Cadavre exquis

— Вас не затруднит прогуляться со мной? Величественному тону просьбы совсем не соответствовала дрожь руки, коснувшейся плеча Бертуччо, когда Монте-Кристо вышел из кареты. Не глядя на управляющего, он обернулся и протянул руку Гайде, легко спрыгнувшей с подножки следом за ним, и ласково улыбнулся ей, шепнув что-то по-гречески. Бертуччо уже начал сомневаться, не послышалось ли ему, да и существовал ли он вообще в поле зрения Его сиятельства. Было бы это так, наверняка он не стал бы нагружать его кучей обязанностей и поручений, чтобы свести их встречи до приемлемого в обществе минимума. До «даже о поцелуе руки приходиться мечтать» минимума. Не в интересах Бертуччо жаловаться, он ведь получает деньги за свои старания, но раньше в дне находилось хотя бы пять минут на осторожное признание в симпатии. Последние пару недель — нет. Граф кинул быстрый взгляд в сторону управляющего и вновь отвернулся. Значит, всё-таки ждёт ответа. — Буду только рад, — честно признался Бертуччо, учтиво поклонившись. Монте-Кристо кивнул. Он вновь с лаской обратился к Гайде, та ответила ему парой быстрых и, кажется, несколько тревожных слов, на которые ответом стал всё тот же ласковый полушёпот. Бертуччо прекрасно знал, что ничего не мешает им общаться на одном языке, но понимал важность этих глубоко личных мгновений. Из уважения он предпочёл отвести взгляд. Наконец, услышав что-то, что её удовлетворило, Гайде кивнула и элегантно поклонилась Монте-Кристо, после переведя открытый и внимательный взгляд на Бертуччо. — Доброй ночи, госпожа, — кивнул он. Она кивнула в ответ. — Итак… позвольте, — сказал Монте-Кристо, проводив дочь взглядом. Бертуччо без промедления подставил локоть, но право вести предоставил Его сиятельству. Даже при свете дня было сложно угадать, что скрывается за задумчивым взглядом графа, а в полутьме — ещё и в тени деревьев — даже пытаться не стоит. Бертуччо не пытался, сосредотачивался лишь на ощущениях. Ладонь в перчатке поглаживает предплечье, дорогой одеколон ненавязчиво окутывает разум, заставляя расширяться ноздри в глубоком вдохе. Недостаточно, чтобы все те дни, часы и минуты холода заполнить, но как всё же приятно… просто быть рядом. — Belle nuit, ô nuit d’amour, — певуче протянул Монте-Кристо, останавливаясь и выпуская Бертуччо из плена своих красивых рук и делая шаг в сторону молодого платана, будто очень им заинтересованный. — Прошу прощения? — осторожно ответил Бертуччо. Граф говорил по-французски так редко, что он с чистой совестью забывал этот язык как страшный сон и всё не мог приноровиться к такому чарующему произношению, коим обладал только Монте-Кристо. Даже картавую «r» он будто мурчит. — Прощаю, — махнул он рукой, бездумно срывая лист с ближайшей ветви, — А это лишь название прелестной арии, которую мне довелось услышать сегодня. Название у неё тоже прелестное, не считаете, господин Бертуччо? — Не мне судить, я никогда не был в Опере. Поэтому и прелестнее я ничего ещё не слышал, — покачал головой управляющий, внимательно наблюдая за тем, как перекатывается зелёный лист в изящных пальцах Его сиятельства. Он очень хотел бы их целовать, но не знал, может ли, позволено ли ему. Не отрицательного ответа он боялся… а равнодушия. Монте-Кристо слишком хорошо умеет быть равнодушным. Граф повёл плечами, бесшумно смеясь, и отвёл взгляд. Мысль, которую он пытался поймать там, в глубине сада, Бертуччо увидеть было не дано, он это знал. Но обладателя мысли… Бертуччо за несколько шагов оказался совсем рядом, опираясь плечом о ствол дерева, о который Монте-Кристо опирался спиной. Теперь так близко, хоть и не коснуться волос и не найти губами родинку на затылке. Но зато теперь рядом. Теперь за внимательный взгляд никто не посмотрит с укором. — Неужели даже не хотите меня упрекнуть, господин управляющий? — заметил Монте-Кристо, скользнув взглядом по лицу Бертуччо. — Я? — удивлённо усмехнулся он, — Мне всегда казалось, что упрёки — это ваша привилегия. — И всё же, вы, такой упрямый осёл, за эти две недели даже не подумали потребовать от меня хотя бы поцелуя. И даже сейчас не требуете, хотя я перед вами и деться мне совершенно некуда. — Я должен расценивать это комплимент? — Бертуччо наклонился заметно ближе. Ещё немного, и ничего не помешало бы скользнуть губами по бледной щеке. — «Осла»? Не думаю, у вас больше общего с хорьком, — отмахнулся Монте-Кристо, самодовольно поджимая губы и пряча тихий, но наверняка такой заразительный смех. Очень редкий смех. Бертуччо шумно выдохнул через нос, улыбаясь. Как странно дороги были ему эти разговоры ни о чём. Не о работе, не о гостях и