Притяжение

      После:

      Все сужалось вокруг неё, все давило жестчайшими тисками. Суна чувствовала еще в моменте, насколько это…буквально фатально. Но сейчас? Сейчас реальность обрушивалась тяжелейшей махиной на слабое тело. Крошила кости и перемалывала мышцы в кровавое месиво.       Каким-то образом она снова, словно переносится в дом Ихсанлы. В темноту кабинета, где лежало неподвижное тело, а воздух пропитался чистым ужасом. Где ее руки были запачканы липкой кровью, а дрожь шла по телу сбивающими с ног волнами.       Паника и сейчас хватает за горло холодной рукой и насильно утаскивает в пучину безумия. В это тёмное царство, что поглощает тебя, и ты тонешь и тонешь в собственном страхе и ужасе, беспомощно бултыхаясь и карабкаясь, стараясь выбраться.       Но бывают моменты, когда даже эти секунды слабости и недолговременного отказа от реальности — роскошь. При этом непозволительная, а значит нужно умудриться добраться до живительно воздуха-рассудка, несмотря на темные воды вокруг.       Суна решается. Хватает себя за плечи и вдавливает пальцы в кожу. Концентрируется. Насильно сама себя вытаскивает за шкирку в реальность и заново учится дышать.       В первый раз Суна отворачивалась, доверяя почти всю работу Тарыку, теперь она одна в этом доме. Теперь справляться надо самой.       Ей требуется чуть меньше, чем вечность, чтоб открыть глаза.       И снова зайтись в задушенном всхлипе.       Правда в том, что она не понимает до конца, как так вышло.       И какое именно решение подвело её к сегодняшней реальности.       Но всё случилось, и теперь она один на один с ледяным духом смерти.       Суна боялась.       Боялась дышать.       Боялась пошевелиться.       Боялась приблизиться к телу на полу.       Словно порами впитывала все возможный ужас и заходилась в отчаянном припадке сама же.       Господи.       Госпожи неужели…неужели он мертв?       Неужели я стала…убийцей?       В горле застревает задушенный вскрик, когда Суна насильно прижимает ладонь к губам, чтобы не дать сорваться новому звуку. Она действительно станет убийцей, она станет главной грешницей и будет гнить в Аду до судного дня.       И главное чьей убийцей?       Собственного отца.

***

До:

      Ужин проходит ужасно. Все поголовно напряжены, включая и саму Пелин и ее бесстыдную подружку. И даже как всегда изысканная еда Корханов её не манит. В такой атмосфере не то что кусок в горло запихать, а как бы не расстаться с содержимым желудка.       Сам инициатор этого театра абсурда не кажет носу из комнаты, прикрываясь болезнью и верным Латифом. Суна так раздражена, что даже не думает о том, что господину действительно плохо. Что хуже, так то, что на законном месте Сейран теперь сидит хитро ухмыляющаяся Пелин и с аппетитом ест поданную долму.       С какой легкостью было отдано распоряжение усадить ее на место младшей келин семьи! Как быстро они забыли, кому принадлежит это место действительно!       А ещё напрягали непомерно этот странный ансамбль взглядов и улыбок. Пелин, все же находившая иногда совесть, в моменты слишком уж явного давления неуверенно посматривала на Кайю, слово в поисках поддержки. И поддержку она получала, судя по тому, как мягко ей улыбался ее муж и кивал, уверяя в чём-то.       Женщина почти увела женатого мужчину из семьи, женщина известна своей разгульностью и бесстыдством, женщина пришла в чужую семью со своим ребёнком и довела Сейран едва ли не до окончательного слома…а он сейчас сидит и улыбается ей, обнимает словно давнюю подругу! В ней кипела злость, обдавала тело горячей волной раздражения и скапливалась на кончиков пальцев едва ли не электричеством.       И если Пелин была ей понятна, буквально очевидна сейчас, то вот её хитрющая кузина ни разу. Мало того, что смела заявиться к таким уважаемым людям в юбке едва прикрывающей задницу, так ещё и сидела она сейчас словно султанша: вальяжно откинувшись на резном стуле и медленным и надменным взглядом окидывая всех их. Но чаще всего её бесстыжие глаза останавливаются на Кайе, смотрят и смотрят на него исподтишка, словно выискивая что-то. Но на это ее муж не язвительно ухмылялся, как было с Феритом когда-то, не сверлил её взглядом в ответ и даже не улыбался в вышколенной вежливости. Кайя тушевался. Терялся и избегал ее взгляда, предпочитая в это время свою еду, а не глаза собеседницы. Это радовало и настораживало одновременно.       — А где Ферит? — вдруг спрашивает Пелин тихо и несколько неуверенно, хоть и с поддельной маской радости на лице. Подлая змея.       Как смеет вообще?       — Он занимается своей женой, Пелин, — осаждает ее Асуман холодным голосом и показательно громко режет мясо на своей тарелке. — Как и должно мужчине.       — Конечно, — улыбается Пелин уголками наверняка накаченых губ. Суна с затаённым торжеством видит, как опадают ее плечи и грусть тонкой вуалью закрывает лицо. — Надеюсь, с Сейран всё хорошо и она сможет…принять ситуацию.       Сволочь.       Какая же мерзкая сволочь.       Сидит тут и смеет говорить подобное. Словно есть хоть капля искренности в её сочувственном тоне. Словно есть хоть что-то отдалённо похожее на подлинность в ней. Словно не она довела их всех сейчас до такого состояния!       — С Сейран все хорошо, можешь не волноваться, — цедит Суна сквозь зубы, чувствуя уже не злость, а натуральную ярость. — И ситуация очевидна с самого начала всем, не правда ли? Любовн…       Кайя крепко сжимает ее руку на подлокотнике стула. Буквально припечатывает своей. На секунду уходит даже ее злость, даже стойкое желание забыть, что под свободным платьем Пелин беременна, и выдрать ее куцые волосы.       — Суна, пожалуйста, — он смотрит…едва не умоляюще, но и с усилием, словно пытается склонить ее сейчас на свою сторону. Словно она жутко неправа сейчас. — Пожалуйста, не надо.       Она знает, что всем присутствующим сейчас видна ее растерянность, что выглядит ее осунувшееся лицо откровенно жалко. И что ей определённо не следует быть настолько заторможенной или удивлённой. Или ощущать это унизительной пощечиной.       Просто прекрасно.       Она чувствует малодушную обиду, что печёт горло подступающим комом слёз. Иррациональным и бесполезным, но комом.       Это всё побочки капельниц. Доктор же говорил, что нервные потрясения ведут к снижению выносливости нервной системы. Все именно поэтому.       