Без единого слова

Феликс не выдержал первым, что, честно говоря, было более чем ожидаемым, поскольку Минхо за собой привычку залипать именно вот на Феликса и ни на кого другого уже знал и мысленно, пожалуй, даже с нею свыкся. Но как можно было не залипать, не рассматривать его, не пытаться запомнить так, как будто это последний их день существования на этой планете, так, как будто ещё немного — и они умрут оба?.. Тёмные, оттенка горького шоколада глаза следили за каждым его движением с не меньшим, а то и даже большим вниманием, чем сам он, розовые, приоткрытые губы, ловили его вздохи, а руки, руки… Не сумев справиться с собой, Минхо зажмурился, когда почувствовал, как чужая ладонь обхватывает член. На самом деле он достаточно давно не занимался сексом полноценно. Давно его никто не держал в руках, не трогал с таким ошеломлённым выражением лица, как будто бы не член в руке держал, а настоящее сокровище; и свой недвусмысленный энтузиазм Минхо скрыть, конечно, не пытался, но очевидно смутился. Облизав губы и не отпуская его взгляда, Феликс усмехнулся — голодно, незнакомо, и сжал пальцы. Именно он здесь вёл, сейчас и тогда, и каждый раз, именно он решал, чего хочет, и Минхо не сдавал ему позиции с боем, а сразу пришёл на поле битвы с белым флагом. Широко раздвинув ноги, он толкнулся навстречу незнакомому теплу, жадно стремясь получить больше. Сильнее. Никогда он не любил тех, кто в постели ничего не делает, только покорно принимает партнёра — то ли как принцесса, то ли как бревно — а вот теперь и сам покорно принимал то, что ему дадут, замирая и тяжело дыша. Под уверенными прикосновениями Феликса он, чувствуя, как дрожат и подламываются руки, отчаянно боялся упасть на него сверху. Боялся — и одновременно хотел этого, хотел стать ближе, вжаться в него всем телом, но не мог. Не тогда, когда пространство между ними Феликс использовал для того, чтобы доставить ему удовольствие. И — смотрел-смотрел-смотрел, не пряча улыбки и щуря взгляд. Наверное, Минхо бы развалился там на части и умер бы, но Феликс в очередной уже раз принял решение за него и подтолкнул его в сторону, помог перевернуться на спину. Чувствуя, как мгновенно начинают ныть и отваливаться руки, Минхо осмелился только чуть приподнять их, напоказ провести по собственным широким бёдрам, расставляясь ещё шире, демонстрируя всего себя. Доверие взамен доверию: Феликс вернул руку на его покрасневший, измученный ожиданием член, подразнил большим пальцем щель и вновь заухмылялся, наслаждаясь реакцией. Это казалось глупым, но Минхо доверял ему так, как никому до него. Может быть, Сану только — поначалу, ещё тогда, ещё в первое время, пока не осознал всем свои открытым нараспашку сердцем во что вляпался, всей душой вляпался и долго отмыться не мог, ощущая себя грязным, мучительно-скверным; и после Сана никому не доверял долго. Джисону только, да со временем отогрелся друзьями, отошёл, и только Феликса пустил вдруг для себя самого неожиданно настолько глубоко, что сам в это поверить не мог. Но Феликсу — светлому, открытому, смотрящему на него, как на чудо, доверчивому — хотелось соответствовать, быть на его уровне, открыться в ответ не меньше, а то и сильнее, показать ему, насколько Минхо доверяет ему во всём, доверяет и верит. Смазку он подал ему сам. На этот раз ему, уже не дразня себя своими пальцами, но словно бы окончательно вверяя на себя права и разрешая делать с собой абсолютно всё, что могло бы Феликсу прийти в голову, без презервативов, без стоп-слов, безо всего, что могло бы Минхо хоть как-то защитить — и не сомневаясь при этом ни минуты. Ощущая, как медленно движется по краю первый палец, он напрягся, впуская его в себя, буквально втягивая, заманивая, и охнул от неожиданно быстрого движения вглубь. Феликс не церемонился, но одновременно и не старался причинить боль: нет, он методично растягивал, выглаживал, вытягивал напряжённые