A Word

Глава 1: Начало Я веду этот дневник не в знак покаяния (что предполагало бы сожаление), и не для размышления (что предполагало бы незнание), а потому что суждено мне это делать. Больше всего, чем бы то ни было, я пишу, потому что не могу представить себе реальность, в которой не пишу. Пишу, потому что это то, кто я есть. В моей истории много начал. Первое из них произошло тринадцать лет назад, затем еще одно в четыре года, одно в два года, два в один год, и последнее только вчера. Каждое из них дает понимание другого, контекст без которого нет полного понимания. Но просто двигаться по хронологии истории — значит разбавить связь между ними. Независимо от того, как мы продвигаемся, мы не переживаем время линейно. И вот этот дневник — подтверждение этого. --- Мой отец стоит у двери, его руки переплетены, и с каждым вздохом они сжимаются, пульсируя как сердце. «Тейлор», говорит он, забывая мое имя, «Здесь кто-то, кто хочет с тобой поговорить.» В комнату входит женщина, ее ботинки с железными наконечниками легко стукают по полу. В ней есть грация, элегантность, которая скрывает опасность, словно пантера, скрывающаяся в джунглях. Она останавливается у моего письменного стола, поднимает руку, и ее глаза смеются за превращенной в маску шарфом. «Приятно познакомиться, Словотворец,» говорит Мисс Милития. Только тогда я поднимаю голову от пера и бумаги, хотя ни одно из них не остается без использования, даже когда я говорю: «Что?» Это «что» содержит много значений — это универсальное слово, которое мне нравится использовать. В данном случае оно звучит с оттенком отвращения, звук «т» пронзает. Что ты хочешь, я спрашиваю. Мисс Милития дергается, ее улыбка и морщины исчезают. Ее дыхание задерживается, она маленько вздрагивает, когда адреналин пронизывает ее тело. Этого небольшого произношения достаточно, чтобы я заполнил пробелы: она понимает, что я использовала на нее свою силу. Ее оружие пытается изменить форму, светится зеленым, но она принуждает его остаться просто ножом на ее поясе. Безобидным, но все же смертоносным. «Я бы предпочла, если бы-» «Нельзя», прерываю я ее, ее слова настолько неэффективны. Мои же слова совершенны, не только по смыслу, но и по интонации и произношению. Определение слова важно (нельзя: неспособен, нежелателен, невозможен), но это добавляется впоследствии. Слово в своей сущности — это звук, и звук может быть разным: счастливым, грустным или гневным. Звук имеет характер, который отличает «нельзя» от смирения или отказа. В данном случае это и то, и другое. «Ты не можешь-» «Да», снова прерываю я, раздражение пронизывает это слово. Бесполезное подтверждение, но оно заставляет ее замолчать. Она смотрит, размышляет. Мне все равно, лишь бы она не произносила ни слова. Я возвращаюсь к перу и бумаге. Они не останавливаются ни на мгновение, мои руки способны бесконечно писать с или без моего внимания. Но мне нравится видеть. Мне нравится читать слова, которые текут. --- Наступает ночь, я нахожусь в своей кровати, а моя мать сидит рядом со мной, взрослая женщина на стуле, предназначенном для маленьких девочек и кукол. Я помню, как она шептала отцу о необходимости стульчика, но думаю, что ей это не принципиально. Это еще один уровень близости за небольшой дискомфорт. Она держит книгу с картинками и словами. Она ожидает, что я предпочту картинки, заполненные яркими цветами, но я удивляю ее. Меня привлекают слова, изгиб буквы «g», точность буквы «i», удивление буквы «r» и утолщение буквы «l». Буквы не напечатаны, они исходят из рук моей матери. Я слишком маленькая, чтобы читать, но я понимаю, что именно здесь существует мир. «Девочка достаточно сказала! — она кричит на монстра 'Уходи! Уходи, монстр! Я тебя не боюсь! Мне уже хватит! '» Я повторяю слова вместе с мамой, и вместе мы прогоняем монстра. Она смеется и переворачивает страницу. --- Я на крыше с девочкой, у нее дрожат зубы, но на этот раз это просто шум, лишенный значения. Просто холодно, и она недостаточно одета: только кардиган на блузке и юбке. Я не знаток моды, но это выглядит наивно, как только одетая матерью дочь. «Семьдесят один запятая двадцать три процента», говорит девочка. Я прищуриваю глаза на нее. Произносимые числа вызывают у меня недоумение, но не такое, как обычно вызывают числа. Здесь что-то другое. «Что?» спрашиваю я. «Семьдесят семь запятая восемьдесят. Оно постоянно меняется», девочка нахмуривается и кладет руку на лоб, массируя его больно, «И если я тебе скажу…» Я нахмуриваюсь, ее слова пропитаны эмоциями — тревогой, неопределенностью и, прежде всего, страхом. Но смысл ускользает от меня. Впервые моя сила меня подводит. Я не высказываю это вслух и не повторяю свой вопрос. Я мог бы заставить ее ответить, но тогда сюрприз испортился бы. Нужно, чтобы она объяснила мне сама. «Это меняется в зависимости от того, как я говорю», бормочет девочка сама себе. Обратная связь на это предложение немедленная и более информативная, чем на все ее предыдущие слова. Бесконечно более показательная, чем проклятые числа. Она не должна была быть здесь. Она это знает. Ей здесь хуже. Как именно — я не могу сказать наверняка, но так оно есть. Она рискнула, чтобы поговорить со мной, потому что почувствовала, что должна. «Шестьдесят пять запятая сорок два процента», она кусает губу, «Это недостаточно хорошо.» Она скоро расскажет мне, что означают эти числа. Мне начинает это нравиться. Снова не знать значение слов. Нуждаться в объяснении. О, как я забыла ощущение разговора. «Шестьдесят один запятая пятьдесят один. Пятьдесят девять запятая двенадцать.» Она прижимает руку к голове, ее слова напряжены. Ей хочется рвать, но остановиться она не может. «Пятьдесят четыре запятая два. Пятьдесят четыре запятая э-». Она задыхается и падает на колени. «Пятьдесят пять-» Внезапно она останавливается и смотрит на меня. Я улыбаюсь. Вот теперь она объяснит. «Ты», произносит она хрипло. И затем без сознания падает, из ноздрей текут кровь. Я? А, понятно. Это я. Начало конца.