Суна сцепает зубы, двигая нижнюю челюсть вперёд, что ее лицо стало более точёным и свирепым. Мелко кивает ему, улыбаясь уголками губ, соглашаясь, как…как может иногда делала мама. Кайя виновато смотрит на неё и почти открывает рот сказать что-то, как она вытаскивает руку из-под ладони и режет свой кусочек стейка, словно проводя мысленную экзекуцию. Горло словно оцарапывается обжаренной до корочки говядиной и с трудом проталкивает кусочек в неспокойный желудок, что кажется скоро извергнет с трудом глотаемый ужин наружу. Внутри сплошное смятение, злость на себя за импульсивность и на него за одёргивание.       И всё это чёртова Пелин и её развязанная кузина.       Периферическим зрением видит обеспокоенное лицо Асуман и то, как она тоже расправляется с содержимым тарелки, будто еда нанесла ей личное оскорбление.       Суна касается её локтя и быстро кивает в сторону террасы, шепча одними лишь губами короткое «позже». Им определённо есть что обсудить.       Асуман кивает и продолжает исподлобья поглядывать на незваных гостей. Вялый ужин закончился так же натянуто, как и начался. Шехмуз оказывается ужинал наедине с Халисом и к какому бы соглашению они не пришли, мужчина остался почти доволен.       — Хорошо провели время? — спросил он, приобнимая и Пелин, и Пырыл. Суна не знала, почему именно, но что-то в поверхностно веселом тоне или широких движениях заставляло ее едва ли не боязливо поджать плечи. И когда Пелин снова обхватывает живот в защищающем жесте, подозрения только укрепляются.       — Насколько это возможно в змеином гнезде, — специально не таясь отвечает Пырыл и в последний раз оборачивается на провожающих их Корханов на крыльце, — Хотя, встреча дала мне в разы больше, чем я ожидала.       — Вот и я не с пустыми руками ушёл, дочка, но не спеши отвыкать от достопочтенных Корханов сразу, — очевидно каждый говорит о своём и не очень-то заинтересован в выводах другого, хотя вероятно обсуждение уже началось между вальяжным вышагиванием к машине у ворот.       С необратимой жадностью, Суна следит за всеми тремя и чувствует, словно инстинктивно, что это не последний их приезд.       — Ты обиделась на меня? — Кайя произносит тихим, интимным голосом ей на ухо. Тут же его руки обнимают ее со спины, а сам он прижимается предельно тесно.       — Я не обиделась, — она позволяет себе насладиться теплом чужого тела. Скользит руками поверх его, но глазами неотрывно следит за Пырыл, что последней заходит в машину Шехмуза и смотрит на них чуть дольше положенного.       И Суна не врёт. Она не обиделась. Она попросту зла и измотана. Кайя не сделал ничего, на что не имел бы права, верно?       — Что-то не так, я же чувствую, — он неловко зарывается носом в открытую шею, плавно ведёт губами по коже, вызывая предательский табун мурашек.       Она чувствует соблазн попросту обмякнуть в его руках, расслабиться и на секунду прекратить безумный шум мыслей в голове.       — Все нормально, Кайя, мне не следовало поддаваться импульсивности за столом, ещё и у всех на глазах… — она словно заталкивает часть себя глубже, с силой пихает во благо спокойствия сегодня, не скандалить же ещё и из-за инцидента за столом? Каковы ее аргументы?       — Я знал, что это потом откликнется, — досадливо бормочет Кайя, дыханием щекотя ухо, — Мне не следовало так тебя дёргать, признаю, — Внутри нее что-то боязливо замирает в приятном предвкушении, но после раскрывается словно бутон розы в теле, отдаваясь теплом внутри. — Но и говорить такое Пелин при всех…       Ее словно обливают ледяной водой. Суна мгновенно вздрагивает, напрягаясь и чувствует вязкое раздражение.       — А что мне следовало говорить женщине, что разрушила брак моей сестры? — она выпутывается из его рук и разворачивается в праведном гневе. Кайя чуть удивлённо хмурит брови и пытается ладонями поймать её руки.       — Точно не унижать за столом при всех… — произносит это так, словно это само собой разумеющейся факт, а Суна — необразованная дурочка, что ничего не понимает. Деревенщина.       — А как она унижала Сейран?! — она запоздало понимает, что ее голос становится высоким и по противному визгливым, но и остановиться уже не вариант, — Сколько боли она ей принесла, как она даже сейчас наносит ей оскорбление за оскорблением, при этом сидя и подло улыбаясь? Она смела спать с женатым мужчиной, а сейчас заявилась сюда, как ни в чем не бывало, и явно думает, что ребенок в ее животе хоть что-то меняет…       — Но она беременна, Суна. Она беременна от Ферита и это очень многое меняет, — Кайя кажется возмущённым, все ещё шокированным, но уже и чуть раздражённым ее твердолобостью. — В любом случае, тебе не кажется, что беременность при ее обстоятельствах уже не малое бремя и плеваться в нее за столом явно не нормально!       — Спать с чужими мужчинами не нормально! Срывать чужие свадьбы не нормально! Любовнице садиться на место жены не нормально!       — Да, не нормально, но давай вспомним, что Пелин не одна была во всём этом, что не она произносила брачную клятву и не она изменяла кому-то… — Кайя ерошит волосы на макушке, чем делает его прическу совсем уж лохматой, и на выдохе чуть спокойнее продолжает, — Пелин была бы рада оказаться не беременной сама, я точно знаю, но ситуация такая, какая она есть и давить на нее еще и тебе абсолютно не обязательно…       — Откуда ты знаешь, а? — она чувствует подступающую злость, словно небрежно потушенное пламя перед ужином вновь разгорается. А за ним неустанно следует нечто новое: змеями вьющееся подозрение. — Ты так радушно их встретил…откуда ты знаешь Пелин?       — Ты… — Кайя выглядит оторопевшим, но берет контроль над собой достаточно быстро, — Хорошо, жёнушка. Пелин мой давний друг, наши мамы познакомили нас ещё в детстве, довольна?       — Очень, — ни разу она не довольна. А желание снова выкинуть Пелин отсюда за волосы только возросло. И вдруг в потоке сознания всплывает другая мысль, — А что на счёт Пырыл, а? Не говори, что не знаешь или не помнишь её, — Суна позволяет желчному яду просочиться в собственный голос, — Она ведь «из девушек, которых не забывают».       Кайя секундно теряется, словно слова выбивают дух из него, но оправившись, напирает сам. Отвечает с жесткостью и явным раздражением в тоне: — Пырыл кузина Пелин, мы знакомы через неё, общались какое-то время в Лондоне, когда они семьёй приехали туда. Всё!       — Точно всё? Потому что пялилась она на тебя явно не как просто знакомая, — секундами позже Суна осознает контекст фразы. И тут же жалеет: теперь она в его глазах не просто импульсивная деревенщина, но и ревнивица.       — Точно, — Кайя рявкает на неё, поднимает голос и скалится зверем, тут же отступает, подавляя вспышку гнева, — И всё это абсурд, просто абсурд, — он качает головой в неверии и снова ерошит волосы этим явно нервным жестом, словно он достигает предела. Суна чувствует укол вины. Ведь довела его до подобного именно она сама, — И если уж говорить о подозрительных знакомых, то разговор стоит начинать явно не с моих!       — Что это значит? К чему ты сейчас клонишь? — его язвительный тон действует на нервы словно поглаживание против шерсти и ожидаемо все внутри нее встаёт на дыбы.       — А ты не понимаешь? — он кривит губы в насмешливом неверии.       — Понятия не имею, — она все же снижает громкость голоса, вспомнив, что уши в этом доме везде.       — Хорошо, ты подозреваешь меня не то с Пелин, не то с Пырыл, но при этом сама ведешь какие-то дела с тем мафиозником, — произносит он зло делая пол шага вперёд. Рукой указывает за ворота и смотрит с острейшей внимательностью.       — Нет, нет, — Суна качает головой, отказываясь даже быстрее, чем мысль обработается сознанием, — Не переводи все на меня. Тарык никогда не ел меня глазами так, как та девица делала с тобой, — ее пыл затухает, а разум вновь доминирует, как только Тарык и скользкая тема их отношений приближаются.       Кайя сухо усмехается. Так, что заживающая губа, снова трескается и меж сухой кожей накрапливается кровь. Он разводит руки в стороны, словно открывая себя и смотрит с острой насмешкой: — Или просто ты отказываешься это замечать…       — Не смей, — шипит Суна, чувствуя смятение и чёткое желание перевести стрелки с себя, — Не смей выворачивать это таким образом, чтобы прикрыть себя. Между мной и Тарыком такого ничего не было и не может быть. А вот вопрос Пырыл или Пелин остается открытым…       — Всё, — Кайя взмахивает ладонями в сдающемся жесте и мотает головой из стороны в сторону, словно стараясь отмахнуться от всего, — Это…с меня достаточно на сегодня, этот разговор себя исчерпал, а ссорится из-за третьих людей я не хочу.       С этим он разворачивается и быстрым шагом уходит с сторону их комнаты. Суна стоит на месте долгие мгновения, чувствуя, как негодование и уколы волнения никак не покидают тело. Она только что впервые поругалась со своим мужем.       Чертова Пелин и ее развязанная родственница.

***

      — Не хочу лезть не в своё дело, но… — Асуман умело разливает вино по кружкам. Не по изящным фужерам, а в керамические кружки. Само же вино заранее залито в пузатый заварник.       На всякий случай, — как сказала женщина, — Не стоит никому давать камни, чтоб после их бросили в нас.       — …в следующий раз вам лучше ругаться за дверью своей спальни. Новенькая служанка с подозрительным интересом грела уши, пока я ее не прервала.       — Прекрасно, еще и сплетничать будут, — она с готовностью берет кружку и делает щедрый глоток кисловатого напитка, а после неуверенно проговаривает, словно оправдываясь, — К слову все как-то спонтанно вышло…       — А у вас иначе бывает? — Асуман беспардонно закидывает длинные ноги на кресло напротив и в открытую смеется над ней. — Поцеловались —спонтанно, поженились — тоже спонтанно, чего уж ожидать от ссор?       — Мне хотелось их не ожидать вообще… — почти детская надежда, воплощение наивности.       — Это вряд ли, — решительно отмахивается Асуман с неуместной лёгкостью и тянет напиток в той манере, что сотню раз подтверждает, что пьют они далеко не чай, — Вы очень мало друг друга знаете…к тому же очень разного воспитания… Вам нужно своё, как бы сказать, отругаться, прощупать друг друга, переварить, потом спокойнее станет. Это нормально, пусть и не приятно.       — Ты мне какую-то совсем неприглядную картину рисуешь, — то, как все пока складывается мало похоже на идеальную сказку, хотя всё лучше кошмара Саффета.       — Зато правдивую, Суна, — Асуман смотрит с долей этой житейской мудрости в по-кошачьему зелёных глазах, — Я тебя предупреждала однажды, что в вашем случае все будет ни разу не просто и фраза «работать над отношениями» имеет буквальный смысл… — Суна недовольно выдыхает и разочарованно поджимает губы, на что Асуман всё же смягчается и продолжает чуть более щадяще, — Это правда сложно, иногда почти невыносимо, но…если приложить достаточно усилий и если это судьба, то вы справитесь. А бороться вы оба приучены.       — Звучит, как тост, — носик чайника звонко ударяется о стенки бокала, когда она наполняет ёмкость вновь, — Жаль, что почти безрадостный.       — Да… — неудовлетворённо тянет Асуман, и неприязненно кривит губы, — Что-то не туда мы свернули…а собирались поосуждать наших будущих родственниц…       — Пообсуждать может?       — И это тоже… — Ее улыбка меркнет, пока, словно решаясь, она стреляет в Суну глазами, пока не позволяет задумчивым словам сорваться с губ, — Пелин близко знакома с Каёй.       — Знакома, — соглашается Суна, чувствуя, что коротко задержала дыхание, — Он сказал, что их матери дружили или дружат…отсюда они и знакомы.       Асуман задумчиво кивает и перекидывает длинные ноги на плетёном кресле. Медленно барабанит пальцами по керамическому боку чашки и отпивает мелким глотком: — Пырыл он тоже знает, кажется…и судя по всему там какая-то история…может быть?       — Ничего нет, — отвечает Суна резче, чем нужно, позволяя эмоциональности просочиться в голос, — Он сказал, что с ней он просто знаком через Пелин.       Асуман издаёт какой-то мычащий звук в глубине горла и смотрит изумленно с чуть заметным сомнением. От оттенка понимающей жалости, что может быть разглядена только при большом старании, Суна зябко ведёт плечами, чувствуя, как внутри покалывают неприятная обида и ползучая неуверенность.       — Все они просто знакомы, но глаза он от нее прятал не как от просто знакомой, хотя и она…       — Асуман, — Суна прерывает ее окликом чуть более громким, чем нужно и твердо смотрит в глаза с чуть заметкой мольбой, — Я действительно не готова сейчас об этом говорить. Я даже не хочу о чем-то таком думать. Кайя четко дал понять, что ничего не было и…разве ты не говорила, что брак строится на доверии?       Конечно, наивно полагать, что Кайя жил монахом до нее и наверняка внебрачных отношений у него было достаточно, но всё же часть ее хотела верить, что этих женщин было не так много и что ей никогда не придется встречаться с ними. Что длинноногая Пырыл с пышными бёдрами и непробиваемой уверенностью не одна из них.       