Эстетика абсурда

— Quelles personnes? , — улыбнулся педиатр. — А я уже собрался идти искать вас. Думал сбежали. — Pas échappé , — поникшим голосом отозвался Сережа, сделав шаг за спину Антона. — А вы могли бы по-нормальному разговаривать, — раздражённо попросил Шастун, настойчиво потянув ученика вглубь кабинета. — Неприлично, между прочим. У Серёжи перехватило дыхание когда, повинуясь классному руководителю, он опустился на стул, ставший некой точкой невозврата. По спине будто прошёлся электрический разряд, вызвав острое желание встать. Но крепкая рука Антона на плече не позволила даже пошевелиться. Бежать было уже глупо, стыдно и бессмысленно. Что-то странное и непонятное заворочалось в груди, с каждой секундой усиливая неприятную тревогу. Иррациональный страх выполз откуда-то из глубин сознания, заставив сердце забиться в агонии. Каждый бешеный удар отдавался в ушах, перекрыв все окружающие звуки. Сережа бросил на классного руководителя испуганный взгляд, надеясь обратить на себя внимание, но тот хоть и стоял буквально в шаге от него, спорил с педиатром, не смотря на ученика. Подросток попытался дышать глубже, чтобы успокоиться, но каждый вдох только будил мысли о том, как тонкая игла проникает в его кожу. Парень непроизвольно сцепил руки в замок так, чтобы чувствовать каждый палец и тешить себя мыслью о том, что ещё не один не отдан на растерзание. В попытке отвлечься Сережа пробежался глазами по знакомому кабинету. Привычные белые стены, дверь в процедурную, кушетка, на обивке которой до сих пор красовался стикер с Пушкиным, приклеенный Стасом на прошлой прививке. В углу возвышался ростомер, всегда ошибающийся на несколько сантиметров и вызывающий рьяные споры учеников. Скучные шкафы, набитые какими-то папками, на одной из которых висела бумажка с французским ругательством (их с Димкой давняя шалость). Постепенно взгляд переместился на стол, где стояла уже наполненная кровью пробирка, коробка с перчатками, лежала вата, разбросаны пакетики со спиртовыми салфетками и какие-то непонятные приборы в прозрачных упаковках. Иголок, как Сережа не старался, не обнаружил. Этот факт его, к сожалению, совершенно не успокоил. Он тяжело вздохнул, стараясь справиться с волнением. Павел Алексеевич тем временем опустился на стул, скрипнув ножками по плитке и его нервам. Сережа, словно загипнотизированный наблюдал, как педиатр натягивал синие перчатки. Классный руководитель тоже вернул внимание на ученика, потрепав по голове. — Сережа, это всего лишь капля крови, ничего страшного, — попыталась он его успокоить, приобняв за плечи и устроив подбородок на макушке. — Мы же уже много раз делали это. Парень открыл рот, но из него выпало только немое «да». Сердце готово было выпрыгнуть из груди, а руки до побеления костяшек сжали ткань брюк, словно онемев. — Пара секунд, Сереж, — ободряюще улыбнулся Воля. — Это не так больно, как кажется. В ответ подросток уставился на педиатра так, как смотрела на самого Матвиенко учительница, когда он на уроке обозвал полевого хомяка крысой. — Не смотри на меня, как на умалишенного. Я тебе серьезно говорю. Всего секунда. — Да хоть миллисекунда. Все равно больно. — Значит, с Димкой кактусом кидаться — не больно? — заметил Антон. — Sérieusement, Serge? Вы кидались кактусами? — вытаращил Воля глаза. — Что могло сподвигнуть людей кидаться кактусами? Педиатр окинул подростка сомнительным взглядом. — Хотя, чему я удивляюсь? — Паш, да если б только кактусами, — с укором заметил Антон. — Партами мы не кидались, — сразу же вспылил Серёжа, — она сама в коридор вылетела, следуя инерционной силе. Это все физика. — Я даже не буду спрашивать, — махнул рукой педиатр, принявшись распаковывать все необходимое. Под