setting fire to our insides for fun

Хонджун бежал, пока ноги не начало сводить судорогой, пока легкие не начало резать; тогда он упал в темную прелую листву, совершенно обессиленный. Маленький и несчастный, в уродливом костюме на Хэллоуин, глубоко в ночном лесу. Совершенно один. — Заблудился? — Чей-то голос позвал его из-за черного ствола. Блеснули яркие глаза. — Можно сказать и так, — Хонджун с трудом поднялся с земли, все еще задыхаясь от бега. — Понятия не имею, где я нахожусь. И даже успел забыть, от чего бежал. — А где бы ты хотел быть? — Силуэт вопрошающего выплыл из-за дерева. Он был совсем чуточку выше самого Хонджуна. Голос мелодичный и приятный. Страшно было самую малость — Хонджун списал это на остаточный адреналин после ночной пробежки. — Ну... Он задумался о доме; о своей маленькой, но уютной комнате. К сожалению, в памяти сразу же всплыли все потайные коробки — вся самость Хонджуна, которую он не мог никому показать. Коробочная жизнь. Никому он был не нужен там, откуда сбежал — волею случая, но все же. Может, судьба действительно существует. Хонджуну всегда хотелось верить в чудеса. Может, это его шанс. — Где угодно, — честно признался он. — Но не здесь. И не дома. Было бы славно оказаться в каком-нибудь теплом месте. И отдохнуть, наверно. Не знаю. Я уже на все согласен. — А ты забавный, — голос засмеялся и приблизился. — Меня зовут Чон Уен. Твое имя? — Ким Хонджун. — Пойдем, Ким Хонджун. Я отведу тебя на солнечную сторону. Хонджун наугад протянул руку навстречу Уену. Ладонь на мгновение коснулась чего-то пушистого и когтистого — тоже костюм на Хэллоуин, должно быть, — пока его пальцы не легли в крепкую человеческую руку. Уен держал его нежно, но надежно. До солнечной стороны дошли совсем быстро — Хонджун совершенно не заметил, как пролетело время. Уен заботливо вел его сквозь мрачную чащу и развлекал разговорами о всякой ерунде. Это оказалось на удивление приятно — еще никто не интересовался текстурой волос Хонджуна и его любимым временем суток. Уен подобрался совсем близко к его коробкам. Рассвет забрезжил яркой полосой за черными стволами, и лес мигом поредел. Их взору открылось бескрайнее поле, золотисто-пшеничное, с ярко-рыжими всполохами огромных тыкв на остывающей земле. Уен оказался обычным парнишкой возраста Хонджуна — но, боги, как же он был красив в сиянии солнечной стороны. Его открытая улыбка завораживала, а лисий прищур темных глаз притягивал к себе необъяснимым образом. — Пойдем воровать тыквы? Хонджун не смог сказать ничего вслух, лишь крепче сжал ладонь Уена в своей; и так началось их странное приключение на солнечной стороне. Тыквы впоследствии оказались живыми; они чуть не оставили их двоих навсегда в праздновании своего запоздалого Мабона; пришлось прятаться в пухлых стогах сена, все еще в дурацких хэллоуинских костюмах и держаться друг за друга до боли, сдерживая смех. В карманах Уена пряталось бесконечное количество конфет и нескончаемый поток самых разных историй. В некоторые из них он втягивал Хонджуна добровольно-принудительно: на их пути встречались таверны с кошмарами, говорящие звери и зачарованные чайные кусты; куда бы они не пошли, всюду звучали песни. Некоторую часть из них Хонджун исполнял самостоятельно — доставал из своих потайных коробок после настойчивых просьб Уена. Только ради него. И было приятно быть услышанным и принятым; приятно видеть обожание в чужих глазах; быть самим собой. Ночевали, где придется — в маленькой комнатке на чердаке таверны; в покоях старого замка, овитого плющом; на сдвинутых партах в звериной школе; в ворохе палой листвы, на крошечном острове посреди бесконечного лягушачьего озера. Неизменно вместе. Уен