Сквозь снег и пепел

      Когда уютная и спокойная, периново обволакивающая, ежевично мягкая темнота под веками окончательно светлеет, расходясь золотистыми и пурпурными кругами, Санса морщится, понимая, что проснулась.       Тишину вспарывает трескучим хрустом: изголодавшийся огонь в очаге ненасытно обгрызает свежие поленья. Топленым маслом льется тепло, пеленая сквозь пушистые шкуры убаюкивающе и надежно, но Сансу внезапно прохватывает странным ощущением пустоты. Утренний свет лезет под ресницы все настойчивей — она открывает глаза. И встречает смятую подушку напротив.       Воспоминания теснятся без вызову и без спросу, беспорядочно толпясь и наскакивая друг на друга. Сухие горячие губы, чуть уловимо, на полмгновения прильнувшие к ее лбу. Мозолистые, загрубевшие пальцы, неумело путающиеся в мудреном плетении шнурков на ее платье, лишь слегка задевая кожу. Бледно-янтарные с серебряным промельком волосы лорда Мормонта в румянящем отблеске пламени. Негромкий и хрипловатый, словно жгучий пустынный ветер над барханами, голос в темноте, рисующий неожиданно живо и ярко неведомые страны за лазурными морями…       Санса невольно прижимает ладони к щекам, словно пытаясь остановить карминно душный, перечно жгучий поток, разливающийся лихорадными пятнами под кожей до самых висков. Глядит на пустую подушку со странным, чуть проклевывающимся из каких-то дальних, неизведанных уголков сознания чувством — не то нежности, не то досады, и садится на кровати.       Большой каменный очаг и впрямь искрит недавно подброшенными дровами. В окно глядит белесый, чуть вызолоченный скупым зимним солнцем, день, и Санса, вынырнув из-под шкур, подходит ближе. За индивело посверкивающей слюдянистой корочкой обмерзшего стекла слышны бодрые голоса и заливистое конское ржание. Санса приоткрывает створку.       Укутанный за ночь опалово-бледными, игольчато искрящимися, пушистыми, как лепестки хризантемы, снежными пеленами двор привычно мельтешит снующими туда-сюда слугами, но взгляд утыкается почти сразу в высокую статную фигуру прямо под окном. Бледно-янтарные волосы на солнце горят почти так же ярко, как огонь в камине — хочется зажмуриться. Короткий бурый мех, обнимающий ворот, чуть цепляет седоватую щетину на подбородке. Одна рука, в перчатке, крепко держит под уздцы громадного, словно гора застящего свет, угольно-черного коня, вторая, голая, с фамильным перстнем на безымянном пальце, задумчиво перебирает смоляную гриву, словно длинные нити пряжи.       Лорд Мормонт что-то говорит почтительно застывшему рядом старшему конюху — по своему обыкновению негромко, Сансе не слышно слов, — но внезапно умолкает и вскидывает голову, будто почувствовав упершийся в его острую скулу взгляд.       Санса не успевает среагировать. Совсем как вчера возле чардрева, от небывалой, негаданной, головокружительной глубины у нее из легких вышибает воздух и кажется, что скрипучие, изъеденные червоточинами доски пола на мгновенье плавно вздыбливаются под босыми ступнями, чтобы, мерно качнув, точно штормовая волна, вернуть на место, пока ладонь инстинктивно, судорожно цепляется за рассохшуюся оконную раму.       В короткой янтарной бороде знакомым уже мотыльковым промельком угадывается улыбка — невеселая и ласковая — но задерживается как будто чуть дольше, и Санса успевает ощутить, как бездумно, и безрассчетливо, и неодолимо вздрагивают в ответ уголки ее собственных губ.       И когда лорд Мормонт чуть приметно кивает ей, не отводя глаз, она отзывается тоже незамедлительно, отражая его движение, будто послушное зеркало. Неспешно затворяет окно и лишь тогда, вернувшись в ленивое, паточно тягучее, сонное тепло комнаты, спохватывается, стискивая дрогнувшими пальцами чуть сползший с плеча край широкой нижней рубахи, подтягивает его к самому подбородку, приваливаясь спиной к мурашково холодящей стене и чувствуя, как на щеки вновь плеснуло кипятком.       Она одевается торопливо, рваными, спотыкающимися жестами, нарочно выбрав самое простое шерстяное платье, с которым может справиться без посторонней помощи, и, укутав плечи мехом, выскальзывает в стылый коридор.       