Ты – лишь жертва!

Профессор понял, что не способен переубедить подопытного щенка. Он понял, что у Дим-Димыча сгорели последние нервы, испарились в воздухе, пропитанным запахом крови и гнеющего трупа… Парень, желает лишь своей смерти, какой бы она не была: мучительной или быстрой. О каком удовольствии может идти речь, если мученику уже не больно морально? Если он, мёртвый внутри? На этот случай, в голове у профессора был изначальный план, который он отверг из-за своих садистских и сексуальных наклонностей, которые поглощали его тело больше, чем материальная выгода. Но сейчас, когда то самое, чистое и истинное сексуальное возбуждение получить уже, к сожелению, не получится, нужно задуматься о том, как бы улучшить свою жизнь в дальнейшем. Первым для Чудакова после возбуждения и какой ни какой выгоды — были деньги. Он знал, что можно сделать с неподатливым телом Кудыкина. Он понимал, сколько разной валюты (от рублей до новозеландских долларов) может накапать ему в карман украдкой. Но сам то он не сильно разбирался в валютах и стоимости, а вот продать само тело, молодое, хоть и покалеченное, будет не так уж и сложно! Особенно, в городе, погрязшем в коррупции и преступлениях. Поэтому, он стал действовать своему плану, которому уделил намного больше внимания: «Получить наибольшую дозу сексуальной сытости и продать тело пленника в рабство, за огромную сумму денег». Не нужно было беспокоиться о том, что Дим-Димыч будучи одним в комнате сможет сбежать. Чудаков, облизываясь, затянул верёвки до такого состояния, что при малейшем движении костяшки пальцев и кости ног могут сломаться с громким хрустом. — Надеюсь, ты будешь послушно себя вести, щенок? Даже не щенок, раб! Парень, скованный и обездвиженный, перестал пытаться вырваться: он расслабил всё своё тело, включая руки и ноги, даже ледяные пальцы он расслабил дабы не чувствовать боль от верёвок. Дима приготовился уснуть. Навсегда. Лампочка в его комнате выключилась, а дверь была закрыта профессором. Были слышны уверенные шаги к своему кабинету, которые постепенно становились тише… К тому кабинету, где когда то работала и Лизонька. Кстати, о Лизоньке: на её обнажённом теле были видны алые разводы засохшей спермы, спермы её коллеги. На её трупе были видны остатки следов от грязных ботинок: на её трупе несколько раз шагал один и тот же человек, которого она когда то считала другом. Ах да, сама женщина словно пропала как для Чудакова, как для Дим-Димыча… Единственное, что от неё осталось, это бледное тело и везкий запах, что уже на протяжении многих минут хозяйствует в ноздрях скованного Дим-Димыча. Хотелось блевануть, но для себя Дима решил — его единственное решение, молчать. Возможно, притвориться мёртвым, что сделало его бы непригодным для издевательств. Лучшим решением было уснуть, от темноты смыкались веки, дико хотелось умереть и чего нибудь перед смертью скушать. Голод морил словно в концлагере итак избитого и униженного Дим-Димыча. Хотелось вколоть себе яд в вены, мирно ожидая смерти. Лучше всего было это почувствовать, почувствовать окончания страданий — почувствовать то, что тебя тянет на небо, а на небесах вся боль проходит… но, Дим-Димыч был ярым атеистом, хоть его мать и была рожденна в христианской семье. Снова, протяжные и уверенные шаги: неизвестно, сколько прошло времени: счёт давно уже был потерян. Прежде чем дверь распахнулась для Дим-Димыча точно прошёл час, час того как он не мог уснуть, смотря на тёмный потолок непроглядного мрака. Час, с ощущением моральной и физической боли в области паха и головы, да и вообще на всём худощавом теле… Фигура Чудакова, включила свет, было видно то, как учёный был одет: на нём были недавно постиранные облегающие белая рубашка, синий пиджак и галстук. Вещи, будто бы не подходили ему, были очень малы… стоп, а не были ли это зашитые вещи Дим-Димыча?.. Профессор, подбежав к койке, вынул из кармана какой шприц: в глубине души парень надеялся, что это яд или другая смертельная жидкость, например ртуть. Хотя, ртуть страшна не самой собой, а выделениями — эту тему про выделения ртути должен был как раз изучать класс Дим-Димыча на биологии… сам парень, эту тему, уже не сможет наверстать, никогда… Разочарование. Эта жидкость — не яд, а снотворное: возможно жидкий хлороформ (такой вообще существует?), что мог запросто и убить расстеряного шатена. Однако, разум Дим-Димыча настолько очистился, что уже даже это перестало быть какой либо важной вещью. Всё — лишь пустяк. Совершенный пустяк, на который уже перестали обращать внимание два человека