шуршание оберток у подростка нервно дёрнулось веко. Звук разрываемого пакетика со спиртовой салфеткой, отбойным молотком прозвучал у парня в голове. Пальцы непроизвольно сжали ткань сильнее, когда в сознании возник образ, как игла безжалостно проникает в мягкую кожу пальца. По телу пробежала дрожь, которую не мог не заметить Шастун. — Сережа, — негромко, но настойчиво позвал классный руководитель, обняв за плечи, — все хорошо. Я здесь. — физрук провел ладонями по напряженной спине, — Расслабься, скоро пойдем ко мне чай пить. Арсений же просил напомнить вам о правилах поведения. — В наказание не положите сахар? — вяло пошутил подросток, чуть отклонившись в бок и удобно облокотившись на Антона. — Обязательно, — наигранно серьезно отозвался Шастун, — и конфет ваших любимых не предложу, чтобы жизнь медом не казалась. — Антон Андреевич, вы так жестоки, — улыбнулся Матвиенко. Классный руководитель тоже тихо рассмеялся. — Так, шутники мои дорогие, — мягко прервал их Воля, — давайте уже закончим и разойдемся. Пощадите, дома меня ждут жена и дети. Серёж, давай левую ручку. Легко сказать. У подростка резко парализовало конечности. Руки словно примерзли к брюкам, продолжая судорожно мять ткань. Подобие спокойствия, возникшее на пару минут, снова утонуло в страхе и захлебнулось паникой. Паша тяжело вздохнул, в бессилии откинувшись на спинку стула, понимая, что все займет ещё какое-то время. Антон возвел глаза к потолку, не то накапливая энергию Вселенной, не то мысленно матерясь, но он по крайней мере взял себя в руки. — Так, ну давай тогда вместе, — констатировал Антон, накрыв своей ладонью руку Серёжи, мягко поглаживая. — Вот, просто положи и все, — несколько суетливо наставлял Воля, беспокоясь, что спокойствие парня может продержаться не долго, — остальное оставь на меня. Сережа отвернул голову, позволив классному руководителю разжать его пальцы и мягко уложить руку на холодную поверхность. По телу пробежалась волна дрожи, когда кожа коснулась ледяного стекла, которое преподаватели часто клали на свои столы, чтобы убирать под них какие-нибудь бумажки. Парень непроизвольно дернулся, но теплая рука физрука так и осталась на его собственной, легко удерживая на месте. — Тихо-тихо, просто положили руку, пока никто ничего не делает, — поспешил заверить Антон. Страх начинал раздражать уже самого Серёжу, заставив зажмуриться и зло скрипнуть зубами от осознания собственной жалости и беспомощности. Длинные и сильный пальцы Шастуна, покрытые мозолями от постоянных физических упражнений, одними кончиками несколько раз прошлись вдоль предплечья, достигнув ладони, невесомо выводя круги, пытаясь успокоить и отвлечь. Страх, бесновавшийся внутри, не спешил уходить, но Сережа все равно попытался глубоко дышать и немного успокоиться, чтобы старания Антона Андреевича не были совсем уж бесполезными. Ладони коснулась вторая рука, контрастирующая с шершавой и чуть влажной физрука своей гладкостью и сухостью от медицинских перчаток. — Мда… — многозначительно протянул педиатр, подключившись к действиям Антона. — Ледяные, как курица из морозилки. Ты у какого трупа руки отобрал, Серёж? — У того, который под столом у биологички валяется, они ему после урока больше не понадобятся, — напряжённо отшутился подросток, не поворачивая головы. — А я то и думаю, почему у нее в лаборантской даже в жару холодно, как в морге, и воняет, — поддержал со смешком классный руководитель, продолжая вместе с педиатром растирать руку ученика, чувствуя, как постепенно начала теплеть кожа. — Воняет, потому что духи подобрала неудачно, — поморщился парень, будто почувствовал этот омерзительный запах, уже не одну неделю следовавший за преподавательницей. — Согласен, — отозвался