обнимал Хонджуна всеми конечностями, так, чтобы ему было тепло и уютно, и иногда он чувствовал густую шерсть; иногда Уен был очень рыжим, но Хонджун не придавал этому значения. Уен был жаден до всего, что связано с Хонджуном — его тела, его запаха, его смеха; он наглым образом без спроса совал свой длинный нос в его душевные коробки. Раскапывал слезы и боль. Поглощал их и топил Хонджуна в своих объятиях. Хонджун не придавал этому значения; ему все еще было приятно наконец-то быть самим собой. Приятно быть тем, в ком нуждаются; или хотя бы делают вид, что нуждаются. Хонджун был ему благодарен. Но он совершенно не видел сны, и это единственное, что тревожило его здесь, на солнечной стороне. Каждый раз, закрывая глаза, он провалился в душную и вязкую темноту; она словно забивалась шерстью в нос и уши. Ему ничего не снилось здесь. Он скучал по своим кристальным замкам, гигантским цветам и бесконечному синему небу. Его сны всегда были красочными и живыми; иногда они казались более реальными, чем его настоящая коробочная жизнь. Ему не хватало ощущения полета в пурпурных небесах. Ему не хватало своих огненных кораблей. Он вспомнил об этом совершенно случайно, когда заметил в высоком осеннем небе маленькую синюю птичку. Она была по-настоящему свободной; она была единственно свободной здесь. Когда она опустилась совсем низко, чтобы пропеть свою звонкую печальную трель для Хонджуна, Уен громко клацнул челюстями. Птичка исчезла, а изо рта Уена торчали лазурные перья. Одно из них он аккуратно обтер о свою штанину и ласково заправил Хонджуну в волосы. — Тебе идет синий цвет. Давай покрасим тебе волосы? Здесь неподалеку в роще живет целое семейство таких синих дурынд, которые только трепаться о пустом и умеют. Но придется повернуть назад. — А что дальше? — Хонджун указал перед собой. Там виднелась густая чаща; последняя листва давно облетела, и потому лес казался совсем черным и очень холодным. — Мы туда не пойдем? — Это конец солнечной стороны, — как-то снисходительно улыбнулся Уен. — Пространство и время, от которого ты хотел сбежать изо всех сил. — Больше не хочу, — расхрабрился Хонджун. Он вспомнил о всех своих коробках, которые когда-то принадлежали ему и только ему одному. Когда-то у него было что-то свое, личное. Раньше у него была даже любовь — безответная и колючая, но все же была. Сердце жалобно сжималось от этих воспоминаний, и это ощущалось очень настоящим. Очень непривычным после солнечной стороны. — Мне интересно увидеть начало темной стороны. Начало зимы. Нельзя же все время жить в красивой осени. Это противоречит законам природы. Сколько мы с тобой уже путешествуем? Месяц? Уже должен был лечь снег. Уен улыбнулся еще шире, обнажив белые зубы с застрявшими лазурными ошметками. Они показались прядями будущих волос Хонджуна; цвета, который так хотел видеть на нем Уен. Он еще крепче сжал ладонь Хонджуна в своей, и тот почувствовал холодное прикосновение когтей. Настоящих. Не хэллоуинскую бутафорию. Уен никогда не носил праздничных костюмов — таковым был его повседневный стиль. Фриковатый и незабываемый. Хонджун никогда не сможет вытравить его из памяти. — Хонджун, милый, если мы покинем солнечную сторону, мне придется тебя съесть. Совсем как эту глупую птичку. Она тоже когда-то хотела сбежать. А мне тебя кушать вовсе не хочется. Я тебя люблю, Хонджун. Хонджуну вовсе не понравились его слова, это было неприятно, он вспомнил о том, что раньше терпеть не мог любого вида прикосновения. Он попытался вырвать свою руку из уеновой хватки, но не смог; почувствовал горячую кровь, стекающую по пальцам, свою собственную кровь от хищных уеновских когтей. И тут ему наконец-то стало по-настоящему страшно.