Не пытайтесь.

Маша делает попытку достать сигарету, потом еще и еще одну, но ни одна не может увенчаться успехом. Руки безбожно дрожат. Мысли в голове несутся так быстро, как мелькают перед глазами вагоны скоростного поезда. «Зачем я вышла, если не курить..» «Но ведь курить нельзя, Ева почувствует запах сигарет и поймет, что мама снова начала курить…» «Дура, что она поймет, ребенку пять лет, тебе главное успокоиться любым способом, если она заметит тремор рук, вот это будет плохо…» «Курение плохо сказывается на легких…» «Какие нахуй легкие! А если Дима заметит, вот это как ты объяснять будешь?» Маша машет головой, как будто отмахиваясь от разгоряченных, нервных, перебивающих друг друга мыслей, снова безуспешно пытается вытянуть сигарету, как вдруг сердце замирает, делает кульбит и будто падает в пропасть. -Неа, нет, это не он, - говорит себе Маша практически вслух, но почему-то не оборачивается проверить. Мужчина – слышно по походке – обходит ее со спины и останавливается перед ней. Маша видит только его ноги и блестящие лакированные ботинки, но ей этого достаточно. Старая привычка потупливать взгляд и смотреть на обувь заставила ее сегодня хорошенько рассмотреть, в каких ботинках он пришел на этот злополучный день рождения. -Вика, посмотри на меня, - говорит он и забирает пачку из ее трясущихся пальцев. Маша не слушается. Ее давно зовут Маша. Не Вика. И даже не Виконька. Зачем иначе нужна была вся эта морока в паспортном столе, если не чтобы забыть это имя, это время, и все что с ним связано? Так почему же тогда она ждет как раз того, из тех времен? Почему она ждет пальцев на ее подбородке? Хватки, которая поднимает голову вне зависимости от ее желания. Савелий – а ведь теперь он Савелий Николаевич, - устало вздыхает, забирает и зажигалку и, подкурив, протягивает ей сигарету. -Посмотри на меня, - повторяет он. «Я взрослая женщина. Я взрослая женщина, меня зовут Мария и я в состоянии с этим справиться», - повторяет себе Маша, и, поборов импульс по-детски помотать головой, говоря «нет», с усилием поднимает взгляд. Совсем не изменился. Борода, очки – решил замаскироваться под интеллигента, класс – но те же черты лица. Ничего нового, подтверждается ее первое впечатление после «знакомства» у двери, быстрых оценок, после которых она весь вечер таращилась в тарелку и истошно пыталась скрыть тремор. Ничего нового, только взгляд отличается. Настолько отличается, что Маша снова борется с собой и желанием в ужасе наклонить голову обратно, и пристально вглядывается. На первый взгляд, впрочем, и здесь изменилось немногое. Карие глаза излучают то же, или куда более взвешанное и ледяное, спокойствие и непоколебимость. Но за этой пеленой, за этой плотной маской, в лице Саввы читается страх, неуверенность и будто – не показалось ли? – мольба о помощи. Однако слова, которые он произносит, звучат так, как в старые времена – так, как будто он контролирует всё, включая вращение Земли. -Ну и чего ты дрожишь? Что, ты думаешь, я сделаю? От этого вопроса Машу пронзает обидой. Он что, думает, что она его испугалась? Да она его никогда не боялась! Детская дурь, извращение и абьюз, давно проработанные с психотерапевтом, вот что это было! Она больше не ребенок, и смена имени завершила процесс становления другим человеком, теперь она взрослая женщина и может за себя постоять! Да! -Я – ничего не думаю. Мы оба взрослые л..