Гудевший, очевидно, до рассвета замок встречает ее небывалым молчанием, лишь слегка прерываемым раскатистым храпом из разных углов, где пьяным сном сморило тех, кому не достало сил добраться до тюфяка, будь то в гостевых покоях или внизу, у кухни, где ютится прислуга. Верхняя площадка лестницы косовато заштрихована полумраком, и Санса чуть не спотыкается о дрыхнущих вповалку троих молодых оруженосцев. Руки и ноги торчат в разные стороны, словно у гигантского распластавшегося на берегу моря краба, и, пока хозяйка Винтерфелла потерянно гадает, как бы обогнуть это сипло дышащее винными парами многоконечное существо, позади отчетливо звякает оружие. Вскидываясь от льдистого, до костей продирающего звука, как от удара плетью, Санса поворачивается поспешно, едва не теряя равновесие, и, будто на ледяную стену, наталкивается на снежно-бледное лицо в ореоловом сиянии таких же бледных, стально серебрящихся волос, причудливо перевитых в тугие косы.       — Леди Санса…       Она силком тянет свои колени вниз, в изящно легкий (вспоминая уроки королевы Серсеи), почтительный хотя бы с виду реверанс, безупречно прямую спину сводит судорогой.       — Ваше величество.       Хрупкая фигурка, шелестя черно-алыми шелками, приближается, за ее спиной из полутьмы железной подковой высверкивают несколько обтянутых тонкими латами Безупречных.       «Прости, что мы прибыли с таким эскортом, — Джон глядел виновато, когда сообразил, насколько вооруженная до зубов королевская свита превосходит заметно поредевший после битвы с иными гарнизон Винтерфелла. — Но, боюсь, это необходимо… пока люди не привыкли. Наша коронация… и… свадьба прошли поспешно…»       Санса предпочла не участвовать в торжествах на горелых ошметках Королевской Гавани, сославшись на то, что должна подготовить разгромленное семейное гнездо к приезду нового лорда и почетных гостей. Впрочем, по слухам, все было весьма скромно (и на этом наверняка настоял Джон). Можно, конечно, расспросить лорда Мормонта, но Сансе почему-то не хочется напоминать ему о том, что слишком явно причиняет ему боль. Да и едва ли он, в ту пору еще не оправившийся от ран, очень уж веселился на празднике.       «Дороги небезопасны, — Джон говорил в своей обычной, неторопливой и раздумчивой манере, но в ней сквозила какая-то обреченность, не вязавшаяся со словами, которые он произносил. — Война многих оставила без крова и пропитания. Но со временем мир и процветание вернутся на нашу землю. Я уверен, все изменится, когда здесь лучше узнают свою новую королеву».       Санса почувствовала, как сердце заполошно метнулось о реберную клеть. Неужто ты и впрямь думаешь, что Вестерос и особенно Север примут ту, кто выжгла дотла покорившуюся ей столицу?! Но взглянув в бескровное лицо Джона, Санса прикусила язык. Это было то же самое, что пнуть лежачего.       Санса произнесла другое.       «Лорд Мормонт теперь господин Винтерфелла. Если он не чувствует себя оскорбленным, то и я тоже».       Его величество чуть улыбнулся в ответ на это, но в странно стекленеющем взгляде была все та же бессветная, стылая пустота.       — Пир удался на славу, — голос у нее такой чистый и звонкий, словно прозрачный хрустальный колокольчик, и Сансе сложно вообразить эту юную тоненькую красавицу верхом на громадном чудовище, без сожалений отдающую ему приказ уничтожить все живое. — Вам нужна помощь?       Чуть щуря серебрящиеся светлые глаза, драконья королева легонько кивает в сторону мирно сопящего, тесно сплетенного и наполняющего воздух кислым сивушным запахом, размякшего клубка оруженосцевых тел, и всего на мгновенье становится похожа на самую обычную, веселую и смешливую девушку, которую Санса разглядела в ней однажды, вечером накануне битвы, — или ей только почудилось.       Хозяйка Винтерфелла торопливо качает головой.       — Нет, нет, пусть проспятся. Вреда от них никому не будет.       — Джон говорил мне, что северяне умеют веселиться. Теперь я убедилась собственными глазами.       Не ожидавшая шутки, Санса теряется. Опускает ресницы и подбородок, как привыкла делать в разговорах с королевой Серсеей, когда не знала, что отвечать. Но кажется, новая правительница и не ждет ответа.       — Хочу поблагодарить вас за гостеприимство, леди Санса. И надеюсь рассчитывать на него и впредь.       — Север ваш, моя королева, — Санса повторяет слова, которые сказала ей при первой встрече, бессолнечным морозным утром во дворе Винтерфелла, но сейчас их приходится тянуть из себя клещами.       — Надеюсь также видеть вас при дворе, ведь ваш брат, лорд Старк назначен десницей.       Санса изо всех сил старается не хмуриться.       Когда Джон сообщил ей, она не стала спорить, видя по его напряженному лицу и сжавшимся в бесцветную узкую полоску губам, что он уже все решил. И, возможно, это и впрямь был лучший выбор — в сложившихся обстоятельствах. Бран мудрее, чем кто-либо во всем Вестеросе. Бран не жаждет власти и не помышляет о наживе. А главное, Бран — один из немногих, кто не потерял родных по вине новой королевы. Но для Сансы он остается искалеченным ребенком, которого она пыталась, в меру своих слабых сил, опекать — и, вероятно, останется таким навсегда, даже когда его скромную одежду украсит знак десницы.       — Благодарю за честь, ваше величество. Но боюсь, в ближайшее время нам придется отдать все силы восстановлению Севера.       — Нам?       Под серебристо светлым взглядом Санса еще больше распрямляет отведенные назад плечи — так, что лопатки отзываются тягучей судорогой.       — Лорд Мормонт северянин, ваше величество. Я полагаю, он так же стремится возродить былую мощь своей родины, как и все здешние лорды.       На бледном лице, увенчанном, словно шлемом, причудливой вязью серебристых кос, мелькает вежливая улыбка.       — Разумеется, вы правы.       Когда ее наконец отпускают грациозным кивком, Санса уже не раздумывает и, подобрав юбки, уцепившись свободной рукой за лестничные перила, одним размашистым, неизящным шагом перетягивает себя через осоловело дрыхнущее препятствие, торопливо летит вниз по ступенькам. Ей хочется на воздух. Ей хочется услышать негромкий и спокойный, хрипловатый, словно жгучий пустынный ветер над барханами, голос.       — Доброе утро.       Скупое зимнее солнце слепит после сумеречных коридоров Винтерфелла, и Санса неуклюже, с размаху врезается во что-то большое и теплое — и не сразу осознает, что крепкие ладони осторожно удерживают ее за плечи. Вздрагивает от неожиданности, вскидывает подбородок вверх — и тонет. В этой невообразимой лазоревой глубине безропотно растворяется и прибойно накативший гул голосов, и искристый морозец, колко цапанувший ее за щеки хрусткими индивелыми клыками, и даже воспоминания о встрече с драконьей королевой. Зыбко качнувшись в стыло золотящемся мареве, Санса невольно вцепляется в мощные локти — просто чтобы удержаться на месте.       — Доброе утро… милорд.       В светло-янтарной бороде мелькает улыбка. Он неспешно ослабляет хватку и глядит сверху вниз ей в лицо — от уголков век тонкой паутинкой разлетаются морщинки — и кажутся знакомыми. У отца были такие же.       — Старший конюх пришел посоветоваться насчет завтрашней охоты. Надеюсь, вы не против, что я поговорил с ним сам…       — Что вы! Вы здесь хозяин.       Снег скрипит под его сапогом, когда он чуть отступает, опуская ладони, и Санса зябко поводит осиротевшими плечами.       — А вы хозяйка. Не хочу ломать установившиеся порядки.       Она легонько хмыкает.       — В лошадях я все равно ничего не смыслю. И для слуг это не тайна.       — Что ж, тогда я могу взять эту часть домашних обязанностей на себя.       Снова скрипит снег — лорд Мормонт переминается с ноги на ногу, тяжко звякает перевязью меча.       — Надо бы еще заглянуть на псарню, убедиться, что все готово. Утром не будет времени.       Санса не знает, изменилась ли она в лице, побледнела ли, несмотря на трескучий мороз, но лорд Мормонт, взглянув на нее, добавляет с несвойственной ему торопливостью:       — Я этим займусь. — И, без паузы, с еще менее свойственной ему беззаботной шутливостью: — Развлекать королевский двор — дело трудное, не так ли?       Санса опускает чуть задрожавшие ресницы.       — Милорд… вы позволите мне не ездить?       — Конечно, если вы не хотите.       Она не знает, чему радуется больше — его ответу или той нерассуждающей быстроте, с которой он дан.       — Не хочу. Я не люблю охоту.       Теплый незабудковый взгляд она чувствует щекой, но сейчас ей трудно встретить его. Чуть отвернув лицо, но все еще стоя поодаль, Санса молчаливо следит, как на утоптанном белоснежном ковре, заткавшем весь двор до самых ворот, ровной широкой полосой проступает след от винной бочки, бодро катящейся под ладонями вихрастого поваренка.       — На Медвежьем острове не охотятся для забавы. Все, что у нас есть, это маленький клочок земли, поросшей лесом, — посреди бурного и холодного моря. Он дает нам пропитание, а взамен мы должны его уважать.       Санса поворачивается к нему невольно и даже почти неосознанно.       — Думаю, Джон согласился бы с этим. Но теперь ему приходится соблюдать королевские традиции.       Воспоминание о нарушенных вчера обычаях загорается в незабудковых глазах в ту же минуту, когда у Сансы от этой мысли смущенно перехватывает дыхание. Но почти тотчас она опять чувствует себя зеркалом, покорно и беззапиночно отражающим улыбку, скользнувшую по сухим, истерзанным ветрами, холодом и жарой, лезвийно тонким губам.       От повисшей между ними в простылом, льдисто звенящем воздухе неловкости Санса избавляется первым, что приходит на ум, возвращающим ее из новой, неосвоенной и еще не постигнутой до конца роли супруги лорда Мормонта в привычную деловитую роль хозяйки Винтерфелла, а может быть, соединяющим две эти ипостаси воедино:       — Вы что-нибудь завтракали, милорд?       Он тянет ладонь к подбородку, в некоторой растерянности проводя по короткой рыжеватой бороде.       — Признаться, не успел, но это пустяки…       — Идемте, — Санса схватывает его за рукав. — Хлопотать об удобстве гостей лучше на сытый желудок.

* * *

      Из распахнувшейся двери захлестывает таким жаром, что Джораху на мгновение кажется, он вернулся в далекие края, под нещадно палящее южное солнце, в змеино шелестящие, добела раскаленные пески, к тростинково хрупкой, лунноволосой девочке, глядевшей на него доверчиво и робко, с уважением и даже каким-то подобием нежности — если не к нему самому, то к желанной и неизведанной родине, которую он, помимо собственной воли, для нее воплощал. Девочки больше нет. И его, раскаявшегося предателя, верного рыцаря своей кхалиси, готового умирать за нее хоть на поле битвы, хоть в вонючей бойцовой яме, тоже нет. Только прогорклый снег, оседающий рваными сизоватыми хлопьями на горелых корках Королевской Гавани, не искрясь морозным сиянием и не тая.       — А ну, посторонись, чего стал как пень!       В спину с размаху врезается что-то тяжелое, Джорах неспешно оборачивается.       — Ой… я… это… Простите, милорд!       Долговязый парнишка прижимает огромный медный кувшин крепко к груди, словно драгоценное дитя, округлившиеся глаза в ужасе впиваются в хозяина Винтерфелла.       Джорах усмехается в бороду.       — Пустяки.       Чувствует, как лепестково тонкие пальчики проворно цепляют рукав, тянут за собой — откуда только сила взялась! Следует послушно, едва не запнувшись о кадушку и увильнув от выплывшей из полутемного угла прямо на него корзины с капустой.       Санса петляет в этом гомонливом, снующем одновременно во всех направлениях муравейнике легко и уверенно, явно не в первый раз. Скользнув вдоль его предплечья, тонкие пальчики находят ладонь, обвивают плотно и тесно, диким плющом — не вырваться. Нежное тепло разливается под кожей — непривычно и в то же время… естественно? Джораху кажется, что лицо у него загорается не от духоты.       Среди грохота утвари, сочной кухарской брани и хруста поленьев в двух огромных очагах на них обращают мало внимания. Встречают легкими поклонами — и спешат дальше, работа не ждет. Джорах замечает, впрочем, секундные почтительно-ласковые взгляды на Сансу и недоверчивые, исподлобья — на него, новоиспеченного господина. Ему не привыкать. Уже много лет он чувствует себя чужаком всюду, где бы ни оказался — бездомный странник, плутающий в лабиринтовом мареве собственных потерь, ошибок и сожалений, и даже самым искусным, кропотливо отлаженным, тщательно выдрессированным, мастерским плетением намертво заученных чужеземных слов этого не исправить.       