Одно направление

Раннее утро пятницы – идеальное время, чтобы устроить небольшую вылазку в город. Пока голова не забита свежими данными с трассы, а в мозгу набатом не бьет мысль «Mercedes впереди на секунду», можно выдохнуть и погулять по молчаливым, спокойным улочкам Монцы, немного расслабиться и подумать. Впрочем, даже думать не хотелось. Макс просто врубил тихую, спокойную музыку в наушниках и выдохнул, наслаждаясь утренней прохладой. Переливы звуков ласкали слух, словно выветривали все гнойники переживаний. Сейчас важно было только это. Только тишина музыки. Дорога к особому секретному месту от отеля занимала меньше получаса. Там не было ни зловещей паутины, как из стандартного дешевого фильма ужасов, ни каких-то шикарных апартаментов, оставленных богатым хозяином на прозябание без должного ухода. Ничего особенного: просто заброшенный переулок, оплетенным лозами дикого винограда. Когда-то в нем жили люди, но молодежь разъехалась по другим городам, а старики остались доживать свой век, который, как и всегда, оказывается слишком короток. Так что переулок вымер, а новые жильцы не спешили заселяться уже несколько лет, предпочитая центральные районы или в целом города покрупнее. Властям следовало бы обратить внимание и найти применение такой жилплощади, но кому в городе будет дело до заброшенного переулка? Дело было только Максу. Он приходил туда, за маленький скрипучий столик, который чудом не перекосило от времени. В переулке было темно даже солнечным днем, крыши домов оказались надежным убежищем для тьмы, не желающей видеть Солнце. И для Ферстаппена, не желающего видеть людей. В глубине нашелся нежно любимый скрипучий столик с зонтиком и лавочка, судя по всему, видавшая не одно десятилетие. Сделаны на славу, раз до сих пор сохранились. Хотя у Макса и возникали вопросы, зачем в теневом переулке кому-то понадобился зонтик, парня это слабо волновало. Хотелось просто сесть, облокотиться о каменную стену состарившегося дома, запустить руку в спускавшуюся до земли лозу и накрутить на пальцы гибкие стебли, подобные кудряшкам Даниэля. Выполнив задуманное, Макс слегка улыбнулся. Пришло забавное воспоминание: несколько лет назад, когда они еще были с Деном напарниками, кто-то из команды сильно накосячил с бронированием номеров отеля, поэтому по приезду оказалось, что на двоих есть всего один номер с одной кроватью. Макс, тогда ещё молодой, зеленый и девственно чистый перед пошлыми шутками Даниэля, густо краснел, провожаемый понимающим взглядом администратора. Конечно: взрослый парень и едва выросший пацан ночуют в одном номере. Вопросов ни у кого не возникало. Так ещё и сам Риккардо подливал масла в огонь со словами: «Не волнуйся, Макси, в первый раз всегда страшно, но я постараюсь быть осторожным». Или: «Больно только первые пару минут, потом станет легче», за что получал тычки под ребра, пинки и голландские маты на все лады. И пунцовые, до безобразия яркие и алеющие щёки Макса. Ночь прошла вполне спокойно, хотя без подколов Дена в стиле «Ты ещё пополам кровать переруби, чтобы мы точно друг друга не касались» не обошлось. Макс даже на полном серьёзе начал подумывать о сне на полу, но отмел идею быстро: после такой ночевки чинить-не-перечинить физиотерапевту его спину. А сливать Дену еще и в гонках настроения у Ферстаппена не было. Так что он поворчал, повозился, и, свив себе гнездышко из одеяла, завалился спать, повернувшись спиной к Риккардо. Тот уже давно посапывал под вторым одеялом, забыв про существование напарника в нескольких сантиметрах рядом. Что ж, Макса это более чем устраивало. Только вот проснулся Макс совсем не спина к спине, как ожидал, а крепко прижатый к чьей-то теплой груди. Похоже, Даниэль довольно беспокойно спал, поэтому, перевалившись, принял парня за мягкую игрушку, с которой можно пообниматься. Первым желанием Ферстаппена было взвизгнуть, выпутаться из объятий и закатить истерику, как бестолковому ребенку, который извалял игрушку в грязи и теперь пытался обвинить во всем эту самую грязь. А потом первое мгновение ярости прошло и голландец, здраво рассудив, что у него еще есть пару часов на сон до будильника (судя по темноте за окном), и закатывание скандала никак этому делу не поможет, решил привалиться чуть ближе и спать себе дальше. В конце концов, несмотря на всю неловкость, как казалось тогда (да и сейчас), ситуации, с Даниэлем было безумно комфортно. Как будто он обнимался с большим чеширским котом, который, как это ни забавно, еще и мурчал во сне. Такое приятное ощущение уюта упускать не хотелось. Впрочем, оно ушло само, когда Риккардо, проснувшись раньше Макса, узрел