люди, - говорит Маша и отказывается признавать дрогнувший голос и тот факт, что нерешительный тихий голос принадлежит ей, взрослой женщине, которая может за себя постоять. -Да, и у нас обоих семьи, - говорит Савва и отводит взгляд, а Маша успевает заметить, как трескается пелена невозмутимости в его глазах, и как в них проступает страх. «Расскажи ему о том, что когда-то ты была полиаморной», - мелькает быстрая мысль у Маши и она вздрагивает от того, какие нелепости происходят в голове, когда встречаешь человека из прошлого. «Маша, соберись. Это было до того, как ты встретила Диму. Это было до рождения Евы. Это было до семьи… Погоди…Зачем вообще это рассказывать? Какие еще у тебя мотивы?» - думает Маша и принимает решение молчать и курить, чтоб не сказать чего-нибудь лишнего. Савелий тоже молчит. Молчит и смотрит куда-то в окно. Нахрена он вообще вышел сюда? Нет, лучше не задавать ему этот вопрос, мало ли ответ ее не порадует. -Не куришь? – говорит она и указывает на пачку ее дамских сигарет у него в руках. -Ах да, - слегка вздрагивает Савва, - Можно? Маша кивает и смотрит, как Савва подкуривает ее тонкую сигарету, решив не обращать внимания на подмеченную деталь – его грубые пальцы тоже слегка подрагивают. -Понимаешь… - говорит Савелий и снова отводит взгляд от пачки в окно, - Я много прорабатывал то, что происходило в школе и универе. Я… в общем, я теперь другой человек. Я люблю свою жену… «Так что ж ты мне это рассказываешь здесь, что ж не сидишь с ней за столом», - зло думает Маша и не понимает, почему она злится на Савву. Хотя нет, понимает – какого хрена он оправдывается перед ней так, как будто тут вообще идет речь о нарушении верности своих клятв. Решение о своей она приняла четко и навсегда, когда поняла, что хочет связать с Димой свою жизнь и навсегда отказаться от своего прошлого. -Я тоже люблю своего мужа, - зачем-то говорит Маша и злится теперь уже на себя. Зачем было это говорить? Что за парад самоубеждения? В смысле нет, не самоубеждения, ей не надо убеждать себя, что она любит Диму, в смысле оправданий, зачем оправдываться, да. Минуту они молча курят. Надо сменить тему, закончить этот дурацкий диалоги вернуться к семье и друзьям, думает Маша. -А забавно, да, что мы с Олей подружились? – говорит Маша и секунду чувствует непонятную неловкость, и вдруг Савва резко отворачивается от окна и смотрит на нее. Взгляд его сменился и будто чуть потемнел. В его глазах уже что-то совсем другое – не знакомая невозмутимость, не незнакомый ранее страх, а то, чего она совершенно не ожидала увидеть. В его глазах злость. -А как так вышло вообще? – говорит Савва и, бросив непотушенную сигарету на пол, делает к ней шаг, - Как вы подружились? Маша ждет своих обычных эмоций – возмущения непонятно с какой стати повышенным на нее голосом, задетой гордости и желания послать человека, который так с ней разговаривает, - но эти эмоции, эмоции взрослого гордого человека, не приходят. -Ева с Викой… Мы ждали их из садика, они подружились, и… ты же знаешь… - бормочет она вместо слов негодования, которые могли бы поставить его на место. И зря, видимо, она этого не сделала, потому что брови Савелия взметаются вверх, а злость в глазах перерастает в ярость. Он делает еще шаг к ней, Маша в испуге отшатывается. «Бешеный. Зачем ты вообще перебираешь, на что он мог разозлиться, ты же видишь, он неадекватный. Нечего его бояться, ты взрослая женщина, надо послать его к чертям и уйти отсюда!» Но Маша не уходит. Она так и остается стоять, съежившись и забыв про сигарету в руках. -А не для того ли ты, Вика, с подружилась с моей женой, чтобы спровоцировать меня и разрушить мой брак? – говорит Савва и его голос больше не повышен. В его голосе звучит…известное уже ледяное, убийственное спокойствие – спокойствие, в которое всегда преобразовывалась его ярость – но судить Маша может только по голосу, потому что глаза она уже потупила. Потупила и снова изучает его ботинки, следуя давно позабытому инстинкту, который она загнала в самые темные закоулки сознания, туда же, куда загнано и ее чудовище, чудовище, которое оживет и завладеет всем ее существом через