setting fire to our insides for fun

Земля опустела еще тысячу лет назад. Никто не лежал в изумрудном ковре из трав, не строил песчаных замков; не трогал ракушек и древнего храма камни, что сияли на солнце белым и ярким. Только ветер гулял по руинам, капризный и стылый в любое время — он плакал и по кому-то отчаянно тосковал; кого-то искал; в одиночку носил это бремя. Хонджун жил один уже двести лет как. Он ни по кому не скучал. Он никого не знал. Пуповина иссякла и обеднела: последний, кого она породила, едва ли был больше дюйма; самоцвет, что нежнее зари и светлее весеннего утра. Он бродил по клочку земли — местами почти что тундра, лишь у берега моря остались еще цветы. Хонджун забирался в бутоны и видел долгие сны: как бежал по траве, догоняя других, таких же; как он жил и рос перламутром в маленькой раковине — течение нежило лаской в глубинах морских. По пробуждению он зашел в воду: чуть не оторвало ноги прибоем, но дно он успел увидеть. Там было темно и тихо; там плавали хищные рыбы. Там не на что было смотреть. Хонджуну милее свет и сиянье равнин. Страшнее лишь были руины — кладбище прожитых лет. Они вздымались горами — Хонджун был особенно маленьким и не смел забираться наверх. Иногда он бродил по огромным парадным залам, увешанным белой тканью. Было темно и тихо — так падает первый снег — только любая снежинка вмиг погребла бы его. В школе было красиво — он со временем понял. Привык. Он перечитал все книги, что только сумел найти. Другие — те, кто был до него — писали о разном. О том, как прекрасен солнечный свет и как сладок сон до весны. Как наносить пудру; как делать мечи. Хонджун знал лишь быстрых стрекоз и подарки земли — огромные ягоды, капли росы. Он читал бесконечно долго; когда наконец он вышел на свет, он знал слишком много для того, кто прожил всего несколько сотен лет. Он не нашел только других — ни крошечного осколка. Ни самоцветной пыли. Он видел и знал слишком много: и тайны земли, и суровость зимы, и даже — как волны морские выли. Он не был лишь на Луне. И эта тоска — невозможность летать — словно крошится внутри. И эта надежда — он читал, что она умирает последней — душит хрупкое и бесполезное тело, и становится невыносимо болезно проживать каждый день. Он не верит — он знает, что на Луне он найдет других. Что там кто-то обязан быть. Кто-то высматривает его, крошечного, каждую ночь, когда солнце перестает светить. Кому-то он нужен. Кто-то ждет Хонджуна с Земли.