Люди, попавшие в шторм

      «Женщины всегда остаются женщинами. Даже в глухом лесу, в окружении гоблинов и прочих недружелюбных тварей», — философски подумал Гейл, выбираясь из своей палатки и сонно потягиваясь.       Утро в лагере начиналось почти привычно: пока он гремел котелками и плошками, размышляя, чтобы приготовить всем на завтрак, дамы прихорашивались.       Вооружившись куском чистой холстины и банкой с жиром, воинственная Лаэзель полировала свои изящные доспехи. Тщательно, методично, до зеркального блеска, уделяя особое внимание инструктированным в них драгоценным камням.       «Доспехи — вот истинное лицо воина-гита!» — как-то сказала она не без гордости. — «Потому что это первое, что видит враг. А последним будет взмах моего меча!»       «Или все противники ещё до боя ослепнут от сияния твоего нагрудника и поспешно сдадутся в плен», — попытался пошутить тогда Гейл.       Лаэзель, правда, даже не улыбнулась.       «Хороший враг в плен не сдаётся, волшебник», — со всей серьёзностью наставляла она. — «Даже ослепнув, он будет биться насмерть».       Гейл только руками развёл: похоже, чем-чем, а чувством юмора Боги гитьянки обделили…       Достав маленькое круглое зеркальце-футляр и внушительных размеров кошель, Шедоухарт обновляла макияж. Как всегда, жрица накладывала лёгкие тени и подводила уголки глаз черной краской, оттенков которой Гейл, к слову, успел насчитать уже штук шесть, от угольного до обсидианового. Этим утром она остановила свой выбор на «чёрном янтаре».       Леа же решила поправить причёску. Волосы она не распускала даже перед сном, поэтому Гейл невольно отвлёкся от готовки, когда она достала свой замысловатый гребень. Чародейка одну за другой вынула шпильки из закрученных на затылке пучков и неспешно, прядь за прядью, принялась расчесывать волосы, что-то тихонько мурлыкая себе под нос без слов.       В этом было что-то домашнее. Уютное. Гейл поймал себя на мысли, что невольно представляет, как она могла бы вот так сидеть за трюмо в его башне и тоже расчёсывать волосы, а он бы наблюдал за её отражением в зеркалах.       Одёрнув себя, Гейл раздраженно почесал щеку с уже довольно длинной щетиной. Возможно, ему всё же стоило побриться, но где-то в глубине души он надеялся, что борода добавляет ему шарма — да и какой уважаемый волшебник без бороды? — и определённую долю солидности.       И человечности. Потому что в красоте он всё равно безнадёжно проигрывал кое-кому.       В последнее время Астарион напрягал Гейла по многим причинам. И тем, что вампиру, чтобы выглядеть неотразимо, было достаточно лишь взъерошить пятернёй белоснежные кудри да смахнуть с рукава камзола невидимую пыль. И тем, что с недавних пор Гейл начал замечать у него определенный интерес к Леа. Вампир всё время крутился где-то рядом с ней. Норовил куда-нибудь утащить за собой, конечно же, под самым «благовидным» предлогом. Искать «клад» арфистов. Собирать сведения о новом лидере Священной рощи Каге (а на деле потрошить друидские сундуки). Разведать обстановку в заброшенной деревне неподалеку.       Его становилось раздражительно много рядом с ней.       Гейл читал о вампирах. Не то, чтобы много, его никогда особо не интересовали немёртвые порождения ночи и их нравы, но всё же достаточно. В другой ситуации он бы, возможно, даже посочувствовал Астариону. Ему ли не знать, какого это: носить в себе нечто неутолимо голодное, жадное и неумолимое? Но простить то, что именно на Леа вампир решил обратить свою жажду, почему-то не мог. Она ведь уже один раз поделилась с ним своей кровью, а ему всё мало? Надеется ещё раз воспользоваться её добротой?       Мысль о том, что Гейл, по сути, делает то же самое, неприятно его кольнула. Но артефакты ведь не кровь, расставаться с ними не столько… травматично? Он, по крайней мере, хотел в это верить.       И не хотел, чтобы Леа кусали.       Обижать чародейку — это же всё равно, что котёнка трессума пнуть, подло и низко! Тара бы с ним обязательно согласилась! И ей бы Леа, наверняка, тоже понравилась.       Гейл едва не выронил ложку, которой помешивал в котелке медленно закипающую кашу. Когда он в последний раз испытывал к кому подобную… симпатию? До того, как… до Мистры он интересовался женщинами не больше, чем картинками в книгах. Чем, безусловно, искренне расстраивал матушку, которая никогда не оставляла попыток представить его какой-нибудь «милой девушке из приличной семьи», дочери, племяннице или кузине своей «давней и дорогой подруги». Девушки эти, конечно, все как одна восхищались его талантом. На словах. Поучаствовать в каком-нибудь магическом эксперименте ни одна из них так и не согласилась. Да и слушали они его всегда вполуха и зевали каждый раз, когда думали, что он этого не видит. Им бы толику того интереса к Плетению, что есть у Леа!       В отличие от всех тех «дочерей благородных семейств», чародейка всегда слушала Гейла очень внимательно. Иногда с приоткрытым ртом и не моргая. Правда, в такие моменты они всегда говорили только о магии… Но как же досадно, что она не волшебница, сколько всего она могла бы достичь!       А сколько достичь могли бы они вместе…       Идея показалась Гейлу… гениальной! Как он сам. Что мешает ему, когда всё закончится, пригласить Леа в Уотердип? Как свою ученицу, конечно же. Надо лишь убедить её, что хоронить такой талант к магии в пыльной оружейной лавке просто преступно!       И как-то рассказать о Мистре… и сфере.       И молиться всем Богам, чтобы чародейка проявила к этому не самому приглядному эпизоду его биографии то же понимание, что и прежде.       Каша в то утро самую малость подгорела.