Слепота и жестокость

Маттиас Харальдссон вернулся в родной дом после продолжительного отсутствия. Он уезжал на учёбу подростком, а возвращался уже молодым человеком, учёным господином в хорошо сидящем костюме-тройке и шляпе-котелке. Ему предстоял долгий летний отпуск, и он был настроен на безделье, которого ему не хватало в большом городе и которое так приятно обрести в родном провинциальном городке. Домашние встретили его радостно, подхватили его чемоданы, повели в столовую, накормили, после чего целый день наперебой рассказывали ему об изменениях, происшедших в семье и в городе. Мать как-то вскользь и с пренебрежением упомянула, что «дядя Андерс», дальний родственник, от которого давно ничего не слышали, наконец нашёлся. Маттиас был немало удивлён: дядюшка, известный своим помешательством на религии и оккультизме, исчез ещё во времена его детства. По словам матери, Андерс окончательно тронулся умом и создал свою общину в пригороде. Ей явно было неприятно говорить это, и Маттиас решил не расспрашивать, хотя это известие и огорошило его. Ночью Маттиас отоспался, проснулся в прекрасном настроении, позавтракал с семьёй. После завтрака за столом остались только он и отец, который по своему обыкновению долго читал утреннюю газету, попивая кофе. Маттиас улыбнулся: отец не изменился за прошедшие годы, всё тот же сосредоточенный мужчина в очках и жилеточке, только теперь уже совсем седой. Маттиас вспомнил о странной новости, полученной вчера. Перед сном он зашёл к сестре и спросил: «Что там с дядей Андерсом стряслось?». Сестра только помотала головой и сказала, что под его началом, у реки, кажется, давно уже существует какая-то странная община — вроде бы христианская, а вроде бы и нет. Маттиас решил завести об этом разговор с отцом. — Ах, да. Община Андерса. — Отец поднял на него взгляд сквозь очки. — Место любопытное. Давно уже слышали, что там что-то происходит, но мы и подумать не могли, что Андерс к этому причастен. Я ездил туда месяц назад. Не из родственных чувств, конечно, а из интереса учёного. Ты, может, уже и не помнишь дядю Андерса? — он спросил то ли безразлично, то ли с надеждой. — Как же, помню. Мне сколько было — восемь? или девять? — когда он вдруг пропал. — Вот тогда же, когда он пропал, он и начал собирать эту «общину», судя по всему. — Так, и что же? — В Маттиасе просыпалось нетерпение — история обещала быть чуть ли не детективной. — Как я и думал, это секта, — протянул мужчина, складывая газету. — Я, конечно, знал о странностях Андерса, но то, что он создаст свою секту, такого я и предположить не мог. Право, мне стыдно считаться его родственником. Однако никто не запрещает тебе сходить туда самому, если тебе любопытно. Я бы, скорее, посоветовал тебе это сделать. Хор там превосходный. И витражи в окнах я оценил. В остальном же… — Отец устало вздохнул. — Изобретённое им учение — это просто разные течения христианства, перемешанные и извращённые, и всё ради того, чтобы собрать вокруг себя кучку людей, «последователей». По большей части это бездомные, нищие люди, и все они духовные инвалиды. Андерс даёт им приют в своей секте, навязывает им своего бога и заставляет их называть себя «владыкой». — Разные течения христианства, извращённые нашим безумным родственником… и вы находите это скучным, папа? — усмехнулся Маттиас. — Лично я убеждён, что на неподготовленного человека эта секта может оказать исключительно тлетворное влияние. Все, кого я там видел, больны. Тебе, как начинающему учёному, стоит туда сходить. Маттиас хмыкнул. — Что же это за секта, раз туда пускают кого угодно? — Ошибаешься, кого угодно не пускают, да и месторасположение своё они успешно скрывали все эти годы, чтобы не привлекать внимания