Ты – лишь жертва!

«Даже сейчас это не сон…» — мимолётно промелькнуло в голове Дим-Димыча, который чувствовал влагу на территории промежности во время пробуждения, и огромный, неприятный дискомфорт в данный момент. Проморгавшись ещё, он окончательно убедился в смерти Лизоньки. А Дима, умрёт вместе с ней, расположившись скорее всего рядом… и почему на своих порванных губах он чувствует противные слюни? У Дим-Димыча состояние амнезии… Он понимает, где он находится, но не понимает, почему он недавно чувствовал такое дикое и первобытное племя сексуального удолитворения, словно садист именно он. Была ли это первая и единственная такая доза? Видимо, так и есть, ведь никто больше не будет давать удовольствие. Пришло время наказания. Вгляд взрослого мужчины, который уже успел накинуть на себя мокрые трусы и рубашку, такого знакомого и жестокого профессора, омрочнял состояние Димы, которое было совсем уж неприятным: болела и гудела голова, было очень, очень жарко, ощущалось чувство эрекции, которое Дим-Димыч больше никогда не почувствует, ведь у него отсутствует гениталий… И вот, боль в пахе и в мокрой покусанной промежности возобновилась. В очередной раз, Кудыкину сложно сдержать слёзы: он, со стеклянными глазами, смотрит в глаза профессора, и казалось что они сияли красным оттенком. Где эти ёбанные фиксики, когда они так нужны? Нужно починить, или сначала переломать этого учёного… Почему, все что чувствует Дим-Димыч, должен чувствовать именно он? Почему не другой мальчик из его школы? Почему не какой нибудь Васька, а он?.. одни сплошные безответные «почему» и проливные слёзы, которые приходится позорно глотать. Чудаков ухмыляется, медленно подходя к парню, который вот только проснулся, а ведь он уснул из-за возбуждения, которого не должно было быть… на лице профессора царит превосходство: наконец-то он сможет сделать что либо с телом, что получил лишнюю и огромную дозу сексуальной сытости… Всё, конец ласкам и прилюдиям, конец сексуальному возбуждению. «Нужно подходить к неминуемой развязке, что уже так близится к нам, и подошла уже как никогда ближе к нашим умам и мышлениям…» — Это крутилось в голове у Дим-Димыча. Всё, что он видит — созданно постановщиками. Чудаков — профиссиональный актёр. Лизонька — тоже отыграла неплохо. Отрезанный член — бутофория и спецэффекты. А он, лишь объект для шутки, всё что он видит является розыгрышем — именно так мыслил Дима. Не мог он осознать, что умрёт в отрочестве таким юным и молодым, таким красивым и непринуждённым… Умрёт, понимая, что ничего не может сделать, и понимая, что его родители будут очень горевать. «Точно! Родители… Они же, наверно, ищут моё бренное и изуродаванное тело… Как же им будет горько и несладко, когда узнают, что я в этом захолустье, и уже как огромное количество времени подвергаюсь психологическим и моральным пыткам. Прощайте, мама, прощай, папа… а я ведь даже сегодня папу не видел…». Палец Гения Евгеньевича приближается ко рту Дим-Димыча. Последний пытается сопротивляться, но у него сейчас не самое лучшее состояние. Прилив сил только у садиста. А это не слишком хорошо, хотя, тратить этот прилив сил не очень то и хотелось. Любимой фишкой Чудакова было чрезмерное растягивание удовольствие, однако ранее оно не применялось в плохих целях. Сейчас же, он может снова безнаказанно сделать всё, что захочет, с парнем, который так сильно пытался сбежать и надеялся, что у него получится… Палец Чудакова оказался во рту у Дим-Димыча. Подопытный, пытался противостоять входу пальца, закрывая губы, но всё же сила толстых пальцев профессора победила его. Дим-Димыч боялся прикусывать палец, но когда почувствовал, что конечность просто собирает все