Ещё с детства Суна поняла, насколько подвержена влиянию ревности. С самого начала, когда по непонятной причине что мама, что тетя беспокойно обхаживали её маленькую сестру, когда их немногим подругам больше нравилось играть с веселой и шебутной Сейран, а не с Суной, она чувствовала, как наполняется вязкими, как смоль, чувствам зависти и обиды.       И хотя в детстве учили никогда не показывать ревности или злиться, тем более на отца или мужа, её неизменно драло изнутри неутешительными мыслями и старыми сомнениями, несмотря на попытки сопротивляться зовущему ее течению.       — Верно… В любом случае, я хочу сказать, что скорее всего тебе придется подготовить себя к их пребыванию здесь. Пелин — точно, — неумолимо продолжает Асуман, слава Аллаху никак не обидевшись на неё. Она щадит ее тем, что предлагает обсудить вопрос в другом ключе. Весьма неожиданном.       — Этого еще не хватало…       — Может и не «не хватало», но скоро Карлос будет таскать чемоданы Пелин, — она разворачивается корпусом к ней, — Сама подумай, она с кольцом на пальце или без, беременна сыном Ферита…       — Не факт, что это сын Ферита, — стремится возразить она, словно защищая короткий брак Сейран таким образом.       — Ферит не законченный идиот, разумеется он проверил свое отцовство в первую очередь, — парирует Асуман и продолжает с видом задумчивого командира, — Поэтому Пелин привезут сюда, не ясно, как объяснят это общественности, но Халис-бей захочет ее присутствия здесь. Тебе следует быть готовой к подобному.       — Разве не это будет главным бесчестьем? — Асуман рациональна и отвратительно…права. С высокой вероятностью они введут Пелин, как невестку семьи, особенно если Сейран все же не откажется от развода. Хотя бы потому, что ни за что не встретится с Феритом.       Асуман выразительно усмехается и смеётся густо и глубоко: — Разве в этой семье честь не пустой звук? Всё, что скажет Халис-бей будет праведно, а все, что будет против его слова бесчестно.       И только по язвительному тону Суна все-таки вспомнила, что совсем недавно ребенка предлагали навязать покойному Фуату.       — Ты должна быть готовой и постараться не выдрать ей все волосы до родов, — лаконично заканчивает она столько раз прерываемую мысль.       Суна раздражённо фыркает и устало трет глаза. Это был чертовки насыщенный день и без Пелин, Пырыл и раздумий о бывших её мужа.       — Словно ты сама не подавляешь такое желание каждый раз…кажется нам обеим придется почаще заваривать этот чудесный напиток, чтоб перетерпеть ее заискивающее «Ферит» в доме, — Асуман грустно усмехнулась её подражанию, но посмотрела вдруг слишком серьёзно и грустно, так, что по позвоночнику пошли мелкие мкрашки, а внутри зародилось знакомое ожидание…чего-то. — Что такое? Почему так смотришь?       — Говоря об этом…тебе придётся терпеть Пелин и ее родственницу одной, — она быстро и опасливо стреляет глазами по сторонам, прежде чем продолжить, — После попытки Халис-беем использовать имя Фуата как прикрытие Пелин, я решила, что пришло мое время покинуть этот дом. Я возвращаюсь к своей семье на пока, а потом планирую покинуть Турцию.       Что-то внутри неё оборвалось и словно пустило вниз тяжелый булыжник, что с силой припечатал ее к дивану. Пару вздохов Суна просто прогоняла последнюю минуту разговора в голове и старалась проверить все ли она правильно поняла. Вывод обосновался резко и быстро: они вряд ли увидятся больше с Асуман.       — Это…я… — Суна поборет малодушное желание упросить ее остаться еще на чуть-чуть. Асуман только зачахнет в этих стенах пропитанных воспоминаниями и жесткими границами. — Это будет хорошо для тебя.       Ее добрая подруга кивает с грустной улыбкой: — Это не значит, что мы прощаемся, Суна. Есть телефоны и можно будет найти кучу способов видится иногда, — она неровно вздыхает, словно борясь с собой изнутри, но только касается ее руки на диване, — Я ухожу от этой семьи, но не обязательно от нашей дружбы, хорошо?       Суна кивает и позволяет себе притянуть Асуман для неловкого объятья, чтоб справиться с жалобными слезами у нее на плече.       Это все чёртовы таблетки и ее расшатанная до нельзя нервная система.       А ещё ее ближайшая подруга, уезжающая далеко и надолго.       — И говоря о делах, — продолжает Асуман, как только заново наполняет их бокалы и подозрительно шмыгает носом. Ее тон едва ли не деловой, что заставляет Суну буквально навострить уши. — Я ухожу, но вы с Каёй остаётесь… Черт, я не знаю, как к этому подвести, но есть некоторая информация, которая может вам помочь.       Суна приподнимает брови в неподдельном удивлении.       — Кайе я уже передала несколько документов, которые держал у себя Фуат…там есть доказательства некоторых несостыковок бухгалтерии…один небрежный отчёт, но с весомыми ошибками. Фуат…он всегда серьезно относился к таким вещам и от греха подальше держал бумаги у нас в комнате, а после…после, никто не интересовался им…       — То есть это…доказательство? — они обе ненамеренно понизили голос и склонили головы ближе к спинке дивана, словно опасаясь, что кто-то начнёт читать по губам. — Подкрепление к возможным обвинениям в чём-то? На компанию Корханов? Боже…       Асуман шикает и сжимает губы, сканируя глазами территорию вокруг них: — Я не представляю, насколько эти бумаги важны, но… Фуат не был параноидальным. Если он счел нужным спрятать их и вечно трясся, что кто-то узнает о этом обмане…думаю, там что-то весомое. Хоть и не смертельное, наверняка. Я в этом мало понимаю…       С беспокойным ударом сердца Суна подумала, что она знает, кто точно сможет дать точную оценку.       — Кайя…я думаю, он говорил с тобой о его плане отмщения? — Суна кивает, с тяжестью осознавая, что теперь слово «месть» перестает быть эфемерной тенью на границе сознания, а оседает тяжелым камнем внутри. — Мы не говорили с ним об этом…но ты же знаешь, что он и Нюкет достаточно тяжело жили в Лондоне? В финансовом плане? — Суна снова неуверенно кивает, вспоминая обыкновенные фланелевые рубашки Кайи и треснутый экран его телефона. — Теперь он в силах поставить Корханов в такую позицию, что даже Госпоже Ифакат придется отказаться от красной рыбы на завтрак. И думаю, он не упустит возможности.       Это она понимала.       Кайя может и не горел всепоглощающим огнём мести, но его тихую и ползучую, словно змея, ненависть и обиду нельзя было не заметить. И если такое оружие попало к нему в руки…едва ли он выбросит его в урну.       — Есть еще кое-что, прежде чем ты зальешь потрясения вином, — Асуман мягко и настойчиво возвращает ее в реальность, — В доме остаётся Ифакт и не думай, что она не строит на тебя планы. Не забывайся, думая, что если она не зовет тебя на конфиденциальные разговоры, то не придумывает, как можно использовать тебя и Кайю на пользу ее положению.       Ну конечно же великая Ифакат Корхан не забывает ни про кого.       — Я знаю, что опуская голову перед ней, ты просто собираешь силы для столкновения. Тебе правда надо научиться не быть такой экспрессивной, — на её губах мелькает подначивающая усмешка, — То, что я скажу тебе покажется полным бредом и чем-то нереальным, но это чистая правда… Ифакат и Орхан-бей в разы ближе, чем кажутся. Я несколько раз видела, как он исчезает в ее комнатах ночами.       Ее рот открывается в шоке сам.       — Мне кажется, что Сейран знает тоже, — Асуман, словно вознамерилась добить ее сегодня, — Но я не уверена, это не то, о чём можно говорить спокойно.       — С Орхан-беем…он же…он же младший брат ее покойного мужа… Боже…это тоже самое если бы… — Суна не продолжает мысль об Асуман и Ферите, тут же кривясь от нереальности подобного. — Боже…мне надо выпить.       Большой глоток вина с громким звуком спускается по пищеводу в желудок. На секунду ей кажется, что она перебрала, когда приступ тошноты сигнализирует, что ей хватит на сегодня.       — Это правда, Суна, — продолжает немилостивая подруга, — И это можно использовать, как сильнейший рычаг давления на Ифакат. Так что уходя, я не оставляю тебя совсем беззащитной. Да и Кайи имеет на руках теперь такое золото… — она усмехается, откидываясь на спинку, — Теоретически вы могли бы сыграть в шантаж и вытребовать кучу денег за молчание… — Асуман поднимает чашку с остатками вина, — если бы не факт того, что Корханы давили людей и за меньшее…       Как только вы начнёте это, не думайте, что будет путь назад или пощада, — слышится между строк.       Асуман вдруг смеется низким, несколько отчаянным смехом, пусть и пропитанным креплёным весельем: — С началом голодных игр и тебя, и Кайю, получается, — Она снова пьяно хихикает в свою чашку, словно только что озвучила самую смешную вещь в мире, — И пусть удача будет на вашей стороне.       Асуман опустошает чашку, ставя эффектную точку в разговоре. Суне лишь надеется, что к Кайе фортуна белее благосклонна, потому что Суну она никогда не любила.

***

      Ночь и следующие дни проходят в тяжёлых раздумьях и напряжении. Суна меньше спит, меньше ест, чем явно нарушает предписания доктора.       Голова едва не взрывается от обилия мыслей в ней. Они ходят от назойливого шума где-то на подкорке сознания до биения набатом прямо в виски. Суна чувствует, как становится раздражительней и хмурее с каждым не то что днём, а часом. Но к сожалению это никак не влияет на уменьшение ее раздумий.       С Сейран все же сняли побои. Проявившиеся синяки и ссадины от падения, снимки ренгена и заключения врача: всё сейчас было в укромной папке в отделении полиции. Неловко сунутые в карман полицейского купюры и ее полные мольбы глаза помогли ей получить несколько дней на раздумья, а молодая адвокат помогла составить заявление на отца. Бумаги словно жаром отдавали, через сумку и дверцу шкафа, где она укромно их спрятала.       Бесчестное предложение Тарыка о шантаже родного отца все сильнее обретало форму и новые оправдания. Жесткое лицо отца, что всё ещё с ней не разговаривал, а лишь многообещающе смотрел через комнаты, словно перевешивало чашу весов. Она должна защитить Сейран от него. И уже не важно какими путями.       Часть ее почти впадала в малодушную истерику при одной лишь мысли, что она действительно пойдет против отца и буквально откажется от него таким образом. Будет шантажировать его и не опускать лица. Но другая, скрытая и сотню раз давимая её часть чувствует…затаённый азарт. Возможно это даже жажда. Нетерпение. Предвкушение. Суна боится, но почувствовать власть над отцом, прижать его у стенке таким образом, заставить его чувствовать шок или страх…это ощущается дрожью затаенного возбуждения. Это ощущается или будет ощущаться доказательством стойкости, ее силы. Суна бесчестно и зло этого хочет.       И даже молитвы Всевышнему не наставляют ее на путь мира. Может она уже просто испортилась, как человек. Или до сих пор верит, что несмотря на обстоятельства, греха убийства, что совершили они с Тарыком никто ей не простит.       Дом Корханов тоже ни разу не помогает. Наоборот, он словно проклятая монета отравляет её, обнажает ее самые неприглядные стороны, особенно теперь, когда Пелин и ее вечный прихвостень Пырыл действительно прибыли в особняк. Зашли гордым шагом, словно имели право и обосновались крепче, чем ей бы хотелось, затопив стены дома дорогими и тяжелыми духами. Их переговоры и смех в укромных углах комнат, острые взгляды и уверенность в собственной правоте бесили. Чертовки бесили, вымораживая своей наглостью.       Но в состояния крайней ярости и обиды ее вводили не столько они, сколько Кайя и его мать. Тихие и доверительные переговоры с Пелин, пока последняя неизменно гладила свой округлый живот, словно там не живёт доказательство ее бесчестья. Измены.       Забота, реальная забота о ней исходящая от вечно недовольной и холодной Нюкет. Кайя всегда предостерегающе смотрящей на неё, когда с языка срывалась завуалированная колкость. Пелин наверняка прознала, что у Нюкет и Кайи теперь есть мизерная, но доля в бизнесе Корханов, вот теперь и ищет запасные пути, — зло плюется она ядом, пока молча жуёт запечённую рыбу и мечтает беззастенчиво макнуть Пелин в её чечевичный суп.       — Всё в порядке, Суна? Ты скоро разрежешь тарелку, — язвительно подмечает Пырыл, скучающе барабаня бордовыми ногтями по столу. — Уверена, рыба уже достаточно измельчена.       — Понимаешь ли кусок в горло не лезет, Пырыл, нужно всё резать мельче, — она едва сдерживает желание скривить губы в отвращении…хорошо, возможно она вообще не сдерживает себя в такие моменты.       Ей хотелось рвать и метать, потому что Сейран в это время сидела в маленькой квартирке и тайно зализывала душевные раны. Пила обезболивающие и пыталась прорваться к доктору на приём, потому что мигрени буквально добивали её.       — Со мной всё нормально, Сейран, — говорит Суна тихо в трубку вечером перед ужином. Из окна в их комнате вид был никудышный, но в стекле красиво отражался светильник и сама Суна. — Не думай, что я дам спуску Пелин или её бесстыдной кузине.       — Я не сомневаюсь, — тянет сестра с напускным весельем. Суна старается не концентрироваться, на едва заметной грусти в ее голосе, — Как Кайя?       