Привычный треск дотракийской речи резанул слух — странный и почти неуместный в промерзших стенах северного замка, так, что Джораху сперва показалось, что бессонные ночи, проведенные в горячих спорах о близящейся битве с иными, сыграли с ним злую шутку — и его сморило муторной дремой прямо на ходу, на льдисто обмерзших ступеньках, отрывисто уводящих вверх, на крепостную стену Винтерфелла. Но тотчас, еще более странно, чистым и легким лесным ручейком прошелестело на общем наречии: «Простите, но я не понимаю». Требовательный треск повторился дословно — уже на более высокой ноте, отражая раздражение. Джорах перешагнул оставшуюся верхнюю ступеньку и, оказавшись на спеленутой снегом смотровой площадке, уперся взглядом в мощную, застившую скудный свет зимнего дня, широченную спину, перехваченную тонкими доспешными пластинами. За саженными плечами дотракийца тонким росчерком на фоне сизоватого, набухшего лохматыми облаками неба, угадался узкий девичий силуэт.       «Что случилось?»       Ответ он услышал одновременно — трескуче и ручейково, на двух разных языках, и досадливо мотнул головой, даже не пытаясь соединить разрозненные осколки знакомых слов воедино. Повернувшись, с удивлением узнал юную хозяйку Винтерфелла — спина безупречно прямая, подбородок гордо вскинут, но в бескрайней северной синеве глаз подбитой птичкой трепыхается тщательно скрываемый испуг.       Звякнув мечом, Джорах слегка поклонился.       «Я могу помочь вам, леди Санса?»       В снежинково острогранном, трафаретно тонком личике мелькнула почти детская доверчивость, когда оно ошпаренно вспыхнуло карминным румянцем, а медово-рыжие ресницы дрогнули, скрывая ослепительную лазурь.       «Лорд Мормонт… я… боюсь, что не могу найти общий язык с воином вашей королевы».       Джорах кивнул и перевел взгляд на недовольное, широкоскулое, исполосованное шрамами лицо, повторил по-дотракийски: Что случилось? И под переливчатым треском, похожим на хруст сухих веток в костре, словно вернулся на миг под жаркое южное небо, в шелестящие раскаленные пески, к лунноволосой девочке, глядевшей на него хоть с каким-то подобием нежности.       «Он говорит, — Джорах силой выдернул себя из свистящих пустынными ветрами воспоминаний, — что его людям нужно упражняться в стрельбе, а во внутреннем дворе слишком тесно».       Молодая хозяйка растерянно повела худенькими плечами, укутанными в искристый чернобурый мех.       «Все лучники упражняются там…»       Инстинктивно, бездумно и безотчетно Джорах подался чуть ближе к ней, почти закрывая собой от исполинской фигуры, посверкивавшей латами.       «Дотракийцы стреляют с седла. Возможно, поблизости найдется пустынное место, где они могли бы скакать верхом?»       Чуть скользнув по его лицу, северно-синий взгляд зацепился за угол крепостной стены и проплыл дальше, теряясь в плавных барханах искристых снегов.       «За богорощей есть поле. Там ничего не растет…»       «Очень хорошо, — он уловил в своем голосе ободряющие, почти утешительные нотки: почему-то хотелось поддержать эту хрупкую девушку, которой вместо нарядов и танцев приходится думать о том, как защищать свой дом от надвигающейся вечной ночи. — Думаю, это подойдет».       Под внезапной шиповниково нежной улыбкой он потерялся.       «Благодарю вас, милорд».       Ответная улыбка мелькнула у него вместе с мыслью, что за долгие годы он чуть ли не впервые слышит слова благодарности.       — Осторожней, горячо.       Джорах не сразу соображает, как в ладони оказалась простая деревянная плошка, дымящаяся густым ароматом наваристой мясной похлебки. Пламя гудит в очаге, натопленном до хрустящего треска, отражается медным сиянием в медовых волосах Сансы. Она успела устроить его в уголке кухни, подальше от суетящихся слуг, и сама садится поодаль, на низенький косоногий табурет, на коленях тарелка.       — Когда мы были детьми, наша старая кухарка, Нэн, пекла для нас пирог с почками. Мы все его обожали! Даже Рикон. А он был тот еще привереда.       