Элдарон. Город беженцев.

Пахло дымом, кровью, гарью. Хотелось пить, умыться и сбежать. Наверное, его успокаивали эти мысли о воде и побеге. У мамы были чёрные от сажи лицо и руки. Этими руками она, обнимая их, оставляла на их рубахах чёрные мазки. Он посмотрел на брата и понял - конец всему существует. И им не повезло родиться так близко к нему. И очень жалко маму. Где-то на грани сознания прочно сидела мысль: она этого дня не переживёт. - И никогда... - она встала перед двумя мальчишками на колени, - Никогда! - голос её дрогнул, она сглотнула комок в горле, который тут же выдавил из её глаз кристально чистые слёзы, чертившие на щеках чистые полосы, - Не приближайтесь к Элдарону! Никогда! Он лишь слабо кивнул. Брат же разрыдался, кинувшись ей на плечо. Потолок над головой горел, в воздухе - пепел. Лёгкие и горло жжёт. Всё в красном от бившего во все окна искусственного зарева, созданного из жаркого огня и пролитой крови, свет с разлитыми в нём рыжими бликами. Стол в комнате отбрасывает длинную косую тень на дощатый пол. Мальчишкам жарко и страшно. Пот струится по телу и пропитывает одежду. На белоснежные волосы оседает пепел. В золотых близнецов - удушающий ужас, рвущий сердце и заменяющий кровь на стеклянную крошку, что, пульсируя с каждым ударом больного органа, рвёт всю кровеносную систему. Сквозь кроваво-огненное зарево пробивается звук. Сначала - голоса. Много. Они смешиваются друг с другом в неразборчивый чёрный гул, с каждой минутой надвигающийся на них чёрной массой, несущей за собой злобу и что-то необъяснимо страшное. Потом - топот. Быстрые шаги, словно спугнутая стайка птиц, мягко ступающие по подушке из золы, а потом - глухо и громко по поваленным деревянным домикам горящей деревни. Мама затолкнула их в подпол. Сверху на люк перевернула сундук с вещами. Беломир догадался: чтобы их не нашли. Брат молчал. Через трещины между половицами на мальчишек падал свет, разрезая их на длинные ломти кровью и огнём. Они сидели на коленях, временами стряхивая с ног наползавших с земли жуков. Белояра трясло. Они смотрели слезящимися глазами в эти заполненные светом трещины. Дышать здесь, внизу, было легче. Ноги мамы замерли над их головами, она кашляла и цеплялась руками за перевёрнутый сундук. Скрипнула дверь и внутрь забежали незнакомые страшные тени. Внутри всё сжалось, похолодели пальцы. Крик подступил к горлу, но было слишком страшно кричать. Беломир тоже затрясся. Над ними происходило что-то страшное: топтались ноги, мама кричала, упал бросавший косую тень стол, а чужаки молчали. Раздалось женским надломленным голосом: - Сволочи... И мама перестала кричать. Белояр вздрогнул, навалившись Беломиру на плечо и зажав рот рукой. Потом быстро, словно бы увиденная картинка обожгла его, уткнулся лбом в землю, пытаясь проглотить рыдания обратно, запихнуть их себе в глотку. Тело, упавшее на пол, перерезало кровавые лучи, погрузив детей в тень. На них меж просветов половиц смотрели глаза. Что-то тёплое и влажное просочилось через трещины пола и упало к их ногам влажным шлепком и металлическим тёплым запахом. Белояр начал раскачиваться на земле, мыча себе в руку. Из них двоих он первый понял, что произошло. Мамины глаза смотрели на них через щель пола. Глаза - запотевшее стекло, недвижимое, с замершим по ту сторону ужасом. И вокруг этого тёмного пятна с мамиными глазами - чужие тени и ноги. Маму убили. Потом её схватили за руки и потащили наружу. И только тогда стало тихо. После того дня на холмах остались только обгоревшие скелеты домов, опалённые псы, медленно умирающие на сожжённой земле, чёрное от клубов дыма и пепла небо, да двое грязных мальчишек, братьев-близнецов, - Беломир и Белояр, - выброшенных в незнакомый и такой огромный мир. Так погибла деревня Нытах. *** Река шумела где-то внизу, подпрыгивая к самым ногам и бросаясь брызгами. Она была как-то садистски весела, эта чёртова река, её забавляла эта ситуация, так больно ударившая по самолюбию Ноирин. Ветер бросал ей её же волосы в лицо, разрывая видимую картинку металлической паутиной, делая из её обзора разбитое стекло. В боку кололо, во рту пересохло, удушье раскалёнными пальцами схватило её за горло. Было страшно? Да. Выход был один - бежать. Бежать дальше. Дальше от чернильных скал, укрытых белым покрывалом вечной мерзлоты, дальше от пропасти с плескающейся на дне холодной водой, дальше от замка из камня и стекла, дальше от чёрных дублетов с синей нашивкой эдельвейса, дальше от всего, что живёт в этом монохромном чёрно-белом краю. Дальше от дома. Дальше от всей своей жизни. Чуть не оступилась. Вниз из-под ноги полетела каменная