Фрагменты прошлого в настоящем

У Вилберта под кистью распускается бутон. Адельхейт лениво машет хвостом, лёжа на камне и с любопытством смотрит. Красиво. Ей нравится. Наверное, рисовать, установив мольберт в песок, не очень удобно, но Адельхейт кисть в руках никогда не держала, так что сказать точно не может. Вилберт не выглядит так, будто ему неудобно. — Тебе не жарко? — он поворачивает голову в ее сторону и хмыкает. — Камень должен быть горячим. Чешуя на твоём хвосте снова будет шелушиться, а ты опять будешь жаловаться всем вокруг. — Я только что из воды! Уж какое-то время потерплю, — Адельхейт дёргает ушным плавников и вздыхает, складывая руки себе под голову. — Что это за цветок? — М-м. Пока не придумал название. Адельхейт, кажется, интересуется ещё больше. Она приподнимается на руках, шлёпает хвостом по камню и подаётся слегка вперёд. Забавная. Вроде сирена, а вроде бы не опасная и не страшная совсем — человеческими вещами интересуется так, будто живёт среди них. — То есть, — в ее голосе звенит восторг, и Вилберт невольно гордится собой. Конечно, заинтересовать её проще простого, но она его младшая сестра. Конечно, ему хочется быть более крутым перед ней, даже если подобные выкрутасы он оставил лет триста назад. — Ты его сам выдумал? — Что-то вроде того. — А зачем? Вилберт вздыхает. Даром что Адельхейт лишь слегка младше него — они, конечно, перестали считать возраст пару столетий назад — остаётся все таким же ребенком, у которого «почему» на весь свет наберется. Пожалуй, это ему и нравится, пусть кто-то и скажет, что он ненормальный. Четыреста лет нянчится с сиреной! Нянчится — слишком громкое слово. Адельхейт вполне способна позаботиться о себе сама — жила же как-то до него — а он всего лишь ей помогает, а она помогает ему. Вместе жить и проще, и веселее, да и рыбу Адельхейт ему ловит всегда самую вкусную, о рыбалке можно забыть. — Просто. Я художник, — он пожимает плечами. Голубой росчерк становится на огненном цветке завершающим штрихом, будто бы так и надо, так правильно. Вилберт делает пару шагов назад и придирчиво рассматривает картину. — Мне положено придумывать что-то новое. — Зачем ты это придумываешь, если все равно потом никому не показываешь? — Адельхейт тихо смеётся, но не отрывает взгляд от цветка. — Дай угадаю: это увидит четыре человека, которые и не люди. Альварес, Кристоф, Герда, Алекс, может быть, Бен. Тебе самому не хотелось бы показать картину куда большему количеству людей? Может быть, какому-нибудь это понравилось бы, и он придумал бы целый мир вокруг этого цветка. Вилберт равнодушно хмыкает. Его слава и признание не интересуют, он просто рисует для души. Что-то выбрасывает, что-то отдает друзьям, особо понравившееся хранит у себя, конечно, только место скоро кончится. Ничего страшного, проведет ревизию, да и дело с концом. — Зачем мне писатель? — он промывает кисточку в банке с водой и откладывает в сторону. — Я сам способен создать какой угодно новый мир. У меня, может быть, ещё и получше фантазия будет, чем у этих бесконечных писак, — он презрительно хмыкает. Вилберт людей не любит, а они не любят его. Может быть, поэтому он живёт здесь один. — Правда? Можешь? — Адельхейт слегка отодвигается и хлопает ладонью рядом с собой. — А придумай что-нибудь! Мне так этот цветок нравится! Он прямо-таки магический! Вот представь: что, если бы он исполнял желания? Или, может быть, рос бы только в жарком-жарком месте, и чтобы его достать, нужно было бы преодолеть очень сложные испытания, — она хихикает. — А что, если для их мира это самый обычный цветок? — Вилберт ложится рядом, заложив руки за голову. — Что, если у них целое поле таких? И ночью они освещают это целое поле. Здорово было бы, а? — Тогда у них, должно быть, красиво, — Адельхейт поворачивается на живот и складывает голову ему на грудь. Странная у них поза, конечно, да только кто осудит? Они на этот пляж одни-одинешеньки, могут делать, что хотят, и никто им не запретит. Может быть, позже придет Бен, но это позже. — Как думаешь, придумал бы Альварес применение такому цветку? — Вилберт задумчиво смотрит куда-то в небо. Таким он ещё не занимался, но ему, кажется, нравится. Ему не скучно жить, но это слегка разбавило бесконечную рутину. Время, когда ты живёшь вечно, течет очень быстро, он не успевает. Ему что-то размеренное подавай. — Конечно, нашел бы! — Адельхейт поднимает голову и легко кусает его за плечо. Ещё один странный ритуал — но все, кто нравится Адельхейт, ходят постоянно покусанные. — Ты ведь знаешь, какой он умный. Он из чего угодно зелья свои может сделать! Хочешь, я у него спрошу потом? — на ее лице играет лёгкая улыбка. — А как думаешь, что ещё в этом мире есть? У них же не могут там быть только цветы. Должно быть что-то ещё. — Может быть, второе солнце? — Вилберт щурится, посмотрев на запад. Третье солнце уже клонится за горизонт — хорошо, что он успел закончить картинку до того, как стемнело окончательно. — Точно! Мне кажется, у них было бы мало воды. Там было бы очень-очень жарко, — Адельхейт с радостью подхватывает игру. — А ещё… ещё они бы выходили из дома только ночью! Из-за жары. Вилберту кажется это смешным. У них целых три солнца, но все всё равно выходят днём. Он, впрочем, кивает. Мало ли, что у них там — может быть, днём и правда жара невыносимая, нет возможности работать и заниматься другими делами. — У них должна быть система охлаждения, — вдруг говорит он и ерошит Адельхейт ее розовые кудряшки, которые теперь выглядят ещё более растрепанными. — Если у них так жарко. Им ведь нужно что-то выращивать, чем-то питаться. — Ты прав! Что, если… — Адель! Вилберт! — Альварес идёт им навстречу, и выглядит он таким счастливым, что Адельхейт не сомневается — произошло что-то хорошее. Она переглядывается с Вилбертом, сползает с него в воду, чтобы чешуя, в самом деле, не стала шелушиться, а потом ныряет поглубже, чтобы вдоль берега проплыть к Альваресу быстрее. Выдуманные миры подождут. А цветок, в самом деле, вышел как настоящий.