домах, а эта сущая бессмыслица, которая пускает от себя искры, зажигает что-то новое, только им одним понятное и известное. Даже постель не сближала их так сильно, как эти пустые разговоры. — А всё-таки, Бертуччо, — продолжил Монте-Кристо, теперь уже неотрывно смотря на него. Мучения несчастного листа закончены не были, теперь он был беспощадно смят в длинных пальцах, — Я думал, что знаю вас. И ваше упрямство, и вашу раздражительность, всё то, что на дух не переношу, уж простите. Если бы хоть раз за эти две недели вы, вместо того чтобы выполнить моё поручение, послали бы меня к чёрту, требуя… — он прищурился, обдумывая следующие слова, и решил оставить для интерпретации Бертуччо, — Я бы не был удивлён. Признаться, только этого и ждал. А вы… ты. Ты всё ещё так нежен со мной. Почти шёпотом, словно несмело. Словно это неправда. Хотя им обоим известно, что это не так. Хотя им обоим так хочется доказать, что это действительно не так. — Тебя за такое убить мало, — заметил граф, едва-едва улыбаясь, — Мне легче стерпеть хамство, чем твою ласку, поцелуи и признания. Так почему же ты не оправдываешь моих ожиданий? Упрёки действительно были привилегией Его сиятельства, и это был именно он. Такой странный, больше похожий на каприз, совершенно не предполагающий никакого выхода, чтобы загладить свою вину. Только выжидающий взгляд. «Удиви меня», «покажи», «увлеки». Такой взгляд ему разве что в спальне доставался, да и то не всегда. Но там Бертуччо знал, что он может предложить, здесь же… Боже. Здесь он способен только на честность. Граф не отнял руки, когда Бертуччо осторожно взял его пальцы и потянул к себе ненавязчиво. Как трогательно ощущать кожей чужое напряжение в ожидании поцелуя руки. — Ваше согласие мне дороже всего, чего я могу достичь, будучи «упрямым ослом», — прошептал Бертуччо, будто кто-то мог услышать их в саду посреди ночи. Но то, что Монте-Кристо посчитал нужным наклониться к нему, было очень приятно, — Если в вашем нежном французском «oui» заключено всё, о чём я могу мечтать, мне совсем не интересно мелочиться на знакомое до тошноты «разрешаю». Я спрашиваю разрешения на распоряжение вашим средствами, но не вашим телом и тем более чувствами, и– Он умолк в то мгновение, когда чужая ладонь накрыла его губы, а в карих глазах напротив отразился испуг и смятение. Можно было подумать, что это всё Монте-Кристо противно, но только пальцы их так и остались переплетены. — Не смей говорить «любовью». Во второй раз ты меня врасплох не застанешь, — прошептал он, отчего-то тяжело и сбивчиво дыша, — Ты невыносим, но ещё хуже то, что я хочу тебе верить. Но только, пожалуйста… без громких слов. Бертуччо покорно кивнул, иначе поступить не мог. Сам виноват, что заговорился, забыл, как остро и болезненно воспринимает его ангел любое признание, как смотрит на него, едва услышав. Поэтому такому простому приказу нельзя не подчиниться. Монте-Кристо убрал руку, но так томительно-дразняще задержался пальцами на нижней губе, что хочется взвыть. Были бы они не в перчатке, Бертуччо бы не сдержался. Сейчас лишь рвано вздохнул. — Вы позволите? — осторожно, ещё тише чем до этого, спросил он. Почти бесшумный вздох и мгновение раздумий, дразнящее предательским блеском глаз. — Oui, mon cher, — произнёс Монте-Кристо одними губами, но даже уловить эту французскую мелодию было сладостно. Бертуччо знал, что он позволит много. Он позволяет поцелуй, позволяет укусить нижнюю губу, отвечая сдавленным ругательством, позволяет снять перчатки и ослабить шейный платок, чтобы целовать всё больше и больше. Даже почти не скрывает собственной слабости, когда цепляется за плечи и дышит так тяжело и часто. — Знал бы ты, сколько «громких» слов я хочу тебе сказать, ангел, — хрипло усмехнулся Бертуччо, губами царапая подбородок мужчины, что с каждой секундой становился всё более желанным. — Быть может, я их позволю, — прошептал Монте-Кристо, мягко отстраняя от себя управляющего, — Если окажешь честь не раздевать меня в саду. Глаза азартно заблестели так, как Бертуччо ещё видеть не приходилось. Насколько больно и давяще на грудь дался вдох, настолько же сладко дался выдох. — Мог быть наглее в своих просьбах, за такую-то цену, — сказал он. — Заметь, я сказал «быть может», а не «да». Возможность торговаться всё ещё за мной, — граф небрежно завязал платок и качнул головой, смахивая кудри со лба, — Позволишь, Джо? — он протянул руку, ещё более красивую от того, что она была не скована перчаткой. — Je t’adore, — прошептал Бертуччо, целуя не ладонь, но запястье. — Je t’adore, — ласково улыбнулся Монте-Кристо, мелодично протягивая картавую «r».