слюни, потирает влажные места, все-таки сделал это. Чудаков вскрикнул, и спешно высунул свой палец, став его облизывать и посасывать: было очень сладко почувствовать вкус желанных слюней. Однако этот акт вполне мог считаться лаской а не «наказанием», которое и хотел дать зрелый мужчина, тем более, Дим-Димыч ещё и прикусил палец, показывая своё недовольствие. А значит, должно быть жестокое и справедливое наказание. — Пож-жалуй-ста, не н-над-о! Вопли Дим-Димыча уже никто не слышал. Ни прохожие, ни учёный, ни он сам. Профессор, понял, что нужно побыстрей нанести наибольший вред Кудыкину. Слишком уж тот раскомандовался, укусив зубами заветный палец. Почему он не начал его сосать? Почему не облизал его? Почему не утонул в ласках и возбуждении? Чудаков потянулся за ножом, который лежал чёрт пойми где, и, обхватив его пальцами, поставил на столик сзади койки Дим-Димыча. Сам профессор снова скинул с себя грязную рубашку, которая была испачкана в настоящем коктейле из разных жидкостей. Быстро шагая куда то в тёмный угол, Чудаков лыбился, это выглядело наигранно и неистественно, но давало поток кое-каким мыслям… Вернувшись, Дим-Димыч увидел в руках профессора свои мокрые и не высохшие после мочи трусы. Парень, сначала, пытался убежать от взглядов Чудакова, пока не услышал фразу, что проткнула его изнутри: — Ешь. — Ч-чего? — Жри это, глотай! У Дим-Димыча были красные глаза от слёз, что безкончаемо гремели из его слегка опухших век. Он, мысленно отказался принимать свои трусы, думая, что профессор шутит. У парня оставались частички здравого смысла, он до сих пор думал, что это все «смешные» шутки. Как бы ни так… — Не будем по хорошему, значит будет по плохому… Профессор обошёл плачущего парня, словно кот, обходящий труп и по совместительству свою добычу, взяв на столике сзади Дим-Димыча тот самый нож и резко поднеся его к жадно глотающему воздух горлу мальчика. Своим взглядом, он поставил ультиматум: либо Дим-Димыч съедает свои трусы, либо острый нож вонзается прямо в горло парню… И уже тогда, точно произойдет конец. Конечно, профессор не собирался убивать Дим-Димыча, лишь принудить его к съедению своих мокрых трусов, пугая. Подростки сейчас больше всего бояться смерти… или кого?.. сиренохуеголовых? Хотя, для Дим-Димыча лучше было бы уже умереть, чем чувствовать, видеть и слышать этот психологический ужас… И ощущать запах гниющего трупа, который уже постиг ноздрей парня… Непокорный раб, тресясь, монотонно кивает, ожидая, как его трусы попадут ему в ротовую полость, и как ему будет тошно и блевотно ощущать это… так и произошло, бывают же чудеса предугадывания! Сразу же, Кудыкин начал кашлять: ему хотелось вырвать, но что-то его останавливало. Словно, несходивший ком в горле застрял и не желает пускать слюни и еду, что уже давно переварилась. Кашель не помог, Дим-Димыч стал задыхаться так как мокрая ткань не давала воздуху поступать в лёгкие. В итоге, когда трусы полностью оказались во рту, парень языком вытолкнул их за щеку, и сделал глубокий вдох носом, им же всхлипывая. На него смотрел профессор, дёргая свой тринадцати-сантиметровый половой орган, который итак был весь измазан в разных жидкостей… Взгляд Дим-Димыча плыл, не мог останавливаться на прищурившихся глазах Чудакова, не хотелось лицезреть маниакальные зрачки и сетчатку, которая словно наполнилась кровью. Вдруг, учёный отойдя от койки с парнем в какой то угол, начал рыскать в поисках чего то. Дим-Димыч, тем временем, стал пытаться сглотнуть свои трусы, задержав дыхания. Раз… Два… Но единичное его чувство было отвращение. И вот, ещё раз он пихает свои трусы глубже в горло, и у него получается. Он не был рад, он лишь избавился от страха умереть из-за