Санса низко опускает подбородок, но лишь на пару секунд. Распрямляется вся, точно гибкий ивовый прутик, с усилием отводит лопатки назад.       — Мы вечно крутились на кухне. Садились сюда, к очагу, и Нэн рассказывала нам сказки, пока мы уплетали пирог. У Мэйв он тоже хорошо выходит. Попробуйте.       Подцепив с тарелки небольшой кусок, протягивает ему — бесхитростно и просто, словно ребенок делится самым любимым. Пальцы неловко натыкаются на узенькую, лепестково мягкую ладонь, и Джораху снова кажется, что жар камина прохватывает его насквозь, до самых костей.       — Очень вкусно.       — И, наверное, совсем не похоже на заморские блюда. Вы говорили, на востоке пряности добавляют даже в сладкое.       Он невольно вскидывает на нее изумленный взгляд.       — Мне казалось, на этой части рассказа вы уже заснули.       — Вот еще! — медвяно рыжие брови возмущенно взлетают вверх. — Это вы заснули!       Вертящаяся поблизости молодая судомойка задорно хихикает, тотчас зажимая рот передником и отворачиваясь, — у Сансы на щеках и на шее пунцовыми пятнами проступает румянец.       — То есть… Вы начали говорить про специи, а потом задумались и…       Джорах не удерживает скептический смешок.       — Надеюсь, хоть не храпел.       Пунцовые пятна плавно переходят в сочно-багровые, будто свежие ожоги.       — Нет. — Санса чуть переводит дух и вдруг отважно добавляет: — Но вы прервались на самом интересном.       Он ловит ее взгляд, отзываясь уже не смешком, а улыбкой — неспешной и ласковой, какой сам от себя давно не ожидал.       — Вы правы, мне нет прощения. Но я постараюсь исправиться.       — И расскажете про заморские сладости?       — Расскажу.       Ему на ум приходит странное. Жаль, нельзя привезти ей, чтобы отведала сама. Разве что спросить сира Давоса…       — Вы скучаете по тем краям?       Такого он ожидает еще меньше. Хотя, наверное, надо привыкать к удивительному таланту Сансы задавать самые непредсказуемые вопросы и почему-то интересоваться им самим, его мыслями, чувствами, воспоминаниями. Он так долго был вассалом, верным рыцарем своей королевы, что уже не может сказать, когда в последний раз хоть кому-то было до всего этого дело. Еще меньше он умеет отвечать на подобное внимание.       — Иногда мне кажется, то была другая жизнь.       Слова вырываются у него непроизвольно, почти бездумно, но в северно-синем взгляде он угадывает глубокое, настоящее, горькое понимание.       — И я сам был другим. Я оставил север, свой дом, свою родню, свой титул в прошлом и верил, что смогу все начать сначала в далеких краях, где меня никто не знает. Но правда в том, что я оказался чужим и там, и здесь. И уже не знаю, где мое место.       В золотистом жаре хрустко трещащего очага он чувствует, как тоненькая фигурка Сансы подается чуть ближе к нему.       — Вы — северянин. Этого ничто не изменит.       Джорах опускает голову, так, что подбородок мягко колет короткий бурый мех воротника, взглядывает на свои руки, иссушенные, загрубевшие, бугрящиеся мозолями и надсеченные шрамами. На безыменном пальце вспыхивает тусклый серебряный узор.       — Этот перстень — все, что осталось мне от отца. И… от дома. Я никогда не увижу Медвежий остров.       Лесной ручеек беспорогово ровно и мягко шелестит у него прямо над ухом.       — Ваша кузина, леди Лианна весьма сурова, несмотря на юный возраст. Но, возможно, если я скажу ей, что хочу побывать на вашей родине… А я хочу…       Он чуть качает головой, не поднимая глаз.       — Конечно, она примет вас. Но не меня. Она осознает свой долг перед подданными. А подданные не желают на своей земле человека, который опозорил родовое имя.       Когда лепестково тонкие пальчики осторожно ложатся ему на запястье, Джораху кажется, что из легких ушел весь воздух, а тело вспыхнуло трескучим жаром очага.       — Может быть, мы сможем приехать туда… позже. Говорят, время лечит любые раны. А пока я хочу, чтобы вы знали. Ваш дом здесь. И, кстати… — он не видит улыбку, но угадывает в ручейковом шелесте голоса, — вам пора получше с ним познакомиться.