эту картину и снова начал сыпать пошлыми шуточками. В отличие от Макса, австралийцу, похоже, чувство стыда и неловкости вообще не было ведомо, поэтому он хватался за любую возможность вогнать напарника в краску. Вот только терпение у Ферстаппена было не вечным, поэтому он запульнул в противника подушку и, быстро ретировавшись, пока пораженный соперник не оклеймался, залетел вместе с комком одежды в ванну. Пока по ту сторону двери слышались новообразовавшиеся австралийские маты, Макс спокойно умылся и переоделся, на ходу придумывая очередную шутку. Даниэль был жутко теплолюбивый. Настолько, что любое появление холода даже в виде осеннего ветерка или морозца вынуждало гонщика залезать в теплые куртки и шарфы по самые уши. Поэтому Макс, недолго думая, набрал в ладони ледяную, самую холодную воду из-под крана, остудив себе руки до температуры Северного полюса, а затем, оставив в ладони немного воды (хоть часть из которой он рассчитывал доставить до цели), быстро распахнул дверь и кинулся к австралийцу. На его счастье, Ден переодеваться ещё даже не начинал, поэтому Ферстаппен без особого труда выплеснул воду на пресловутые кудряшки, вздыбив их ещё больше, а потом прильнул сзади, накрывая ледяными ладонями живот Риккардо. Тот вскинулся и с трудом сдержал крик, даже не пытаясь контролировать мурашки, побежавшие по спине и рукам от одного только холодного прикосновения рук. Развернувшись, пилот уже собирался отчихвостить парня как следует, но Макс обнаружился у выхода с высунутым языком: - Теперь ты знаешь, насколько я горячий мальчик. И, хлопнув дверью, Макс оставил ошалевшего Даниэля стоять посреди комнаты с полувыпученными глазами и чуть приоткрытым ртом. Глупая шутка, конечно. Сейчас, спустя годы, Макс прекрасно понимал, что вёл себя как ребёнок, который неожиданно остался без контроля взрослых рядом со старшим братом. И он вряд ли стал бы вести себя также с Деном, Ландо, Пьером или кем бы то ни было уже в более взрослом возрасте, с призмой опыта и налетом лет на глазах. Однако приятное и забавное воспоминание сохранилось, и Макс так и не признался ни себе, ни Даниэлю, что он скучает по таким временам. По их временам, когда всё было, как кажется, гораздо проще и понятнее. Они никогда ничего не делили. Ни за что не боролись. Конечно, это ложь, в которую никто, даже сам Макс не верит. Но им всегда, кроме моментов острого соперничества, было весело друг с другом. И, положа руку на сердце, это заслуга солнечного Дена, слишком яркого, чтобы держать свет внутри. Он один из немногих, кого Макс называл тогда «другом» и кого подпускал ближе, убирая коготки озлобленного львенка, еще не научившегося точно определять, кто твой друг, а кто враг. Тогда Ден (а в лучшие моменты Денни) казался неотъемлемой частью всех гоночных будней. А сейчас стал просто Даниэлем. *** Ферстаппен тряхнул светлой головой, выныривая из воспоминаний. Уютное местечко действительно навеяло приятные ассоциации и мысли. К счастью, не депрессивно-тревожные, как опасался гонщик, но уютно-спокойные, словно вода в летней речке, пригретая ласковым солнцем. Наверное, стоило бы возвращаться. Гонщик мельком взглянул на часы. Нет, у него ещё около получаса в запасе. Забавно, казалось, что он плавал в мыслях гораздо дольше. Значит, можно и не торопиться, еще немного развалившись в уголке у стенки. В отеле ждут очередные графики, очередные тренировки, советы, рекомендации и прочая гоночная муть, иногда надоедавшая до скрежета в зубах. Желание всё бросить так и зудело, но тут вмешивалось пресловутое «нельзя», вечно знавшее, что и когда лучше и облепившее голландца со всех сторон в лицах команды, отца и болельщиков. Макс снова тряхнул головой. Искристое настроение пропадало, но терять его не хотелось. Глаза скользнули по прибитой временем каменной стене, возвышавшейся на несколько метров. Где-то выше по камням скакал солнечный зайчик в тщетных усилиях заглянуть в глубину переулка. Забавно, его так манит неизвестность, но если он сунется в бездну, то умрет. Так бывает только с лучами? Или его игры на трассе тоже напоминают полёт в один конец? Руки машинально потянулись к бутылке с водой, захваченной из номера. Пара глотков слегка прочистили разум, и Макс, прикинув, что и в номере найдет, чем заняться, решил закончить свой час странной одинокой психотерапии. Уют и тишина итальянского переулка прекрасны, но где-то там, за поворотом, его ждет поставленная на паузу жизнь, и наступало время запустить плейлист. Потянувшись, Ферстаппен уже собрался встать, когда услышал бархатный, с толикой злобы голос: - И кого только не встретишь в переулках Монцы!