мышцы, будто бы специально избегая самого чувствительного места, и Минхо на пару мгновений, ощущая, как скользит внутрь второй палец, почти было почувствовал, что возбуждение снова сходит, оставляя за собой боль и ломоту. Феликс, конечно, заметил сразу: смотрел-то он не только на лицо, и это его, разумеется, не устроило вовсе. Досадливо хмыкнув, он сместился ниже, к груди, и принялся выцеловывать лёгкими касаниями очень чувствительную сейчас кожу. Не причиняя боли, только дразня, он царапнул зубами нежную ареолу соска и развёл вдруг пальцы внутри так широко, что Минхо физически не смог поймать, сдержать слетевший с собственных губ стон. Ему искренне казалось, что, если Феликс сейчас остановится, он умрёт. Так он и сказал, выпалил, задыхаясь, и после этого словно плотину прорвало, его понесло, без фильтров, без ограничений, он думал буквально вслух, в не внутри своей головы: — Ах, Ликс-а… Ты меня убиваешь… Нет, не останавливайся, только не останавливайся, быстрее, пожалуйста, я не сломаюсь, ах… Черт, да, прямо здесь!.. Феликс, конечно молчал, но всё равно слушал, реагировал на каждую просьбу — а это просьба была, не приказ, потому что Минхо разваливался под его прикосновениями, не в состоянии ничего с этим поделать. Выгибаясь, словно кот, пытаясь насадиться на его пальцы как можно глубже, он просто хватался куда-то — за что-то — за Феликса, за его бёдра, руку у себя на груди, шею, и очень, очень хотел бы снова его поцеловать, но не мог. Широко улыбаясь, Феликс вновь стоял, выпрямившись, на коленях, и не сводил пристального взгляда с того, самого места, где его пальцы исчезали внутри тела Минхо, дарили невозможно приятные ощущения и, пожалуй, издевались над его стремлением получить всё сразу и прямо сейчас — Ликс-а, — выдохнул он. — Ещё, пожалуйста, ещё, ещё один, я готов, я уверен, пожалуйста, мне мало… Двух для диаметра Феликса действительно было маловато, учитывая, что пальцы у того тоже были не то чтобы толстыми, так что Минхо и сам хотел бы, чтобы его подготовили лучше, да и Феликс тоже явно не стремился переходить к главному блюду сходу, прямо здесь и сейчас, явно предпочитая вместо этого быть уверенным, и что не причинит боли, и что Минхо к нужному моменту окажется на грани. Ну, по крайней мере, Минхо сейчас казалось именно так. К оргазму он был ещё далеко не близок, но уже успешно впал в то самое состояние, в котором слишком хочется чего-то настолько, что разрывает изнутри, что ещё немного — и взорвёшься от необходимости, от срочной нужды, от пустоты и тянущего ощущения, от того, как нервно жжёт кожу при каждом прикосновении, и, главное, как сладко на душе оттого, что точно знаешь, что получишь желаемое. Ещё немного, ещё чуть-чуть; наклонившись, Феликс оставил на его животе нежный поцелуй, провёл языком вдоль шрама и куснул, отвлекая. Однако третий палец Минхо всё равно заметил и всхлипнул, послушно принимая и саднящую мгновенную боль, и сразу же острое удовольствие. Наверное, он был слишком очевиден в издаваемых им звуках — настолько, что Феликс всё-таки притормозил и тут же отыграл назад: вытащил руку и, держа её аккуратно, чуть в стороне, чтобы не задеть ничего, не испачкать смазкой и не отчищать потом липкие пальцы от мелких соринок, волосинок и прочего, внимательно уставился на Минхо. «Что?» — показал он другой рукой, вскинул вопросительно бровь так, что Минхо совершенно отдельным, невозможным образом отвлёкся только на его мимику и чуть было не забыл вообще ответить, засмотревшись, залюбовавшись его тонкими чертами. Прищурившись, Феликс легонько ущипнул его за сосок и тихо, бархатно, низко рассмеялся себе под нос, когда Минхо, запрокинув голову, со свистом втянул воздух сквозь сжатые зубы. — Ликс-а, — выдавил он. — Верни обратно, зачем ты… Чёрт, если ты продолжишь трогать мою грудь, я кончу прямо так… На самом деле, конечно, он был ещё не столь рядом, но уже понимал, что