Воля, — она будто тухлым яйцом намазалась. Антон что-то со смешком ответил, и Сережа, если не расслабился, то определенно отвлекся на разговор, что заметили оба мужчины. Паша бросил на физрука вопросительный взгляд, и тот коротко кивнул, незаметно заменив руку друга своей, чтобы парень не заметил их маленькой хитрости. Глупо было надеяться, что подросток не почувствует бриз спиртовой салфетки, коснувшейся пальца, но он остался сидеть на месте, снова напрягшись и покрепче сцепив челюсть. Только стоило ланцету коснуться кожи, как Сережа не выдержал и с силой вырвал руку, прижав к груди. Сердце вновь зашлось в сумасшедшем ритме, словно барабан, от которого весь организм колотился и дрожал, добравшись, кажется, до кончиков волос. Пульс участившийся, будто парень бежал кросс, отдавался в каждой жилке, наполняя непреодолимым чувством тревоги и опасности. — Сережа, — обеспокоенно позвал классный руководитель, опустив руку на плечо и заглянув в глаза. Матвиенко никак не отреагировал, сосредоточившись на собственном поверхностном дыхании. Грудь, словно сжали невидимые руки, истощая все сильнее, лишая воздуха, пытаясь задушить, и кислорода уже не хватало, несмотря на то что он дышал. Какие-то панические, бессвязные, бессмысленные мысли вторглись в сознание. Сосредоточиться не получалось, страх захлестнул полностью. Душа явственно ощущала прикосновения его невидимых пальцев, словно ледяной, хлесткий ветер проникал внутрь. Все окружающее вращалось перед глазами. Фрагменты непонятного калейдоскопа переплетались и менялись так быстро, словно картинки в фильме ужасов. Внутри все кипело, но одновременно с тем словно парализовало. Вокруг становилось темно. Мир превращался в зыбкое зеркало кошмара, где ничего нельзя разглядеть, а все вещи и звуки, даже самые незначительные, утратили свои реальные формы и стали таинственным искажением. Обстановка казалась мутной и нереальной, будто он пребывал в кошмаре, из которого невозможно проснуться. Каждая клетка тела кричала о помощи, о выходе из этого адского сумасшествия. Сквозь шум в ушах начали прорезаться громкие звуки. Кажется, кто-то ругался или разговаривал на повышенных тонах. Но звучавшие голоса были до боли знакомыми, родными настолько, что сознание мгновенно за них ухватилось, не разбирая слов, но больше не уплывая в небытие, а крепко удерживаясь за эту спасительную ниточку. Губ коснулось что-то холодное, заставив инстинктивно отпрянуть, но что-то удержало голову на месте, а твердое, не дающее право на возражение «пей», вынудило сделать несколько глотков. Прохладная жидкость смочила пересохшие губы, тонким потоком наполняя рот, приятно прошлась по языку и постепенно добралась до горла, размочив образовавшийся ком, мешавший дышать. Каждый глоток словно увлажнял и освежал парализованные страхом внутренности. Стакан забрали также неожиданно, как и дали, чтобы родные руки крепко, как-то суетливо и испуганно прижали к груди, позволяя слушать громко бьющееся сердце, вибрация от которого чуть ли не сотрясало ребра. А может дело в том, что владельца этого сердца била дрожь? Сережа чуть развернулся, доверчиво ткнувшись носом в воротник чужой кофты, с наслаждением втянув терпкий запах мяты мешавшийся с резковатым одеколона. Классный руководитель, не прерываясь что-то говорил, успокаивал, может шутил, но Сережа позволил себе не вслушиваться, оставив голос как приятный фон, полностью сдавшись в рабство запаху, дарившего такое необходимое успокоение. Он словно обволакивал воздушными волнами, проникая глубоко внутрь, кажется, наполняя даже не лёгкие, а душу, после разливаясь по всему сознанию. Даже резкий, почти режущий, химозный запах парфюма был не способен перебить пушистый аромат