органов порядка. Ты — не кто угодно, ты родственник. Андерс спрашивал о тебе. Между прочим, он сам сказал, что был бы рад видеть тебя в церкви гостем. — Отец покачал головой со снисходительной улыбкой. — Понимаешь, да? Уверен, он хочет заманить тебя в секту. — Пусть попробует, — махнул рукой Маттиас и решил: нужно съездить. Тлетворное влияние ему не страшно, он образованный человек, а не слабый духом оборванец, и заманить его в сектантскую общину не так-то просто. Маттиас был большим ценителем музыки, особенно хорового пения, да и на витражи хотелось взглянуть. И почему бы не навестить «владыку», который сам приглашает поглазеть на своё уродливое детище? Маттиас вспомнил дядюшку, которого не видел много лет, попытался восстановить в памяти этот образ. На самом деле он приходился Маттиасу не дядей, он был троюродным братом его матери. Андерс производил гнетущее впечатление на ребёнка: тощий, черноглазый, темноволосый и косматый, возвышающийся, как колокольня, в чёрном сюртуке, который ещё сильнее вытягивал его фигуру. Голос его был громким, даже когда он говорил спокойно. Дети называли его чернокнижником. Странный человек, взирающий на окружающих, как на неразумных существ. По крайней мере, таким Маттиас его запомнил. Интересно, каков он теперь, когда его окружают преданные сектанты. Секта… она представлялась чем-то таинственным, опасным и оттого манящим. Маттиас вообразил себе серый скит у реки, сообщество смурных калек, церквушку, сооружённую этими калеками. Ему не терпелось заглянуть в этот особый мир. Двумя днями позже Маттиас с трудом проснулся рано утром, когда ещё не до конца растаял холод летней ночи. Он хотел поспеть к утренней службе, надеясь послушать хор, который похвалил отец. Ехать нужно было недолго, да всё в какую-то глушь, в которой Маттиас никогда не был. Затем пришлось оставить лошадь и кучера и уже пешком идти по узкой тропе, которую Маттиас еле высмотрел. Тропа долго вела его оврагами, он вспотел и устал, казалось, что кучер перепутал дорогу или отец неправильно её объяснил. Но в конце концов Маттиас услышал голоса, звон колокола, затем — шум реки, а вскоре увидел то, что искал. Община была всем тем, что он ожидал увидеть. Маленькие избы, похожие на шалаши, с пустыми оконцами без стёкол, местами горы тряпья и обломков древесины, всё это огорожено с одной стороны бессмысленным косым забором, а с другой течением реки. Люди были такими, как их описывал отец: больные душой бездомные, обретшие свой дом в секте «владыки». В основном это были взрослые люди и старики, но были и подростки и совсем малые дети. Они вылезали из хижин и шли по направлению к церкви. Только эта церковь была не такой, какой её представлял Маттиас. Это не было хлипкое строение из дерева, глины и соломы. То был небольшой храм, выложенный из красных кирпичей. Сверху размещалась звонница, и Маттиас заметил там девочку в белой сорочке, которая только что звонила в колокол, а теперь свешивалась вниз, наблюдая, как остальные заходят в церковь. В оконцах церкви действительно были витражи, потрясающие своей яркостью. Сначала невозможно было понять, что изображают разноцветные стёкла, но, приглядевшись, Маттиас понял, что это какие-то святые или боги сектантов с золотыми нимбами. Лиц у них не было. Эти витражи потрясали взор, до этого скользивший по убогим хаткам. У калитки, преграждающей путь чужакам, стоял мужчина. Он не шёл на службу в храм, как все остальные, да и одет был иначе — не в мешковатую робу, а потёртый, но всё же приличный костюм. Отец предупреждал Маттиаса: это Виктор, охранник общины и помощник Андерса. Маттиас представился. Этого было достаточно: Виктор оскалился, приподнял шляпу в знак приветствия и молча пропустил