угроза действительно не беспочвенна, что он и правда может не выдержать, сорваться слишком рано — а большего хотелось, очень даже хотелось. И отчаянно не хотелось оказаться тем, кто сам себя — и Феликса — лишил бы возможного удовольствия. Именно поэтому Минхо сам, первый, направил его пальцы обратно, немым намёком давая недвусмысленно понять, что ему сейчас нужно больше всего. Феликс понял. Вот за что Минхо любил его — в том числе — Феликс всегда понимал, что ему нужно, будь то просто поддержка, улыбка, прикосновения или объятия. Даже поцелуй — стоило Минхо тем или иным способом дать понять, чего он хочет, Феликс давал ему всё. С первого взгляда, наверное, казалось, что в их паре вёл Минхо, поскольку Феликс предпочитал держаться в тени, молчал, не навязывал себя, но… Минхо же не просто так шутил про подкаблучника, да? Именно он вился вокруг Феликса, всё время проверял, не нуждается ли тот в чем-нибудь, боялся пропустить нечто важное; именно Феликс решал, чего он ждёт от их отношений как таковых и именно он двигался вперёд первым. За что ещё Минхо его любил — так это за то, что тот не стеснялся спрашивать, что по тому или иному поводу думает сам Минхо. Свидания, поцелуи у всех на глазах, да даже его отношение к тому или иному новостному сюжету — всё интересовало Феликса, и часть времени, проводимого вместе, они посвящали активному обсуждению всего и вся. По поводу Хёнджина, к слову, Феликс намекнул, что тот обратился к Чану, но понятия не имел зачем — ему об этом тоже ничего не рассказали. Покачав головой, Минхо все же решил довериться в этом отношении Чонину. Хоть тот и являлся макне их маленькой и дружной группы, но на редкость разумным, и во многом Минхо доверил бы ему куда больше, чем остальным. Однако, неприятные ощущения, поселившиеся после рассказа Феликса в груди, он отогнать всё равно был не в силах. Ещё Минхо любил его за умение заставить его перестать думать о чем угодно, отвлечь на себя, провалиться во взгляд тёмных глаз и забыть напрочь, что беспокоило его ранее. Так и теперь, добавив смазки, лёгким движением руки Феликс скользнул внутрь него и тут же прижался подушечками к комку нервов, явно уже понимая, чего хочет добиться. Минхо понятия не имел, сколько у Феликса опыта, но, сколько бы ни было, с самого начала тот изучал его будто заново, запоминал всё, что так или иначе, но приносило Минхо удовольствие. На этот раз больно не было. То ли Феликс уже действовал аккуратнее, то ли просто Минхо требовалось несколько секунд паузы и всё удачно совпало — но в результате буквально несколько движений спустя Минхо уже чувствовал себя растянутым, свободным и готовым к большему. К Феликсу. — Ликс-а, — хрипло позвал он, сам удивляясь тому, как звучит его собственный голос. И когда он только успел его сорвать?.. — Ликси-я, солнце, пожалуйста, я готов, ты можешь? Феликс снова прищурился, вгляделся в его лицо, будто проверяя, точно ли всё в порядке, не обманывает ли его Минхо, не скрывает ли снова боль — и отчего-то Минхо вовсе не сомневался в том, что тот знал, куда смотреть, на какие признаки обращать внимание. Но их не было, не было этих признаков, потому что он действительно не испытывал ни капли боли, только чуть тянуло яйца и руки сами собой тянулись к члену. Не дав ему сделать ни единого движения, Феликс поймал его за запястье и, не прикладывая, усилий, с лёгкостью удержал на месте. Покачал головой с лёгкой усмешкой; казалось, ему не нужны были слова для того, чтобы донести до других, о чём он думал. Сейчас же Феликс явно просил его не торопить себя. Медленно, неторопливо, он придвинулся ближе, цепляясь головкой за ягодицы и оставляя на них мокрый след предэякулята. Ещё мгновение — и пальцы, бывшие всё ещё внутри него, исчезли, оставляя после себя собой пустоту и жгучий холод. — Ликси-я, — жалобно взмолился Минхо. И всё равно он получил то, что хотел, не сразу. Сначала Ликс качнулся