крошка. Река проглотила её с жадностью и наслаждением. Впереди узкая тропинка над пустотой и холодной водой сворачивает налево, огибая выступ скалы. Стоило только повернуть, уйти вслед за каменными стенами природы, создавшей этот высокогорный клочок мира, прижаться спиной к холодному камню, как налетел колючий ветер, неся с собой ворох нескончаемых острых снежинок. Он стал рвать на ней чёрный дублет, путать волосы, рассыпая их по плечам. Ноги дрожали... Колени подгибались от усталости. Все они - предатели. И ноги, и колени, и преследователи. Река шумит ещё громче. Попыталась перевести дыхание, отдышаться. Но кислород опускался в лёгкие толчками, холодом и болью. Успела прикрыть рот прежде, чем закашлялась. Ноирин страшно устала бежать. Теперь она вспоминала о своей мягкой постели с нежностью и любовью. Хотелось лечь на перину, вытянуть ноги и накрыться толстым одеялом. И чтобы служанка положила грелку под матрац. Но вокруг - холод, горы, снег. И у неё больше нет права на данную от рождения ложу. Шаги... У дворцовых стражников тяжёлая обувь: они издают ужасный топот. Снова кинулась вперёд, с сопротивлением выбросила своё тело в ветер и ворох белого снега. Страх гнал, делал из неё жертву, заставляя забиваться во все углы, метаться от стены к стене, и искать спасения от тех, кто когда-то каждый божий день преклонял пред ней колени. Но бежать дальше было невозможно - надвигалась метель. А преследователи не могут остановиться, пока не догонять её, пока не загрызут, как свора борзых псов. А вода всё плещется и шумит... Она оставляла за спиной всё: дом, последнюю родню, верных и кротких слуг, родные коридоры и залы, комнаты, знакомые с младенчества витражи, свою историю и двадцать пять лет жизни. А ещё гильотину, взгляд синих глаз с балкона, взмах родной руки, велящей опускать лезвие. Это был нонсенс: казнь у банши. Но Ноирин была уверена в одном, только в одном. Она не умрёт ни сегодня, ни в ближайшем будущем. Но жить дальше, как жила, уже невозможно. Шаги ближе... Если бы это только видели родители... Это был позор! Позор на всю семью, на весь род. И для всех именно она - семя позора, сорняк в их блестящем саду. Но ведь это же не так... Не так же?.. Дорога кончилась, словно перерезанное тело змеи. А топот ног - за поворотом. И вода... Холодная, жадная вода где-то внизу, во тьме. Поднимает голову. Над ней - чистое утреннее небо. Рассвет. Свет стекает с горных пиков, отражается от снега и бьёт в глаза яркостью и блеском. Солнце бледное, затянутое размазанными по нему облаками, кидающимися на горные массивы, как овцы под нож мясника. И пусть она тоже будет такой: овцой под ножом. Когда дворцовая стража ступит на то место, где была она, они не увидят ничего. Только чёрные камни, вечные снега. И вода будет подлизываться к их ногам, проглатывая Ноирин в, казалось бы, последнем полёте. Её никто не выдаст. Её никто не сдаст. Сизые горы никогда не разговаривают. Солнце поднимается выше. *** - Моя Госпожа, леди Ноирин пропала. Дыхание сбилось. - Вы преследовали её? - До самого конца окольной дороги. Возможно, она прыгнула в воду. Она подавилась вздохом. Прижала палец к тонким губам. Серебряный венец тончайшей работы мастера держал её волосы. Сердце зашлось лихорадкой. - Тогда почему вы сами не прыгнули следом? Стражник не отвечает. Опускает голову, боится смотреть ей в глаза. Но злить Ниссу - ещё хуже. - Только прикажите, Ваше Высочество... Она прикажет, и они прыгнут. Она прикажет, и они умрут. Так было всегда. И так всегда будет. Взмахивает рукой, отпуская его. Мужчина в чёрном дублете поклонился ещё раз, прошёлся через весь зал и исчез где-то в слепых коридорах Ледяной Короны. "Безрассудная... Безрассудная!" Нисса встала. Её туфли прозвучали по мраморному полу её собственным сердцебиением: частым, испуганным, взволнованной стаей птиц над гнездом, куда кралась предательская змея. В мозгу единственной мыслью пульсировало: "Найти! Найти!.." Наконец, остановилась. Писарю в углу зала крикнула властно и несдержанно: - Во все уголки Нави, в каждый город, в каждый край! Эсмарилл ищет предательницу Ноирин-Жанну Эсмарилльскую, бывшего главнокомандующего Сизых гор. Она преследуется за политическое предательство собственной Родины. Наказание... - она садится на трон, раскладывает руки на коленях, выпрямляет спину, почему-то следующие слова убивают её саму, - Смерть... И Ниссе, Наместнице Эсмарилла, в чьих руках вся власть, совсем не хочется её смерти. Венец не удерживает её волос, и высокая причёска стреляет локонами, падающими на её плечи стальными стрелами. Кажется, сердце всё же не выдержало. А спина - ровная.