его. Маттиас просунулся в узкую калитку и остановился в нерешительности. Люди замечали его, останавливались и таращились. Неловко откашлявшись, он всё же подошёл к дверям церкви, которые держали открытыми с помощью кирпичей. Заглянув внутрь, Маттиас увидел помещение с высоким куполообразным потолком, множество низких скамей, свечи на полу вдоль кирпичных стен, деревянные балки под потолком, шаткие лестницы. Маттиас вошёл. Несмотря на утренний холод на улице, внутри церкви было жарко. У противоположной от двери стены располагался каменный постамент, который называли алтарём. К нему вели мраморные ступени. По бокам от алтаря даже стояли скульптуры. Люди заходили в зал и садились на скамьи, тесно прижимаясь друг к другу. Казалось, что сквозь витражные окна должен пробиваться свет разных оттенков, но вместо этого царила полутьма. Маттиас планировал разыскать Андерса и попросить разрешения поприсутствовать на службе, но его нигде не было видно. С сектантами он заговорить боялся, да и они его боялись ещё сильнее, так что он продолжил стоять у входа, стараясь спрятаться от света свечек в тень и наблюдая, как сектанты суетливо усаживаются. Вскоре зал наполнился людьми, свободных скамеек не было видно. Все вели себя тихо, даже малые дети знали, что шуметь запрещено. Одну створку дверей закрыли, и стало ещё душнее. Приятное волнение Маттиаса сменилось страхом, когда он понял, что находится в церквушке, набитой сумасшедшими, для которых он — странный чужак. Чем это может кончиться? И чем думал отец, когда отправлял его сюда одного? Люди перешёптывались и оглядывались на Маттиаса. Но он ободрил себя мыслью, что в любой момент может уйти, и вреда ему не причинят — дядя не позволит. В комнате за алтарём явно кто-то был, но никого нельзя было увидеть из-за колыхающейся занавески, отделяющей смердов от комнаты «владыки». Над алтарём Маттиас заметил деревянную постройку, что-то вроде балкончика. К нему вела лестница, идущая вдоль стены. Тут Маттиас увидел, как по этой лестнице со скрипом поднимаются люди в белых рясах. Он с интересом проследил глазами за фигурами, поднявшимися на балкончик — ему подумалось, это должны быть хоры. Шёпот в зале постепенно стих, превратившись в вязкую тишину, и в эту минуту из-за занавеси вышел владыка. Это был тот же дядя Андерс, которого Маттиас помнил, только ещё хуже: всё, что было в нём устрашающего, будто специально усугубилось. Это был высокий и тощий мужчина, своим примером он показывал сектантам, каков идеал человека — полупрозрачный долговязый призрак, забывший о еде и питье в молитвах; он был в чёрной рясе с медными пуговицами, у него были чёрные, но седеющие волосы до плеч, окладистая борода. Взгляд его был суров, движения резки, но величественны. Он развёл руки, приветствуя свою паству. Люди соскользнули со своих скамеек и встали на колени, и будто перекрестились, но странным способом — отметив на своём теле больше четырёх точек. То же самое сделал и владыка, перекрестил толпу широкими жестами, после чего положил руки на каменную алтарную плиту и провозгласил: — Братья мои и сёстры, сыновья и дочери, вознесём свою утреннюю молитву Господу. — Голос его лился вязко и тяжело. Маттиасу стало отчего-то тошно. — Обратите к Господу все мысли и всё существо своё. При этих словах Андерс возложил на плиту какую-то книгу и начал читать по ней слова, не имеющие для Маттиаса никакого смысла. Он стоял и в недоумении смотрел, как люди безошибочно повторяют ересь, которую Андерс зачитывает по книге. Хотелось рассмеяться, настолько нелепо это выглядело. Маттиас сносно владел несколькими языками, в том числе древними, и этот язык сектантов не был похож ни на один из них. Андерс сам выдумывал бессмыслицу, с