ближе, пристроился, потёрся, цепляясь головкой за обод, с приоткрытым от обилия ощущений ртом, и наконец, зажмурившись, толкнулся вперёд. Стенки тут же продрало одновременно и горячим, жарким, и обожгло снова, и давно Минхо не испытывал столько разноплановых вещей одновременно: до крика, рвущегося изнутри в такт тихому, сдержанному стону Феликса. — Ликс, о боже, — задохнулся он. — До конца, пожалуйста, войди, чёрт, я не могу… И только ощутив, как тот вжимается в него стриженным лобком, Минхо чуть подуспокоился. Да и Феликс притормозил, пережидая их общее возбуждение, прикрыв глаза — не одному Минхо здесь было тяжело. Золотистая кожа поблескивала в сумраке еле заметными капельками пота — и захотелось вдруг провести вдоль неё языком, прикусить, оставляя яркий след, отметить и сделать своим… — Иди сюда, — глухо попросил Минхо, не узнавая собственного голоса. — Пожалуйста, Ликс. Тот распахнул глаза и медленно двинулся ближе, подхватив под колени, заставляя Минхо без особого труда сложиться чуть ли не пополам и раскрыться сильнее, принять его ещё глубже — настолько, насколько, Минхо в этот момент казалось, никто ещё не был. Только после этого он получил наконец-то свою награду, но даже не смог насладиться ею в полной мере, полностью поглощённый ощущением, что он наконец-то полон изнутри, что заполнен настолько, насколько это вообще было возможно. Феликс легко коснулся его губ своими — раз, другой, третий, заглушая издаваемые им звуки, сцеловывая их, даже в такой ситуации оставаясь внимательным, заботливым, нежным — гарантируя, что, несмотря на все подозрения, Минхо окажется завтра в состоянии встать на ноги и даже сможет сидеть… какое-то время. Недолго. Всё ещё отвлекая его поцелуями, Феликс давал ему привыкнуть к растяжке, терпеливо ждал, пока они оба не ощутят себя готовыми, и, только получив кивок, впервые качнул бёдрами. Под его напряжёнными пальцами на ногах Минхо уже наверняка расцветали синяки — но это только добавляло перца в котёл ощущений. — Ещё, пожалуйста, — быстро попросил Минхо. Выдвинувшись, Феликс тут же вернулся обратно — и, сжимаясь вокруг его члена, Минхо собственными глазами вдруг увидел, как тот терпеливый, внимательный нежный человек, держащий его, исчез, растворился в расширенных зрачках, в тяжёлых, до рычания, вздохах, до бешеных толчков навстречу — до собственнических укусов за шею. Место человека занял зверь. С каждым его движением Минхо буквально видел звёзды. Мог бы, наверное, и бога, и буквально был к этому всё ближе и ближе с каждым соприкосновением члена Феликса с его простатой. Задав быстрый, но ровный и глубокий темп, тот даже не позволял Минхо двинуться навстречу, словно ту самую вышеупомянутую принцессу заставляя его принимать то, что Феликс готов был ему отдать. Судя по Феликсу, тот готов был ему отдать буквально всё и прямо сейчас. Ну, или, может, через несколько минут, потому что оба они неостановимо, словно грузовой состав к пропасти, двигались вперёд, подталкивали друг друга каждым движением; Минхо, сцепляя ноги вокруг него, притягивая того как можно ближе, вовсе не действовал сознательно. Напротив, повинуясь инстинктам, он готов был поклясться, что в какой-то момент совершенно определённо впивался ногтями в спину Феликса, что трогал его за задницу, что… Да много в чем, в том числе что и сам, потерявшись в ощущениях, явно давился его пальцами в своём горле, скулил вокруг них, молчаливый, как сам Феликс, немой, подставлял шею под метки и совершенно определенным образом сходил с ума. Удовольствия — сумасшедшего, невозможного, срывающего все запреты, все табу — становилось всё больше и больше, Феликс словно на гору его заводил, пока в конце концов не довёл до пика, до самого солнца, веснушки которого он пил своими губами — и сгорел. Рухнул вниз, перевалившись через край, ощущая, как плавится и рассыпается на капли чистого, ничем не замутнённого