в комнате… «Наконец! Это было, легче чем я думал, оказывается, они ещё и сами приедут…» Садист, молвил это у себя в мыслях, иногда бормоча звуки и в реальности, явно радуясь, что ему не пришлось долго искать покупателя тела в даркнете — фотографии были предоставлены, и какой то недоброжелатель просмотрел, заинтересовавшись телом. Кстати, о фотографиях, их Чудаков сделал в темноте на камеру дневного освещения, пока Дим-Димыч был в отключке. На эти фото, он мог бы надрачивать часами, но они ему перестали приносить должного удовольствия — у раба скоро появится новый хозяин, что скорее всего сдаст парня на органы, примерно за ту же сумму, за которую и продаёт тело парня профессор. Никогда Гений Евгеньевич и не мог бы подумать, что так сделает с чьим либо телом, особенно, с телом несовершеннолетнего знакомого, достигшего лишь возвраста согласия. Но в итоге пленник сказал что сам хочет умереть — профессор не в праве его останавливать, легче будет помочь самоубийце. Труп Лизоньки пусть пока полежит в комнате, от него ещё можно получить оставшиюся сексуального удовольствия, вероятно запах не скоро достигнет улицы или другого людного местечка… и это забавляло. Забавляло то, что всё шло по плану Чудакова. То, что весь мир у него в подчинении, словно он бог, а все обитатели мира — муравьишки, над которыми можно лишь ставить опыты. Фиксики входили в их число. Было наиприятнейшее чувство доминаторства, которое съедала садиста изнутри. Возбуждающе было ощущать это чувство на себе, словно на том же теле подопытном, что и держал учёный в данный момент. Он нёс тело, что успело стать холодным. Ему нравилась эта прохлада, он чувствовал себя богом, чувствовал себя намного выше чем тело парня. Чудаков, положил тело на стол, найдя в тумбе какую-то сухую и грязную тряпку и обвернув тело ею. Перед этим, он поглядел на красный пах, там где когда то был член — «Всё таки, я истинный хозяин этого тела! Это мой раб!» Вновь взяв тело на руки, профессор поднёс его к большому мешку. Сначало казалось, что будет сложно запихнуть спящую тушу в эту ёмкость, но как оказалось это было не сложно, нужно было лишь расправить два кончика мешка, и закинуть туда сначала ноги, а потом и остальное тело. Было невыносимо тяжело и сложно нести этот мешок, самый главный страх садиста-рабовладельца был встретить участковых, что активно расскаживали по вечерним улицам. Да, на улице был вечер, как ни как прошло много времени с утра — но, оно летело невыносимо быстро, словно сверхзвуковая ракета! Этого времени было и впрямь недостаточно, чтобы насладиться всеми откровенными частичками тела Дим-Димыча, который перестал покашливать, а лишь ворочился в мешке: — Сложно уснуть? Чудаков, охватил взглядом двор. Первым же делом на его глаза пал беленький и немаленький по размерам фургон, обвешанный постерами всяких рок и метал-групп. Такие песни не очень нравились профессору, он больше любил подзаборный шансон или классику, но это не имело какого либо большого значения. Единственное, что было в голове у учёного, так это «Почему рабовладельцы в даркнете приезжают быстрее, чем бизнес-такси?» На улице было довольно холодно, отсюда там и не было ни одного прохожего. Ни одного. Перестав ухмыляться, Гений-Евгеньевич легонько постучал в окошко. Ему сразу открыл дверь бородатый мужчина неприятной наружности с шрамом на лбу и татуировками на шее. — Ваш код? — аа… пять-пять, шесть-шесть, один семь и девять (5566179) — Блеск. Ложите тело в комнату сзади. Чудаков, прищурившись, посмотрел на задние сидения, там где было открытое пространство и окошко сзади, выглядываещее на обочину дороги и на задние машины. Было что то в духе «Машины скорой помощи», но задняя миниатюрная комната была закрыта железной дверью. Буквально, это было похоже на закрытую камеру пыток, только с окном; мешок с телом был кинут сначала на пол (впритык к переднему сидению), а позже, Чудаков, убедясь что недокинул мешок, матерясь, всё-таки перелез на заднее сидение, и запихнул мешок в железную дверь, выпрыгнув из машины. Всё. Тело Дим-Димыча в машине. Сам водитель, тихо даёт стопку долларов Чудакову, и, закрывая окно, начинает разворачиваться. Бампер его автомобиля несколько раз чуть не задел другие машины — видно, водитель-покупатель юных тел был непрофессионален в вождении. Машина, медленно стала отдаляться. Всё дальше и дальше. Профессор, смотрел на убирающимся прочь машину, неробко пытаясь не всхлипывать носом. Вдруг, его глазное яблоко, снова моргая, толкает из глазницы слезинку. Чудаков, пытается сдержать её, но не