Сейран бездумно переводит тему совсем не туда, куда ей хочется.       — Нормально… Он решил принят предложение Халиса и теперь работает в компании…       — Правда? Неожиданно, он же работал у старого мастера… — многозначно выдаёт сестра.       — Работал, а потом решил перейти, — отвечает Суна, поворачиваясь к двери, что не сболтнуть лишнего при самом же Кайе. Сейран не знает ни про бумаги от Асуман, ни при то, что вероятно Кайя готовится к чему-то. Она терпеливо ждала днями, пока он рассказал бы ей об этом, но видимо её муж и сам пребывает в собственных думах и планах.       — Между вами всё в порядке? — вопрошает Сейран, — Ты звучишь расстроенной, вы…ну тот вопрос который мы обсуждали в больнице…всё…всё нормально?       Контекст ясен и дураку, а бормочущая в неуверенности сестра явно идентифицирует остальное.       — Да… Всё нормально, мне кажется, — тянет Суна, начав теребить низ кофты, — Я имею ввиду, что…всё нормально в общем. Всё слишком ново и смущает её до предела, но Суна учится привыкать к прикосновениям и губам на теле. Учится расслабляться в чужих руках и касаться самой.       — Хорошо, хорошо, — соглашается Сейран и почти ощутимо ищет способ слезть с неловкой темы. — Что на счёт…мамы? С ней всё в порядке?       Она со мной не разговаривает. Хоть и смотрит с тоской из-за плеча отца.       — Всё… — она прерывается видя, как поворачивается ручка на двери. Кайя заходит в комнату и тут же глазами находит её. Смотрит жадно и явно напряжённо, — Сейран, тут Кайя пришёл, я тебе перезвоню.       Едва она торопливо сбрасывает трубку, Кайя преодолевает расстояние меж ними и целует её с уже растущим нетерпением. На секунду она недоумевает от напора и попросту теряется, едва не упирается руками в грудь, чтоб дать себе хоть секунду на рационализацию.       — Кайя, что… Боже… — упоминать Господа в такой момент богохульство чистой воды, но рок Кайи шарит по шее в знакомой жадной манере, а руки уже лезут под кофту, добираясь до голой кожи. Суна чувствует мурашки на спине, от ощущения горячих ладоней. — Скоро ужин… Халис-бей тоже спустится…       Кайя съедает ее лепет снова и снова, целует крепко и горячечно, словно сам знает о времени. Взгляд у него остекленевший, зрачки почти поглотили радужку, и смотрит он с чем-то суетным и напряжённым в глубине глаз. Суна сердцем чует, что что-то не не месте.       — Все нормально? — щетина под ладонью неприятно колет нежную кожу, но Кайя ластится к прикосновению, словно дворовый кот, что никогда не знал ласки. Мычит согласием и смотрит уже ещё проникновенней, пусть и сбросив частичку напряжённости. Суне не нравится его взгляд, не нравится, что за ним таиться, и чувство скручивающегося в животе волнения.       — Нет…не нормально, Суна. Ни разу просто, но всё будет…в порядке, я обещаю, — у него даже голос дрожит от эмоций. Кайя гладит широкими ладонями спину и плечи, словно пытаясь успокоить и себя и её. — Асуман уехала…       Он медлит, подбирая слова.       — Она уехала, — подтвержает Суна, испытывающе глядя в глаза.       — Ты знаешь, что Фуат старательно прятал некоторые отчеты из компании Корханов? Асуман нашла их в его личном сейфе в комнате… Суна, мне кажется я нашёл несостыковку там. Это…финансовые махинации или скрытая взятка или нечто такое, но…это определённо незаконно.       Часть её чувствует облегчение от того, что он поделился с ней этим явно тревожным открытием.       — Асуман тоже была уверена, что там что-то подобное и есть, иначе зачем прятать, да ещё и так укромно?       — Именно, там наверняка есть что-то ещё, просто нужно покопаться, изучить всё…скоро мы обрушим их чёртов бизнес, их репутацию…я хочу видеть лицо Халиса, когда он поймёт что именно сделали и кто это сделал. И больше никто не будет смирно сидеть и слушать его разглагольствования.       — Ты…— внезапно она почувствовала смятение, словно всё ускользает песком меж пальцев или мчится быстрее, чем она может поспеть, — Ты знаешь, что делать с этими бумагами?       — Отнести в полицию…может прокурору или в налоговую инспекцию…в любом случае, дело получит ход… — в его нервных жестах и бегающих по комнате глазах Суна увидела неуверенность. Незнание, что именно делать. И как им быть. Но ещё в Кайе горело нетерпение, его будоражило изнутри чувство скорого триумфа, хотя он и не понимал, как именно использовать компромат в его руках.       — Даже если мы найдём, куда обратиться с этими бумагами, то есть всё ещё большой риск, что дело не получит хода, — как Тарык подкупал или шантажировал судей и прокуроров, так и Халис Корхан наверняка сможет разобраться с налоговой и возможными исками. — В Турции законы работают не так, как в Англии и скорее всего…если не продумать всё детально и поторопиться сейчас… Халис или Орхан могут попросту дать взятку, чтобы замять дело.       — Подкупить налоговую инспекцию? — он выглядел как минимум сомневающимся.       — Почему нет? Не то чтобы у Корханов мало денег или недостаточно мотивации сохранить их… — его нервный, буквально потрёпаный вид заставляет что-то внутри неё кольнуть в неприятии. Кайя загнан собственными мыслями и переживаниями так же как и Суна, но по какой-то причине каждый из них выбирал справляться с этим в одиночку. Его тело обдает потоком жара стоит ей прижаться к нему ближе и скользнуть ладонями по плечам. — Я просто имею ввиду, что нужно знать все наверняка, прежде чем официально заявить и не думай, что это будет долго секретом… — Кайя обнимает ее в ответ, сдавливает руками плечи и спину, спутанно целуя в плечо.       — Нас выгонят отсюда, как только ты что-то предпримешь — Суна искренне не знает, как тактичней подвести к теме их будущего.       — Мы поедем в Лондон, — отвечает он, словно это нечто само собой разумеющееся. — Мама тоже не будет иметь причин оставаться здесь или выходить за того… Шехмуза.       Его мать объявила о своем скором замужестве с Шехмузом совсем недавно, но Суна могла с ясностью сказать, как сильно Кайю беспокоил этот вопрос.       А её в свою очередь беспокоил вопрос переезда. Новая, такая отличная от них страна. Со своими порядками и законами. Суна не знала, как сможет привыкнуть ко всему этому, хотя Кайя конечно же не даст ей потеряться.       — Почему ты так против их брака? Твоя мама взрослая женщина и если ей захотелось выйти…       — Нет, Суна, — Кайя отводит ее от своей груди за плечи и серьёзно смотрит в глаза, — Нет, она не может выйти за этого человека. Нет, я не позволю.       Внутри родился червячок подозрения. Вполне натурального, учитывая его острую реакцию.       — Но почему? Твоя мама имеет право…       — Суна, нет! — на её имени тон голоса повысился и словно окончательно разбил атмосферу интимности меж ними, — Ты не понимаешь и… — его глаза беспокойно прошлись по ее лицу, — Нет, это вне обсуждения. Этого брака нельзя допускать.       — Хорошо, — они не могут себе позволить разругаться прям перед ужином, а давить на Кайю все равно, что давить на пружину: сил быстро не останется, а вот ударная волна собьёт основательно. — Хорошо, успокойся, пожалуйста…       — Извини, — ему действительно жаль. Суна позволяет притянуть себя в объятье, но в мелочную месть едва касается его руками сама.       — Я не могу пока покинуть Турцию, Кайя, — тихо шепчет она с сомнением. С каждым словом губами касается мочки уха, прекрасно зная, что ничто не будет туманить сознание Кайи сильнее, чем ее касания.       — Не можешь? Почему? — его искреннее непонимание удивляют.       — Сейран с сотрясением, — Кайя секундно морщится, словно упустив этот факт, — И это сделал с ней наш отец. Я не оставлю её одну, не обезопасив достаточно.       — Каким образом? — он чуть хмурится, выдавая свою неосведомлённость о ее планах на отца. Но смотрит серьезно и с решительным вниманием, так как было, когда Суна просила его встретить Тарыка после сорваной свадьбы. Кайя будет поддерживать ее в этом или пытаться точно.       — С Сейран сняли побои в больнице, — она умышлено молчит о взятке полицейскому, — Мы составили заявление с государственным адвокатом и я сняла копии с мед экспертизы.       — Ты…? Ты заявишь на него? — он кажется даже рад такому раскладу.       — Нет… — она отвечает быстрее нужного, — Не знаю… Наверное, я покажу Казым–бею заявление и копии, а заодно и прогнозы адвоката, — Суна не смотрит ему в глаза принципиально и заведя руку за спину Кайи сжимает руку в кулак, знакомо впиваясь ногтями в кожу. — Он пойдет под суд, если ещё раз приблизится к ней с намерением причинить вред.       Тишина кажется обволакивает её со всех сторон. И длиться непередаваемо долго. Но ровно, когда Суна открывает рот, чтобы добавить что-то смягчающе примирительное, Кайя вдруг усмехается. Лишь уголком губ, словно разрываясь между весельем и удивлением. С затаенным, но теплым оттенком довольства в тёмных глазах.       — Всегда хотел увидеть Казым-бея под неуступчивым взглядом прокурора, — пальцами он цепляется за подбородок и без усилий поднимает её голову на себя. Губы быстро обжигают её рот, вводя в больший ступор, — Я рад, что ты наконец для этого созрела. Когда вы собираетесь пойти в участок?       Никогда. До тех пор пока дела Нашида Эршади не закроют — точно.       — Я хочу сначала пойти к отцу и попытаться поговорить с ним. Кайя… — она вдруг чувствует, как комната начинает сужаться вокруг неё, — Если я сдам своего отца полиции, то…это большой позор и…риск грех даже. Никто не сможет позаботиться о тётё и маме, да и они сами не простят ни меня, ни Сейран. Сама Сейран не пойдет на это.       Кайя хмурится явно запутавшись, а после на его лице словно появляется оттенок понимания и легкого разочарования.       — Кроме того, слова словами, отец поймёт, но если я вынесу это из дома и понесу прямиком в полицию, он вычеркнет меня из наследства и я останусь вообще ни с чем. Шанлы не имеют так много, как Корханы, но плантации в Антепе все ещё приносят хороший доход…       А если ты предашь Халиса Корхана, то он исключит и тебя и твою маму из доли.       Суна не произносит остаток своих мыслей. Старается даже не думать в этом направлении.       — Поэтому я просто использую заявление, чтобы припугнуть отца, но не отправить его в тюрьму, — решительно заканчивает Суна, замечая, что они оказывается не стоят в объятьях, как она чувствовала секунды назад. Но Кайя всё ещё близок к ней, один этот факт дает облегчение, в то время как давление на виски все увеличивается, а ход крови в ушах отдается неприятным эхо. Не зря доктор говорил исключить стресс и физические нагрузки.       — Это всё равно прогресс, наверное, — произносит Кайя наконец, — Хорошо, это…это на самом деле очень неплохо. Жаль, конечно, что ты даешь ему отпор не столько из-за себя, сколько из-за Сейран…но это все ещё вариант. Хотя, лучше бы вы пошли в полицию…я не всегда дома и…       — Я не могу. По многим причинам. — Суна старается звучать твердо и уверенно, но выходит почти жалко, словно у маленькой девочки, вконец потерявшейся и уставшей от всего.       — Но мне нужно время для этого, нужно убедиться, что Сейран восстановилась, что Ферит даст развод и отстанет от неё и что с ней все будет в порядке, если мы действительно уедем, а значит…значит нужно подождать с твоими документами.       — Чем дольше мы ждем, чем больше вероятность, что моя мама выйдет…       — Я помню, — беспардонное перебивание. — Я понимаю, но и ты должен меня понять, как ты волнуешься за маму, так и я волнуюсь за Сейран. Я не могу оставить ее одну сейчас.       И не будь это сестра, то Суна не раздумывая бы отступила, но это не тот случай. Не будь это мать Кайи и глубоко личная вандетта, то и он бы пошел ей на встречу.       А Кайя стоит скованный похожим знанием: их первое столкновение оказывается серьёзнее и значимей, чем должно в жизни новобрачных.       — У меня есть альтернатива. Пообещай, что выслушаешь прежде чем выскажешься, — мысль витающая на задворках сознание обрисовывается в идею и намерение быстрее, чем Суна ожидает. И с Каей…она спешит ее высказать. — Что если бумаги все еще будут обнародованы, просто не тобой а кем-то другим.       Кайя снова хмурится. Явно не понимает. Суна с замиранием сердца ждет момента осознания.       — Кто-то, кто так же заинтерисован в ослаблении бизнеса Корханов, просто не так лично, как ты…       Кто-то, кто имеет больше связей и власти, кто-то кого заткнуть получается очень редко.       — Таким образом, твоя месть будет совершена, я смогу позаботиться о Сейран и приструнить отца, — язык спотыкается на слове «приструнить», настолько инородно это звучит. — А тебя и твою маму даже не лишат доли, что…ну неплохо. Все будут в плюсе.       — Звучит хорошо, Суна, но кого ты имеешь ввиду? Кто заслуживающий доверия может быть заинтересован в подобном? — настороженно спрашивает Кайи, еще явностней хмурясь.       С нервным выдохом она вспоминает словно вскользь, что сама она поинтересоваться по-человечески тоже не успела, а лишь действует сейчас по минутной задумке. Цепляется за возможность.       — Тарык, — тихо произносит она. Кто, если не он будет заинтересован в такой подлой подножке не просто своим конкурентам, но и презираемым Корханам. И его чёрт знает какие связи помогут не просто не заглушить дело, а дать ему нереальные обороты.       — Ну конечно, — Кайя зло смеется и едва не сплёвывает им в ноги. По одному только насмешливому и злому лицу можно понять, что вариант его не устраивает, — Ну конечно, чуть что ты вплетешь сюда этого мафиозника. Наверное и на шантаж отца он тебя надоумил?       Пока он так внимательно впивается в неё глазами, сил соврать во благо не находится: — Кайя… — Ну конечно, — бормочет он в третий раз, словно растеряв весь словарный запас, и отходя от неё на несколько шагов к двери.       — Это самое рациональное решение, у него с Корханами долгая история и… — Кайя вдруг звучно ударяет ладонью о косяк, заставляя её вздрогнуть и беспомощно вжать голову в плечи.       Кайя не отец. Он не станет. Кайя не отец. Он не ударит меня. Он не причинит вреда.       Суне требуется три беспокойных вздоха, чтоб отбиться от щупалец страха.       — Черт, Суна, — он понимает свою ошибку быстро и сокрушённо качает головой, — Это не… Извини, я не должен был…       Он порывает подойти ближе, может обнять ее снова, но его касания сейчас только насторожат ее и без того напряженную психику. Суна выставляет ладонь вперёд, но произносит: — Всё нормально, — и добавляет, опомнившись, — Просто подумай над этим, хорошо? Тарык сможет использовать эти бумаги эффективней и…       — Эффективней, а? — он язвительно, а может уязвленно усмехается и ерошит волосы пятернёй.       — Кайя, пожалуйста… — тянет Суна умоляющим тоном. Если бы только он смог трезво взглянуть на предложение… — Не надо начинать все это…       — Хорошо, — соглашается он через усилие, все еще чувствуя вину за демонстрацию гнева, — Только скажи мне одну вещь вначале: что такого он сделал, что сейчас ты так ему доверяешь?       — Кайя…       — Чем он заслужил подобное? Я не понимаю, — он строит недоумённое лицо и сжимает челюсти сильнее, — Ты…ты же понимаешь, в какие дела он вовлечён. Зачем ему пистолет за поясом. Он…он преступник, Суна. Он из самых настоящих преступников, каждый из которых должен быть в тюрьме, разве нет? — Кайя сжимает губы в отвращении, таком явном и искреннем, — Так почему ты так доверяешь ему?       Суна внутренне коченеет. Слова Кайи извращаются сознанием и звучат обвинением.       Преступник…каждому из которых место в тюрьме.       И она такая же преступница. Покровительница преступления.       — Тарык поддержал меня, когда я решилась развестись с Саффетом, — она старательно утрамбовывает все свои эмоции и смиряется с необходимостью лжи, — Его семья была против, моя семья тоже, кроме Сейран, но…он поддержал меня тогда. Я… для меня это имело огромное значение особенно в то время, Кайя. Вот и всё.       Её муж кивает головой на ее слова, но в глазах ни капли веры. Он слышал подобное в день их первой свадьбы, но очевидно этого недостаточная причина для него.       — И это всё? — переспрашивает Кайя. Его взгляд вдруг будто меняется. — Точно всё?       Он смотрит теперь с уязвимостью. Решив что-то у себя в голове он…пытается поверить ей. Он доверяет ей сейчас. Внутренности словно связывают узлом.       — Да, — голос, как ни странно, не подводит. Звучит твёрдо и уверенно. Вразрез с реальным состоянием. — Это всё.       Что-то вдруг щелкает в голове и буквально инстинктивно она чувствует, что делать. Нерешительно все же подходит ближе, гладит в ложном смущении грудь и плечи. Целует в небритую, колючую щёку и ведет губами до рта.       — Больше ничего, Кайя, — ей противно лгать сейчас ему. В такой значимый момент особенно, но и выхода иного она не видит. Ему не надо в это соваться. Целует раз, другой, третий, пока Кайя не сдаётся и не углубляет поцелуй. Крепко прижимается губами и бесцельно шарит руками по телу. Оглаживает спину и бедра. Бездумно мнёт ткань рубашки, пока не смещается, целуя шею.       Обычное удовольствие или азарт напрочь смываются чувством вины, глубоко засевшем внутри. Сомнениями и четким знанием, что он предаёт его доверие сейчас. Так бесстыдно и прямо. Не краснея ни разу, хотя стоило бы.       Вскрик за дверью звучит пронзительно четко. Они оба мгновенно замирают, прислушиваясь к звукам в доме.       Внутри снова завязывается узел страха и на этот раз в разы сильнее и беспокойней, чем вначале.       — Какого черта? — тихо и насторожённо спрашивает Кайя скорее сам себя, чем её.       Она снова слышит крик. Женский и пронзительный.       Секундно переглянувшись, они оба выходят в холл.       У лестницы со стороны черного входа стоят две служанки и Карлос, а еще видно каблуки сапог Пырыл, что почему-то стоит на коленях?       Ферита она скорее слышит, чем видит: — Не стойте, в-врача, нужен врач!       И это паника. Чистой воды паника в вечно беззаботном голосе привалившегося к стене зятька. Суна заранее морщится, чувствуя как в горле собирается ком, потому что…просто сердцем чует, что сейчас увидит нечто ужасное.       — Блять… — это Пырыл. Плачущая Пырыл, — Нужно самим отвезти её в больницу… Пелин! Пелин, ты меня слышишь? Быстрее заводите машину, ну же!       Отпихивая новую горничную, Суна с ужасом видит, как на полу и на последних ступеньках лежит бледная, как полотно Пелин, едва в сознании. Руками она инстинктивно защищает живот, и едва реагирует, когда Пырыл аккуратно щупает ее голову, параллельно крича на Карлоса уже спринтующего во двор.       — Ферит… — Пелин бормочет, словно теряясь в пространстве.       — Что здесь случилось? Какого черта тут…? — Кайя спешит опуститься на колени рядом с Пелин, но обращается явно к её кузине.       — Блять, Кайя… — Пырыл беспомощно замирает над теряющей сознание Пелин и почти напугано переглядывается в ним, — Черт, что нам… Так, помоги донести её, нужно срочно в больницу, — отдает указание она не то Кайе, не то Фериту, словно обретя второе дыхание.       Но едва последний притрагивается к дезориентированной Пелин, как она вскрикивает и хватается за живот, словно ее всю пронзает немыслимая боль.       — Боже, Ферит! — беспомощно кричит она и сгибается вдвое.       Суна малодушно вскрикивает сама и отходит на пару мелких, нервных шагов. На глазах наворачиваются слезы, а внутренности сдавливает, словно под прессом. Она неуклюже пятится к кушетке и опускается на нее, зная, что скорее всего сейчас потеряет сознание.       На светлых брюках Пелин отчетливо проступают кровавые разводы, а сама она кричит в ледяном ужасе.