три…две…одну… Щеку Маши, взрослой женщины Марии, ежедневно отдающей приказы в театре работникам сцены и актерам, обдает острым, горячим жаром. Он что, дал ей пощечину? Да, он дал ей пощечину. Пощечину-переключатель, который выключает Марию-режиссера театра. Выключает Марию. Выключает вообще Машу. И Вика делает то, что Маша никогда бы себе не позволила – положив ладонь на горящую щеку, почувствовав жар, который разливается от нее по телу знакомым огнем, она ощущает, как помимо ее воли колени касаются ледяной кафельной плитки. Глаза Вики смотрят вниз, на грязный пол подъезда, и она не видит, как взгляд Савелия снова меняется, как в нем через стену спокойствия пробивается и начинает бушевать ужас от сделанного, ужас за будущее и настоящее, ужас, под действием которого Вика слышит его удаляющиеся шаги и хлопнувшую дверь на лестничную клетку. Вика стоит на коленях и даже не пытается унять сердце, которое шарашит на полную катушку так громко, что за его стуком почти не слышно кричащую из глубин отосланного к чертям сознания Машу о том, что надо встать, уйти и сделать вид, что ничего не было – и Вика просто не успела бы ее услышать, потому что хлопок двери слышится вновь, и ее голову резко вздергивают за подбородок наверх. Нет больше Сергея Николаевича, которым, наверное, называют его подчиненные на работе. Нет мужа ее подружки Ольки, отца его дочери, которую почему-то тоже зовут Викой. Есть только животная, голодная страсть, и одновременно спокойствие хищника, уже настигшего свою жертву. Щеки Вики поочередно обдает огнем, но она его будто не чувствует – все тело уже горит, горит как тогда, тогда в первый и каждый раз на лесной поляне, и под ногами будто не грязный кафель, а грязная земля с колющими коленки ветками. -Мало, - впиваясь в ее взгляд своим, то ли спрашивает то ли утверждает Савелий, и Вика может поклясться, что то, что она избавлена от необходимости-тире-желания кивнуть из-за его до боли сжимающих ее подбородок пальцев – не случайность. В следующую секунду Вики непроизвольно охает и оседает на преклоненные колени. Успев только подумать о том, что уличные стрелки с драками, должно быть, у Саввы сменили занятия боксом, она отлетает от еще одного удара в живот, теперь уже – ногой – куда-то в угол лестничной клетки. Боль растекается из живота, как горячий напиток, который не гасит огонь, а разжигает его еще больше. Помутненным от непроизвольно выступивших слез взглядом она видит руку Саввы, подбирающую с пола незатушенную сигарету. Вика судорожно вбирает ртом воздух. -Тише, тише, - тихо и ласково говорит Савелий, опускаясь рядом с ней на колени. Она видит его взгляд, и спокойствие, как всегда, передается от его взгляда ей, и дает сделать несколько глубоких вдохов – чтобы уже через секунду снова задышать коротко и часто, когда сигарета вонзается ей в руку. Зрительный контакт не прерывается, и Вика будто видит себя его глазами – видит расширившиеся от боли зрачки, видит огонь, пылающий внутри и на коже, и читает в его взгляде острое, хищное удовлетворение. И вот она не дышит уже совсем – горячим, в противовес льду его спокойствия – прикосновением его рука плотно обхватывает ее горло и огонь смещается вниз. Воздух, так необходимый ей, как будто проникает сквозь его губы, прильнувшие к ее губам, и все наконец смешивается, краски окружающего их подъезда плывут и кружатся, и ей кажется, что она теряет сознание – но нет – это она растворяется, полностью растворяется в его глазах, в которых спокойствие вытеснило наконец окончательно завладевшее им чудовище – одно на двоих. Как и всегда. И его тихое «Моя» тоже кружится и уплывает, уплывает, как воздух, боль и огонь, как и их тела на лестничной площадке, превратившись в яркий столп искр, привычно взметнувшийся наверх, в космос.