел в глаза человеку, который сметал все барьеры, все преграды, всё, что когда-либо принадлежало Максу. Как, черт возьми, этот сгусток любви ко всему миру так легко въелся под его кожу и вытащил наружу все комплексы, все страхи и все сомнения? Как за несколько встреч Льюис закопался в самое сердце, с корнем выдирая самый болезненный, самый тягучий отросток его страхов, причин самокопания и ненависти, этой сжирающей ненависти к самому себе? Черт возьми, почему он был настолько прав? - Ответь мне, Макс! Ты хоронишь себя заживо, потому что так хотят другие, или потому что боишься признаться себе, что хочешь этого сам? Почему ты боишься быть собой? Ответь, прошу! - Ты уже сказал, почему, - глухой голос и убитое равнодушие. – Потому что меня никогда и не было. Оглушающая тишина снова вступила в свои владения.