мяты, щекочущий ноздри, вызывающий толпы мягких, приятных мурашек по всему телу. Укутывал с головой в теплый безопасный плед, который точно спасет от когтистых лап чудовищ. Сережа наслаждался этим запахом, буквально упивался, позволяя сердцу окончательно вернуться в свой прежний ритм, а губы изогнуться в умиротворённой улыбке. В объятиях классного руководителя было хорошо, комфортно, спокойно. Каждый вдох наполнял легкостью и свежестью. При вдохе, преследуя этот запах, сознание услужливо подкидывало воспоминания о тренерской или квартире Антона Андреевича, где они часто собирались вместе. Бурлила вода в электрическом чайнике, заваривались листья мяты в прозрачном чайнике, источая приторный аромат по всему помещению. Они с Димкой под Катин смех и нравоучения Оксаны глупо шутили или творили какую-нибудь ерунду, пока Стас с интересом наблюдал за ними, отвлекаясь от очередной книги, а классный руководитель, умиротворенно улыбаясь, наблюдал за ними, облокотившись на подоконник, наслаждаясь разливающимся в душе спокойствием и мимолётным моментом счастья, навсегда оставшимся в сознании. Впитывая аромат мяты в свои легкие, он желал, чтобы этот момент никогда не заканчивался. Сережа сильнее зажмурил глаза, чтобы полностью погрузиться в этот запах и почувствовать, как он протекал через него, от головы до кончиков волос, оставляя пленительный след в его душе. Настроение немного поднялось, страх ослабил свою хватку, дав возможность здраво мыслить. Подросток отстранился от классного руководителя, оглядевшись. — Ну наконец-то, — выдохнул Воля, окинув ученика оценивающим взглядом. Антон тоже шумно выдохнул, поднявшись с колен, покачнувшись из-за затекших ног, облокотился на спинку стула друга, устало потирая переносицу пальцами. Он перепугался не меньше парня. В этот раз они возились чересчур уж долго и раньше до такого ещё не доходили. Видимо, стресс, копившийся несколько недель, дал о себе знать сейчас, когда Сережа снова ощутил себя в безопасности. Ученики позволяли слабости и капризы только с Антоном Андреевичем. И Паша не знал стоит ли ему выгнать Шаста и просто всё закончить или же дать время, чтобы жертв было меньше. — Ну, что? — осторожно поинтересовался Воля, спустя какое-то время, убедившись, что все пришли в себя. — Продолжим? — Нет! — воскликнул Антон. Подросток с педиатром бросили на него удивленные взгляды. — Теперь я боюсь, — отрезал мужчина, под раздраженный вздох Воли. Сережа посмотрел на свою руку, принявшись прожигать ее злобным взглядом, словно она была виновата во всех бедах. Внутри остатки страха сражались со злостью на собственную слабость. Парню уже самому все это надоело, но он просто не мог заставить себя добровольно отдать палец на растерзание. Вот не мог и все тут. Сережа бросил осторожный взгляд на классного руководителя. Тот вроде бы успокоился, не злился и раздраженным не выглядел, как собственно и всегда в таких ситуациях. Стоял, глубоко задумавшись, сверля невидимую точку перед собой. Сережа только сейчас обратил внимание на то, каким уставшим и помятым был физрук. Под глазами залегли глубокие тени, лицо было непривычно бледным, а в глазах от переутомления полопались сосуды. И не сразу до подростка дошло, что Шастун переживал не меньше их. Даже больше. По всей видимости не спал, мучаясь от угрызений совести и мыслей, заваливал себя работой, чтобы отвлечься от волнений. И Серёже так стало жалко Антона Андреевича. Он ведь в самом деле, как родитель, волнуется за них, беспокоится. Достаточно вспомнить каким измотанным он был в период, когда они сдавали экзамены, будто не дети два часа без передышки решали под камерами задачи, а Антон бежал кросс в пять километров с двумя гантелями в руках. А с