которой секта обращалась к выдуманному богу. Что-то, однако, заставило Маттиаса подавить смешок. Тяжёлый взгляд Андерса несколько раз проскальзывал по фигуре гостя, прячущегося у стены и не стоящего на коленях. Низкий голос Андерса заполнял всё помещение, его бессмысленные слова с протяжными гласными повторяли десятки людей — Маттиас насчитал почти сто сектантов, постоянно сбиваясь со счёта, — пламя свечей пожирало кислород, и чужак чувствовал, будто его затягивают в колодец. Андерс произнёс последние слова молитвы, и тут, после нескольких мгновений тишины, прозвучал другой голос. Голос с хоров. Маттиас понял, что последние десять — или больше?.. — минут смотрел на Андерса неотрывно и совсем забыл о певчих, что молча стояли на хорах над алтарём. Маттиас был поражён. Голос солирующего певчего, распевающего какое-то непонятное слово, был подобен воде, он лился, как если бы поток реки прорвался в церковь и омыл собой закопчённые стены, истоптанный пол и неопрятных сектантов. Длинная нота затихла шипящим согласным. Маттиас вглядывался, пытаясь понять, кто это поёт из стоящих на хорах певчих, но из-за темноты не мог разглядеть. Тот же голос принялся выпевать молитву дальше, строка за строкой, каждую фразу заканчивая распевом. Это было похоже на григорианское пение, которому Маттиас учился в детстве. В следующую минуту к этому голосу присоединились два других. Единственная связная мысль пронеслась в голове Маттиаса: до этого пел юноша, а теперь вместе с ним поют две девушки. А потом запел весь хор. Казалось, они поют по кругу одно и то же: Маттиас начал узнавать уже звучавшие слова неизвестного языка. Остальные сектанты не пели вместе с хором, они одними губами шептали слова этой молитвы. И это уже раздражало Маттиаса: шёпот этих губ шершавым наждаком сцарапывал позолоту с голосов хористов. Андерс тем временем зажёг свечи на двух алтарных подсвечниках, поеденных ржавчиной. Они были достаточно высоки и осветили хоры. Маттиас теперь видел дюжину молодых людей — и юношей, и девушек — одетых в белые рясы. Горло каждого певчего закрывал высокий белый воротник. Глаза певчих были закрыты. Они все стояли в полный рост, за исключением одного певчего, светловолосого юноши, который стоял впереди всех на коленях. За ним были две девушки, тоже со светлыми волосами. За ними — остальные хористы. Голоса пронзили Маттиаса, он забыл, где находится, ему хотелось заплакать или упасть. Он неосознанно хватался за полы своего пиджака, за краешек жилета, он пожалел, что не взял с собой трость, на неё можно было бы опереться в эту минуту ошеломления. Присмотревшись к певчему, что стоял на коленях, Маттиас понял, что именно он начинал молитву. Были моменты, когда певчие бросали ноту раньше него, и его высокий голос оставался одиноким. Маттиас старался запомнить черты его лица, выжигаемые рыжим светом свеч из темноты. Он ждал, когда же певчий откроет глаза, но никто из хористов не размыкал век, и Маттиасу подумалось, что, наверное, все сектанты, сидящие к нему спиной, тоже закрыли глаза ещё в тот момент, когда Андерс достал свою книгу. Маттиас прислонился к стене и не знал, сколько продлилось его оцепенение. Он, возможно, повзрослел душой на несколько лет, слушая это пение. Последняя нота затихла. Хористы осенили себя особым крестом и один за другим стали спускаться по лестнице. Сектанты сели на свои лавки, переводя дух, как после тяжкого труда. Маттиас мельком увидел, как тот самый певчий, пошатнувшись, встал с колен и ушёл с хоров одним из последних. Тут Маттиаса отвлекла новая фигура, появившаяся из-за занавески. Это была женщина в коричневом платье в пол, она была заметно толще остальных женщин секты, по чему Маттиас догадался: это