And it's evil

      — Что это? Что с тобой?! — спрашиваю я с недоверием. Она стоит и смотрит на меня своими огромными глазами, заставляя меня нервничать еще сильнее.       — Ничего, — заявляет высокомерный тон, и из девушки, что только что меня целовала, она вновь становится хладнокровной сукой.       — А ну, показывай! — хватаю я ее за руку и насильно сдергиваю край толстовки, оголяя плечо. Такой же шрам, но ещё не затянувшийся. Какого хрена…       — Что это, Уэнсдей?! Откуда у тебя такой же?! Ты поэтому знала, где я? Тебя, что, тоже там держали?! — спрашиваю я, с безумием глядя на нее.       — Твою мать, Галпин, ты не мог не задавать лишних вопросов? Почему ты всё время лезешь, куда тебя не просят? — говорит она с наглостью, вгоняя меня в ступор.       — Аддамс, ты совсем??? Что происходит? Почему… Проклятие. Я вновь слышу этот стук, к черту, — направляюсь я к гостиной, и она идет за мной тяжелыми шагами.       — Не делай того, о чем пожалеешь, — слышу я сзади, и морщусь. Что она вообще несет?       Я подхожу к месту, где с пола доносится чей-то стук, сдираю коврик и вижу подполье. Замерев, я смотрю на нее.       — Серьезно? Там кто-то есть?! — гляжу я на нее в растерянности.       — Да, есть. И не вздумай открывать, — угрожающе заявляет она с видом конченой стервы.       — Уэнсдей. Ты в своем уме? Кто внутри? Ксавье? — спрашиваю я, изогнув брови от изумления.       — Работники той клиники, которые уже на пенсии. Живут здесь всю жизнь. И я не собираюсь их выпускать, — тяжело топает она ногой, словно показав свою злость на меня.       — Там, наверное, холодно? Ты вообще их кормишь?! — задаю я вопросы один за другим, до сих пор пребывая в состоянии шока.       — Один раз в сутки. Этого достаточно, чтобы не сдохнуть. За те дела, что они там творили, их уже можно было убить. И там не холодно. Пятнадцать градусов, вполне приемлемая температура для жизни. И зря ты туда лезешь. Зря осуждаешь меня. Они бы первые вернули тебя обратно, — рявкает она с сердитым выражением лица.       — Но это люди. Им, наверное, страшно. Поставь себя на их место, — говорю я, споря с ней, но она надвигается ко мне в упор, напугав меня и заставляя отступить. Я реально опасаюсь ее. Особенно когда она выглядит вот так.       — А ты сильно ставил себя на место своих жертв? Роуэна, Кинботт? Ответь мне, Тайлер. Эти люди почему-то тебя не интересовали, — говорит она с пренебрежением, и я вижу ненависть в ее глазах.       — Постой. Ты что, осуждаешь меня? Зачем тогда помогаешь? Почему выглядит так, будто ты хочешь меня использовать?! — спрашиваю я с волнением.       — Потому что это правда. Мне нужна твоя помощь, а тебе моя. Без меня ты отсюда не выйдешь. Не узнаешь о матери. Ничего не поймешь, — говорит она своим противным голосом, вызывая во мне параноидальное чувство отторжения. Сучка. Она всё время врала мне. Чертова манипуляторша.       — Объясни, почему ты сидела там, и как тебе удалось сбежать? — спрашиваю я следом, присаживаясь на диван в гостиной.       — Я ехала домой после твоего заключения под стражу. Но не доехала. Машина остановилась. Ларч пропал, а мне что-то вкололи. Я очнулась уже там. И у меня было много галлюцинаций. Я несколько раз пыталась сбежать. Но меня находили. Я не понимала, как, пока не нашла этот дом и не приставила нож к чертовой суке Райдер. Она рассказала про чипы, — объясняет Уэнсдей со злостью, и я взахлеб слушаю её, ведь, наконец, понимаю, что это правда.       — А зачем им ты? — звучит еще один вопрос, и она искоса смотрит на меня.       — Думаешь, только Хайд может быть так интересен? А девочка-экстрасенс, убившая сумасшедшего пилигрима — нет? — спрашивает она с сарказмом.       — Я так не думаю. Просто не осознаю в полной мере, для чего всё это. И кому это нужно, — отвечаю я, глядя на нее.       — Главное, не открывай их, что бы ни случилось. Потому что, как только они выйдут, они сразу же побегут докладывать. Обещай мне, — грубо твердит она, заставляя меня согласиться.       — Обещаю, — киваю я и протягиваю ей руку. И, когда она берет ее для пожатия, я резко дергаю её вниз. Чтобы она села рядом со мной.       — Значит, обманула меня чувствами? Снова? — спрашиваю я, уставившись на нее.       — Когда это было? — звучит в ответ.       — Например, в тот раз, когда ты обещала мне свидание, а сама потащила к Гейтсам в особняк. Или когда позвала на встречу в лес и привела толпу друзей, чтобы мучить в сарае. Вариантов много. Везде я — жертва, а ты — палач, — отрезаю я обиженным тоном, а она и бровью не ведет.       — Плевать. Чувства — балласт, — категорично заявляет она, чем бьет в самое сердце.       — Ну, конечно, — отвечаю я с подтекстом.       Она ждет, когда я успокоюсь и, видимо, заткнусь. И тут же громко топает ногой по полу, повышая голос:       — А ну, отошли от выхода. Иначе сегодняшнее печенье — последнее, что вы будете есть перед смертью.       Я нервно сглатываю слюни от ее угроз, а она отодвигается в сторону от меня.       — Давай соберем рюкзаки для поездки, — предлагает она, вызвав еще большую кучу вопросов.       — Рюкзаки? Поездка? — спрашиваю я до морщинок на переносице.       — Нам нужно будет ехать. Бежать отсюда, я говорила. Райдер знает, куда и как, чтобы не искали. Она знает, как добраться до базы клиники, чтобы сведения о нас стерли, — отвечает она, взяв меня за руку. — Пошли.       — Погоди. А что насчет Хайда и транквилизаторов. Это ты тоже у нее узнала?       — У нее, у ее мужа, из книг, которые читала. Здесь много литературы об изгоях. Очень много старых дел с хайдами и прочими подтипами, не поддающимися контролю, — объясняет она, пока мы поднимаемся на второй этаж. Я еще не был в этой комнате.       Мы заходим в красивую спальню с огромной кроватью. Действительно шикарное место.       — Почему мы не спали здесь? — спрашиваю я, осматриваясь.       — Здесь одна кровать. Ты что слепой? — вновь грубо отвечает она.       — Видимо, они давно вместе, — смотрю я на фото двадцатилетней давности, где двое обнимают друг друга.       — В отчетах клиники есть информация о твоей матери. Эксперимент прошел неудачно, — рассказывает она, достав из шкафа папку. Мои руки начинают трястись.       — Какой еще к черту эксперимент?! — перенимаю я у нее материалы, медленно листая папку в поисках ответов.       — Они воздействуют на мозг. Якобы хотят вылечить нас. С предлогом, что мы опасны. Но им нужно еще что-то, — говорит она совершенно уверенно. Будто догадывается о чем-то.       — Как они действуют на мозг? То есть… Это препараты или воздействие извне? — задаю я вопрос, но она протягивает мне рюкзак.       — Ищи для себя подходящие вещи. Еду на первые три дня. Воду. Складывай по минимуму. Потому что, если придется превращаться, твой рюкзак потащу я, — читает она мне инструкции, и я молча повинуюсь, делая то, что она говорит.       — Превращаться? В Хайда что ли? — спрашиваю я, нервно дергая глазом.       — В Хайда. Не в Рапунцель же, — грубо отвечает она, перебирая тумбу.       Она так сосредоточена. Словно совершенно без эмоций.       — Почему твои родители не навещали тебя? — спрашиваю я, пока заталкиваю в сумку какие-то теплые штаны и куртку.       — А твой отец? Как думаешь? — спрашивает она. — Ты вообще представляешь, где мы находимся?       — Нет, — отвечаю я честно.       — Вот именно. Ни телефонов, ни вывесок. Я доходила до города, видела магазин, но высовываться не решилась. Наши с тобой родители просто не знают, где мы. Они ищут, я уверена. Но нас держат здесь уже около пяти месяцев, — говорит она, заполняя свою сумку.       — Ладно. Тогда мы можем на секунду остановиться и поговорить на чистоту? — спрашиваю я, заставив ее застыть.       — В документах написано, что на маме использовали гипноз и внушение. Что это? Ты знаешь? — спрашиваю я, перелистывая страницы.       — Телепатия. То, что делали и со мной, и с тобой, — отвечает она, даже не взглянув на меня.       — Ладно… А что мерещилось тебе? — волнительно спрашиваю я, пока рассматриваю мамино дело. Подпись заключения Д. Райдер.       — Ничего такого, — коротко и бегло произносит она, словно для нее это не имеет никакого значения.       Когда мы собираем сумки, я чувствую, что меня клонит в сон. Ночной отдых в четыре часа не вызвал должного расслабления, и я прикладываюсь на кровать сбоку.       — Ложись спать тоже, — зову я ее, уткнувшись носом в подушку. — Тебе надо отдохнуть.       — Нет уж. Ты спи, а я побуду на стреме. Мало ли что, — говорит она, направляясь к выходу.       — Уэнсдей, — окрикиваю я её абсолютно без сил от избыточного количества информации.       — Если передумаешь, я жду тебя здесь, — говорю я сонным голосом, показывая на другую сторону кровати.       — Не передумаю, Галпин. Не надейся, — твердит её писклявый голос, и я окончательно проваливаюсь в сон, слыша, как по полу стучат её тяжелые ботинки.