счастья. Внутри пульсировало, между ними, размазанная по ним обоим, ещё теплела сперма Минхо — он кончил без дополнительной стимуляции, без единого прикосновения к собственному члену — и Феликс ещё жмурился, тяжело дыша куда-то в шею, щекотал волосами и, кажется, точно так же не сознавал происходящее, как только что сам Минхо. — Ликси-я, — позвал Минхо, когда тот наконец заморгал, пытаясь обработать реальный мир, и выдохнул: — Я тебя люблю. Ему хотелось сказать ещё многое, в том числе и попытаться убедить, что его слова не вызваны посткоитальным всплеском гормонов, что он чувствовал то же самое ещё до и совершенно точно будет чувствовать после, что влюблённость и любовь — две очень разных вещи и что Минхо знает, какую из них испытывает. Что Феликс — ошеломлённо смотрящий на него широко распахнутыми глазами Феликс — словно придуман был для него, под него, будто неведомый бог лекало с души Минхо снял до миллиметра и вылепил Феликса в точности по запросу. Что не хочет его отпускать ни на секунду — ни из объятий, ни из собственной жизни. Что ещё немного… Но Феликс даже не дал ему додумать, отвлёк с себя на себя же, настоящего: погладил по щеке, запуская очередную цепочку откровенно уставших мурашек и, чуть отодвинувшись, прижал к сердцу обычную рокерскую «козу». Минхо этот жест знал. Не от Феликса, вероятнее всего, постеснявшегося раньше его показывать и объяснять, но из одного из десятков видео на тему жестового языка, все тем же Феликсом ему отправленных. И значит этот жест вовсе не очевидное, казалось бы, «да будет рок», но ту же самую фразу, которую сейчас произнёс сам Минхо, в её английском, оригинальном варианте. Австралийском, вероятно, тоже. Попросту говоря, Феликс признался ему в любви в ответ, и, не в силах согнать с лица счастливую улыбку, Минхо всё смотрел и смотрел на него — молча, потому что в данный момент слова им обоим были не нужны. *** Позже уже, совсем глубокой ночью, они лежали почти в обнимку, рядом. Феликс спал — уставший, разморённый горячим совместным душем, в котором Минхо, честно говоря, с трудом удержал руки от него подальше, даром что у самого ещё не стояло. Позалипав перед сном в телефоны, они уснули вместе, но в три часа Минхо отчего-то дёрнуло, подорвало — просто так, без каких-либо кошмаров и страшных снова — и он уставился в потолок. Выспался, заявил ему организм. Хватит с тебя. Пора переварить впечатления. Переваривать Минхо отчаянно не желал и вместо этого просто залипал в телефон, листая то реддит, то инсту, то и дело отвлекаясь на тихое, довольное сопение у себя под боком. В конце концов, имел право — слишком уж милым был Феликс. Вот так, отвлекаясь, он чуть было не пролистал мимо своего же фото. Опять инстаграм, опять знакомый ник — felix_navidad — но впервые за всё время не селфи или, в крайнем случае, не безликий, неузнаваемый город. Минхо-с-фотографии держал на руках подозрительно знакомого рыжего кота, и казалось, будто они оба, нос к носу, внюхивались друг в друга, заинтересованные и любопытные. Судя по виднеющейся за спиной спинке дивана, сфотографировал его Феликс ещё в первые минуты после возвращения, сфотографировал и не показал. Невольно напрашивался вопрос, сколько же таких сделанных исподтишка его фотографий хранит телефон Феликса, и, хотелось верить, что много. По крайней мере, телефон Минхо хранил. Не свои, разумеется, а Феликса, так что они друг друга стоили. Он с любопытством ткнул на подпись, интригующе содержавшую в себе только многоточие и кнопку «ещё». Конечно, тут же развернулся привычный уже многострочный хвост, сам по себе уже ценный для Минхо даже без учёта контекста. «…когда звезда падает с неба только ты решаешь какое желание загадать дальше очередь неба. но дело в том что небо не может догадаться само ты должен ему сказать.». Улыбаясь, Минхо заблокировал экран и, стараясь не тревожить Феликса, аккуратно отложил телефон на тумбочку.