каким рвением он вступается за них перед учителями: Шастун, кажется, готов вцепиться учителю истории в горло, чтобы тот не занижал Оксане оценки. Антон Андреевич любит их, как собственных детей, но если их родителям дала природа, то классный руководитель любит по доброй воле, и за это они должны быть ему вдвойне благодарны. — Извините, — коротко выдохнул Сережа, чувствуя себя максимально некомфортно. — Все в порядке, Серёж, — мягко отозвался классный руководитель, снова оказавшись рядом и на автомате проведя рукой по волосам. — Не переживай, бывает. Сейчас соберёмся и все сделаем. А может потом как-нибудь. Подросток, поддавшись какому-то мимолётному чувству, порывисто обнял преподавателя, вжавшись лицом куда-то в район живота. Мертвой хваткой вцепился в красную олимпийку, а другую руку с громким стуком уронив на стол. У Воли чуть ли не глаза на лоб полезли, когда он перевел удивленный взгляд на Антона, пока на лице у него расползалась по-детски радостная, благодарная улыбка. Педиатр возвел глаза к потолку, говоря спасибо высшим силам, и принялся за дело, пока парень не передумал. Рука в перчатке вновь коснулась уже теплой, но влажной от страха подростковой ладони, вызвав по телу дрожь. Антон покрепче прижал парня к себе, одну руку легко устроив на предплечье ученика, не столько удерживая, сколько показывая свою поддержку, а второй принялся поглаживать по спине. Сережа усилил хватку, сжав ткань так сильно, что побелели костяшки и заболела рука. Все мышцы в тела были напряжены, будто он был готов бежать марафон без тренировки. Сердце отбивало бешеный ритм, но присутствие рядом классного руководителя немного успокаивало. — Сереж, ну пальцы-то расслабь, — в голосе педиатра звучали нотки мольбы. — Серёж, давай, чуть-чуть, — присоединился Шастун, пару раз огладив пальцами ладонь. Матвиенко невольно поддался на уговоры, и Воля, воспользовавшись ситуацией, быстро провел по коже спиртовой салфеткой и приложил к пальцу ланцет. Почувствовав прикосновения к коже, парень снова запаниковал, тело била нервная дрожь, и Антон тоже начал волноваться. Сережа так сильно боялся разве что в пятом классе, а потом как-то попроще стало. — Серёж, не страшно, — твердо заявил Шастун, словно припечатал, когда Паша нажал на кнопку. Щелчок громом разрезал глухую тишину помещения. Игла резко проткнула кожу. Боль пронзила палец, вынудив рефлекторно дёрнуть рукой, которую удержал Шастун. Сережа вздрогнул, почти подскочил на месте, проскулил что-то явно нецензурное на французском Антону в кофту, смешивая ругательства с болезненным мычанием. — Все, Серёж, все. Не больно, больше не больно, не драматизируй. — Неприятно, — поморщился подросток, отлепившись от классного руководителя, и устало наблюдая, как стекает в пробирку кровь, которую педиатр буквально выжимал из его пальца. Безобидные действия Воли удовольствия не приносили. Страх продолжал клокотать где-то внутри, отчего подрагивали колени и в теле ощущалась непривычная слабость. — Прости, но придется немного потерпеть, — усмехнулся Паша, продолжая работу. Подросток позволил себе расслабиться, но Антона Андреевича не отпустил, продолжая льнуть к нему. Классный руководитель тоже не спешил отталкивать ученика, незаметно выдохнув скопившееся напряжение. Ещё одно облако ваты легло на истерзанную подушечку пальца, и Сережа мгновенно притянул руку к себе, после рефлекторно спрятав в кармане кофты физрука. Антон это никак не прокомментировал, принявшись поглаживать парня по голове. — Молодец, — с нотками гордости похвалил Шастун, улыбнувшись ученику и вызвав ответную вымученную, но улыбку. Воля, убиравшийся на столе, так и вовсе был готов прыгать от радости, натерпевшись всякого с другом и его детьми.