***

      — Эй… Просыпайся, утырок, — я чувствую холод кафеля. Чей-то ботинок на своей щеке, придавливающий меня к полу, и дергаюсь, кое-как сгребая в кулак последние силы.       — Блядь. Какого хрена? Ты мне лишь снишься, — говорю я, глядя на длинноволосого придурка и осматриваюсь. Надпись. Этаж номер 6.       Интересно. Сколько всего этажей было в той клинике. Или это она и есть?       — Что тебе, блин, нужно? — выдаю я со звериным оскалом. Мне хочется перегрызть ему горло.       — Где Аддамс? — спрашивает он, словно я обязан ему отвечать.       — Да пошел ты, Торп. Я нихрена тебе не скажу, — говорю я, встав перед ним во весь рост, и понимаю, что чувствую себя уязвимым.       — Она лишь использует тебя, — звучит следом.       — Да мне похрен. Думаю, тебе бы хотелось, чтобы она использовала тебя, а не меня. А, возможно, ты — лишь то, что они посылают мне в мозг. Сгенерированный продукт чужого влияния, — предполагаю я вслух, и он смеется.       — Да? Что ж. А как тебе такой продукт? — произносит он голосом отца и его облик резко сменяется.       — Что… Твою мать. Совсем не смешно, — громко говорю я, оборачиваясь.       — Я разочарован, сын. Почему ты не идешь на помощь следствию? Почему ты помогаешь ей уйти от закона? — произносит он с присущим ему пренебрежением в мой адрес.       — Чушь собачья. Я не верю во всё это. Вы просто снитесь мне. Этого нет, — утверждаю я, закрывая глаза.       — Франсуа была права. Нужно было уничтожить тебя еще в утробе, — говорит грубый голос, пытаясь надавить на больное, и у него получается. Мне неприятно слышать это. А, возможно, даже дико больно. — Ты — ошибка. Нужно было избавиться от тебя.       — Сукин сын, — говорю я в ответ, стиснув челюсть.       — Она умерла из-за тебя. Она попала туда из-за тебя. Ты — ничтожество, Тайлер. Позор семьи, — слышу я следом, будто тысячи голосов сливаются в эхо в моей голове, и я начинаю истошно кричать. Горло болит, и я просыпаюсь от касания ее рук на своих плечах, непроизвольно прижимая ее к себе, словно душевнобольной.       — Тише, тише, дурной сон, — говорит она, пока меня трясет, как при треморе. От бессилия и злости. Я совершенно не могу успокоиться. Не могу замедлить сердечный ритм. Реагирую неадекватно.       — Уэнсдей. Что-то не так. Не могу успокоиться, — говорю я, глядя на собственные руки. Кожа начинает меняться. А ногти становятся когтями. И в ту же секунду я ощущаю, как она целует меня, крепко прижимая к себе за ворот футболки. Еë запах влияет иначе. Как успокоительное. Но, в то же время, я знаю, что это не по-настоящему. Точнее, она делает это не потому, что хочет… Она так расслабляет меня?       — Успокойся, — дышит она, уткнувшись в меня своим лбом. — Дыши. Вот так.       Я смотрю в еë глаза, не отрываясь. Они такие чёрные, что пугают меня. Затягивают. Словно Марианский жëлоб.       — Можешь еще так сделать? — шепчу я, касаясь кончиком носа ее щеки, но она отворачивается.       — Обойдешься. Уже успокоился, — говорит она, поспешно отодвигаясь от меня, пока я смотрю на нее, как завороженный. На мне явно стоит печать с ее именем.       — Как долго у тебя были кошмары? — интересуюсь я, глядя на нее.       — До сих пор есть, — отвечает она, опуская обеспокоенный взгляд.        — И что ты видишь? — уточняю я, не разрывая такого душевного разговора.       Она встает с кровати и подходит к зеркалу, рассматривая себя в него.       — Тебя, — отвечает холодный тон, и по всему моему телу бегут мурашки.       — Меня… Прекрасно, и? — продолжаю я допытывать.       — И ты заканчиваешь начатое в лесу, — говорит она, глядя на меня через зеркало, отчего я хмурюсь.       — Это твои видения или типа того? Они что… Должны обязательно исполниться? — спрашиваю я, приподнимаясь с кровати.       — Нет. Это чужая телепатия. Доведение до стрессовой ситуации. Они так издеваются. Пытаются окончательно свести с ума, чтобы пользоваться нами. Но многие не выдерживают и умирают раньше. Как… — останавливается она.       — Моя мама… — продолжаю я за нее, и она оборачивается.       — У нас нет другого выхода, Тайлер. Райдер молчит о том, как избавиться от этих снов. Но их стало меньше у меня, когда мне перестали колоть те препараты. Я уже отрезала ей две фаланги, но она непробиваемая, — говорит ее спокойный тон, и мои глаза чуть ли не вываливаются из орбит.       — Чего ты сделала?! — спрашиваю я в панике.       — Это не смертельно. Я всё забинтовала. Не переживай, — отвечает ее спокойный голос.       — Да ты с ума сошла?! Одно дело похитить. Но истязать. Отрезать конечности? Еб твою мать, Уэнсдей, ты что, совсем неадекватная?! — спрашиваю я, приоткрыв рот.       — Рада, что ты заметил, но как-то поздновато, — произносит она, как ни в чем не бывало. — Мне нужна информация, и я добуду ее любым путем.       — Да уж, я уже понял.       — Это еще что значит? — приподнимает она бровь.       — Что ты мной пользуешься. Целуешь, когда тебе вздумается, словно я игрушка, — выплевываю я обиженно.       — Будто тебе этого не хотелось. Не нагнетай, — отрезает она с высокомерием.       — Ну, конечно, все мечтают целовать Уэнсдей Аддамс, — продолжаю я свои претензии.       — Не все. Но, как минимум, два человека точно, — уверяет она, выбешивая меня окончательно.       — Ты… Заноза в заднице, Аддамс, — говорю я в возмущении.       — Я это уже слышала. Попробуй снова, Галпин, — отрезает она, с ехидством гдядя на меня. Что бы я ни сказал, это вряд ли заденет ее. Но стоит попытаться.       — Ты… Думаешь, ты всем нравишься, да? А как тебе новость о том, что я мечтал открутить тебе голову с первой же секунды, как только увидел? — говорю я, но она смотрит на меня таким взглядом, будто ей вообще похер.       — Это тоже своего рода симпатия, — говорит она, заставив меня обомлеть. Ну, охренеть теперь. Оторвать голову — симпатия. Замечательно.       — Не такая, как ты думаешь, — отвечаю я, надевая ботинки.       — Я ничего не думаю. Мне вообще плевать на все эти твои любовные выкрутасы. Мне шестнадцать. Впервые поцеловав мальчика в кафе, я поняла, что он маньяк, серийный убийца и психопат. Я не отрицаю, что это сильно удивило меня. Скорее наоборот, я выдохнула, потому что не понимала, что меня так притянуло. И всё сошлось. Но это не значит, что я собираюсь обсуждать это. Говорить об этом. И уж тем более продолжать, — рявкнула она чуть эмоциональнее, чем обычно.       — Это был твой первый поцелуй? — спросил я то, на что сильнее всего обратил внимание. Кажется, это как-то особенно прозвучало для меня.       — Да. Ну и что? — спросила она, глядя на меня.       — Ничего… — смутился я. — Просто… Почему-то это приятно.       — Иу, — издала она звук отвращения, чем еще сильнее заставила меня решиться и встать с кровати, направившись прямиком к ней.       — Рискни, Галпин, и я отрежу тебе что-то похуже фаланги, — прозвучало угрожающе, но я не остановился.       — Рискну, — ответил я, наслаждаясь тем, как покорно и неподвижно она стоит в ожидании меня. Словно я знал, что весь этот лед можно растопить одним касанием. Одним чертовым движением. И, конечно, я лгал, когда говорил ей про голову. Ведь, когда я увидел ее, то буквально сразу заинтересовался, и сам не понял, почему… Но сейчас… Сейчас всё было иначе. Это уже был не просто интерес. А маниакальная зависимость. Она, очевидно, влияла на меня. Ведь большинство галлюцинаций были связаны с ней. И, раз у нее были такие же. Значит, и я влиял на неё… Но она категорично отрицала это...