получается. Солёненькая слеза пускается по розоватым щекам, капая на ботинки учёного. Это была не простая слеза. Гений Евгеньевич выдавил скупую, мужскую и редкую слезу, что не было у него давно. Такие слезы для людей — редкость, я молчу о Чудакове, что испытывал подобные слёзы лишь однажды. Но чувство потери такого близкого человека, раба, что был так упрям и горд, не давала векам мужчины сдержать слёз. Он успел сблизиться со своим рабом, ему было горестно разлучаться с ним… что сделано то сделано. Раб уезжает… Расстроенный учёный глядел на фургон, что только начал набирать обороты в скорости… Были слышны громкие постукивания по окошку сзади, в той комнате в машине где и был положен Дим-Димыч. Видимо, тот ещё пытался выбраться, не желая верить в то, что его страдания ещё не кончились, не желая верить в то, что куда либо везут… были слышны крики навзрыд, однако хорошая звукоизоляция сделала своё дело: данные звуки перестали быть слышны, коль машина отъехала от Чудакова на несколько метров. Профессор, стоит со стеклянными глазами, пытаясь скорее уйти с места: что-то его сдерживает, что-то — чувство потерянной близости… чувство горестной разлуки, разлуки со своим счастьем, что давало должное удолитворение. — М-мальчик мой… — учёный, затянул на себе галстук, этим самым немного придушивая себя, — Ты останешься у меня в сердце надолго… Вдруг, сзади своего тела Чудаков слышит быстрые шаги. Повернувшись, он наблюдает заплаканные, от того и красные лица мужчины и женщины, которые держали в руках стопки листов о недавней пропаже ребёнка. — Вы не видели н-нашего сын-на? Сдерживая слёзы, проронила глава семейства. Вдруг, профессор осознал, что перед ним никто иные как родители ребёнка, ребёнка, которому он причинил огромную дозу физической боли; — Уже пять часов, а он не пришёл со школы, гов-ворят, его т-там не видели… Евгеньевич расстерялся. Он, не знал, как ответить двум опекунам отпрыска, которому несколько часов назад отрезал половой орган, и относительно недавно заставил проглотить нижнее бельё, насмехаясь и кусая в разные интимные части тела. Однако профессор думал не головой, а сердцем, он в своем отрочестве был ярым романтиком, которого бросила глупая девушка-потаскуха. И, эти мысли сердцем, вдруг вернулись к нему в такой подходящий момент. Спасая себя из нелепой и жуткой ситуации, он произносит: — Здравствуйте. Я не видел вашего сына, расскажите поподробнее, о его пропаж-… Не успел Гений Евгеньевич договорить, как вдруг родители, увидев учителя Димы, побежали к нему, оставив Чудакова на едине с собой. Профессор был безумно рад от того, что смог спасти себя из такой ситуации, он даже не спас, а вынес себя из дома, полыхающего пожаром. Чудаков, снова ухмыляясь, возвратился в свою лабороторию, по пути закрывая двери за собой, скрывшись от глаз родителей и прохожих. Он скрылся от солнечного света, который слепил глаза, словно пытаясь проткнуть своими лучами зрачки мужчины: они были расширены из-за недостатка света, однако, этот свет был лишь ненужной помехой, от которой хотелось сильно избавиться. Ему нужно всё тщательно отмыть и упрятать труп своей ныне покойной коллеги… Но, перед этим, нужна новая доза возбуждения, по которому за столь короткий срок садист стал сильно скучать. Он, зашёл в ту самую тёмную комнату, что пропиталась резким и неприятным запахом трупа Элизии. Холодного и бледного трупа, который валялся и не совершал никакие движения, словно это была тряпичная кукла, марионетка. Широкая улыбка повисла на лице учёного, украшая красно-алые глаза, взгляд которых пал на холодное тело. Зрачки учёного, окрасились в красноватый оттенок при виде серой и успевшей засохнуть крови, однако эта жидкость не изменилась со стороны: она выглядела по-настоящему вкусно, и этот вкус, чувствовался словно за километр. По периметру шеи был глубокий и бледный порез острым шприцом. Руки Чудакова, снова стали обретать невероятную силу, пришедшую из неоткуда. Силу сексуализированного возбуждения, не дававшего нормального покоя. Того возбуждения, о котором можно было успеть позабыть. Пиджак учёного, вдруг, отлетел в сторону. Склеенную строительным степлером рубашку, тоже пришлось порвать, однако это было не сложно, она ведь сама была потрёпанная, ах да, ещё она была очень маленькой для профессора. Снятие штанов, носков, трусов, и всё это происходит быстро и мимолётно… И вновь, профессор снова вернулся в обнажённое и жаркое состояние с каменным, пульсирующим стояком. Взгляд учёного плавно пал на свою бывшую мёртвую коллегу. — Повеселимся, дрянь!