жена Андерса. Она сошла с алтаря по мраморным ступеням, размахивая кадилом. Сизый дым издалека обдал Маттиаса сладковатым запахом. Женщина шла между рядов скамеек, и звон кадила на цепочке разрывал всеобщее молчание. На лицах сектантов расплывались глупые улыбки. Хористы стояли у стены с опущенными головами, и их тоже обдавало дымом. Маттиас надеялся, что его присутствия эта женщина не заметит, но, подойдя ближе, она продолжительно посмотрела на него, оскалилась и так тряхнула кадилом в его сторону, что Маттиас закашлялся и прослезился от сладости, объявшей его едким облаком. Люди начали выходить из церкви. Андерс сошёл с алтаря и заговорил с каким-то стариком. Один мальчишка бегал по пустеющей церкви и гасил свечи. Маттиас, еле оправившись, оторвался от стены и пошёл к певчим, которые стояли стайкой у лестницы и о чём-то перешёптывались. — Простите… — пробормотал Маттиас и тронул светловолосого певчего за плечо, потому что тот стоял к нему спиной. — Я не знаю, как к вам обратиться… Певчий обернулся. Хористы с ужасом глядели на чужака. Но глаза этого певчего были по-прежнему закрыты. До Маттиаса дошло. — Простите… — Его зовут Клеменс, — сказала девушка, стоящая рядом. Она и на хорах стояла рядом с ним. — Меня зовут Клеменс, — тихо подтвердил певчий и повернул испуганное лицо к подруге. — Роус, кто это? Я не узнаю голос. — Это посторонний, — ответила девушка. — Маттиас! Это ты? — неожиданно близко прозвучал спокойный голос Андерса. — Правда ли это ты? Глазам не верю! Маттиас был вынужден оставить певчего и поговорить с дядей. Было немного странно, что спустя столько лет Андерс узнал его. С другой стороны, он был единственным чужаком среди сектантов, и, наверное, охранник передал «владыке», что его племянник пришёл в общину. Андерс разглядывал Маттиаса, припоминая ребёнка, каким видел его в последний раз. — Рад видеть тебя здесь, — сказал Андерс. — Вижу, тебе понравился наш хор? — Да, — кивнул Маттиас. — Здесь действительно… потрясающая атмосфера. Великолепный хор. Он обернулся, чтобы посмотреть на Клеменса, но никого из певчих уже не было в церкви. — Хорошо, хорошо. Зря ты не предупредил заранее, что придёшь на службу… я бы подготовил людей. Ты лучше не заговаривай с ними. Божьи твари, видишь… пугливые, как ягнята. Так, ну что, пойдём. Сейчас начнётся утренняя трапеза. Угостим тебя. До Маттиаса едва доходил смысл его слов. — Нет, я… нет… спасибо, я не голоден. — Нет-нет, мы не можем оставить гостя без угощения. — В голосе Андерса всё звонче слышалось железо. — Мне нехорошо… Маттиас не врал, ему и правда стало плохо. Мальчик-служка потушил все свечи, кроме алтарных, темнота заволокла зал и, кажется, осела у Маттиаса в лёгких, он задыхался. Он не видел ничего, кроме блестящих глаз Андерса перед собой и света, пробивающегося сквозь закрытые двери, за своей спиной. — Мне правда дурно, дядюшка, я пойду, — пробормотал он и попятился назад. Дядюшка ничего не ответил. Он стоял на месте, а Маттиас побежал, спотыкаясь о скамейки, к спасительному выходу. Дверь, к счастью, не была закрыта на замок, и он беспрепятственно выбежал из душного смрада. Он был уверен, что от потока свежего воздуха его вывернет наизнанку. Отдышавшись, Маттиас осмотрелся, оправил воротник и спешно пошёл прочь, поминутно придерживая руками раскалывающуюся голову. Как он добирался домой, он сам потом не вспомнил. Как в горячке, он метался между деревьев, теряя тропу и путаясь в траве, постоянно оглядываясь, нет ли погони. В шуме ветра ему ещё долго мерещился плеск реки и шёпот сектантов. Он чуть ли не оборвал рукав, зацепившись за куст в овраге. Неизвестно, сколько времени прошло, прежде чем он нашёл свою повозку, лошадь, жующую траву, и спящего кучера.