трусов, да и чувство вечной брезгливости куда то пропало… Видимо, Дим-Димыч сейчас в рассвете сил, и он чувствует спокойство и облегчение как никогда, уже даже не пытаясь сдерживать свои слёзы, которых было словно после дождя… — Ты их съел? Умничка! Для тебя как раз новая порция моих фантазий… Увидев Гения Евгеньевича с каким то баллончиком в руках, 16-летний парень поморщился. Он снова улицезрел явную эрекцию и наблюдал пульсацию в паху у Чудакова, которая была очень уж заметной. А главное, парень видел то, как сам профессор снимает своё нижнее бельё. Рубашка отлетела в другой конец комнаты. Снова, профессор обнажился, начиная пальцами дотрагиваться до своего члена. Дим-Димыч понимал, что он — высокий и довольно сильный парень, стоит профессору только развязать Кудыкина, как тот наброситься на него с кулаками, протыкая костяшками пальцев… Но сейчас, Дима обездвижен, и есть огромная гарантия на то, что он не начнёт избивать профессора, как только тот засунет свой гениталий в рот парня. Это нельзя рассматривать как педофилия, и сам Дим-Димыч это понимал: он достиг возвраста согласия, тем более сейчас у него такой возвраст, что… ну, хочется себя побаловать сексуальными утехами. Но точно не такими, что предоставляет ему учёный. Это скорее, даже полностью, приносит не удовольствие, а боль и унижение… Дим-Димыч горько плакал, осознавая это, понимая что остался без полового органа и в его организме переваривается кусок мокрой ткани, которую принудили его съесть. «Почему такая участь досталась именно мне? Где ёбанные фиксики, когда они так нужны? Где Симка и Нолик? Почему они бросили меня?..» Плачущий бедолага, я бы даже сказал ревущий и задыхающийся мученник, наблюдал толстый и волосатый член, что крутится возле его губ… — Ты сам знаешь что делать, раб! Дим-Димыч непокорным взглядом охватил Чудакова, безоговорочно давая свой отказ — Лизать, сука! Лижи мой член! Дим-Димыч не говорил, лишь глухо мычал и хныкал: ком в горле не сходил с места и не давал произнести внятной речи, изрезая горло, протыкая насквозь. Чудаков, разнёс это как грубый отказ, но вдруг речь парня всё-таки прозвучала. В комнате раздался злостный и утверждающий голос: — Лучше убей! Он окончательно смирился со своей судьбой. Он осознал, что значит муки и страдания. Он потерял надежду на этот мир. Ему нечего терять. У профессора стиснулись зубы. Они, стали надавливать на друг друга, да так сильно, что на одном из передних зубов появилась сильная трещина. — ТЫ ДУМАЕШЬ, ЧТО ИМЕЕШЬ ПРАВО ОТКАЗЫВ-… — ПРОСТО УБЕЙ МЕНЯ! Я что, много чего прошу, заебал, ей богу! Полиция тебя нахуй расковыряет, понял?!.. Настойчивая речь Дим-Димыча, крик навзрыд с болью, загоняли яростного учёного в ступор. Он, вдруг, вспомнил про свой изначальный план, и про то, что он не хотел слишком много издеваться над беззащитным парнем, он хотел лишь получить от него должное удовольствие, а после этого, хотел извлечь из его тела материальную выгоду, не только в виде сексуального возбуждения или регулярной ласки, например по утрам… Придётся, нехотя воплотить этот план в реальность, во чтобы то ни стало, раз щенок так напрашивается на скорую смерть. Данная мысль, возникнувшая в голове у Гения Евгеньевича, поразила всё его оголённое и жаркое, словно очень хорошее виски, тело: «Эта тварь, что так уверенно просит смерти, не понимает, что значит жизнь, как хорошо жить на нашей земле. Значит, её нужно лишить этой наипрекраснейшей вещи, которую я, к твоему огромному сожалению, не ценю. Такой характер у меня, что уж там… поэтому: сдохни, мучайся, глотай!.. тебе не место на земле! ты не достоин жизни, щенок! Ты достоин лишь рабства, ты — лишь жертва! Жертва моих фантазий!»