О девчонках

Она приходила, когда я хотел, но уже не придёт, если захочу. А как я мог забыть про её важность? В один день человек мне нужен был, как воздух. Когда призрачный облик Волка игриво спрятался за Сфинксом, я понял, что зря вернулся в Четвёртую. Нельзя появляться там. А куда идти? Другие стаи…я их боялся. Да и не объяснить незнающим о силе, которую невозможно держать в себе. Боюсь я по сей день строгости, безумия, траура и шипов. А на чердаке было тихо, не считая отдалённого гула машин, и пусто. Там я был схвачен крепкими тисками вины и страха, и, не сумев вырваться, упал мимо кресла. Помню мало. Как щеки стягивало от влаги, холод, боль. И чувство, что он близко, что он сейчас придёт, что будет один на один, что он заберёт, заберёт, заберёт…может быть, это было правдой, и Волк крался ко мне. Но откуда-то выскочила кислотная девочка, закричала и ударила меня по щеке, и, видимо, прогнала его. Химера говорила много и хотела услышать столько же. Её прошлое оказалось такое, как Стальнозубый для Сфинкса. Нога в ортопедическом ботинке подёргивалась. Она взяла с меня обещание о естественной смерти, а потом испарилась. Или убежала. Помню мало. Уже в Четвёртой я подумал, что это могло быть воплощение Волка. Но нет. Оказывается, у Лорда есть троюродная сестра, о которой он не любит вспоминать. Всё лето и немного осенью испуг, кошмары и ссоры приводили на чердак. Как-то мы могли почувствовать проблемы друг друга и примчаться, чтобы высказать всё и услышать совет. И вот так я узнал, что Химера раньше жила с Рыжей, но из-за драки ушла жить в другую группу, и там ей тоже плохо. Она мало ест, но любит груши, которые, в свою очередь, не очень любят в Четвёртой. Все было хорошо, даже слишком. Поэтому и кончилось. Когда к нам попал Курильщик, я испугался. Любые нарушения правил были под запретом, и это вновь позабылось в веселой карусели. Снова! «К чему это могло привести в этот раз?» — подумал я и пообещал себе больше никогда туда не подниматься. И вот я слышу от Табаки, что тот старый закон он бы с удовольствием нарушил и ничего бы ему не было. Может, у меня тоже так. Но сейчас Химера на захочет тратить на это время, и это ужасно. Курильщик сам раздеться не может. Смачиваю тряпку в спирте и протираю поочередно лоб, шею, подмышки, спину. Горячее тело дрожит. Чтобы усилить остроты в ранках от настойки, заливаю спиртом свою ладонь. Курильщик любит зиму. Он рисует её в нас, или её настоящую. Его не напугали минус двадцать пять или тридцать и привлекли вычищенная до асфальта дорожка и снежные сугробы-стены. Он изобразил звенящий, словно стекло, снег. И Слепого в носках. Видимо, его ничего не могло оторвать от этого процесса, вот и получилась болезнь. Ко мне подходит Горбач. — Отдыхай, я тут посижу. Струи душа сегодня впиваются в спину, как гвозди. Но выходить нельзя. Химера. Курильщик. Тридцать восемь. Что я делаю здесь, если не способен уследить даже за здоровьем других? Какую пользу я приношу, если её всё равно меньше, чем дискомфорта? Я опять забыл про всё и залюбовался Химерой, словно красивой статуэткой. — Вдребезги! Ну вдребезги весь маникюр! Перед сном Табаки занимается моими руками. Пилочка Лорда, перекись. В первые разы было тяжело показывать их, сейчас привычнее. Правда, я так и не узнал, зачем он это делает. Это намёк, что пора заниматься ногтями самому? Тогда почему он пилочку не давал? — Вот смотришь на свои культяпки и становишься культяпкой, — ворчит он. — Щас как у Лорда сделаем, блинчики будут. — Круглой формы. Он кидает на плед пузатую бутылочку с прозрачной жидкостью. Табаки удовлетворённо кивает и обращается ко мне: — Ты скажи мне, чего себя так винишь? Не ты же его на улицу вывез, он сам Меняльный Вторник на это променял. И плевать, что холодрыга. Живописно ему было, тьфу! И главное, что смотался-то как быстро. Никто даже не заметил! Вот если бы я его курировал, то шарфик бы с окна кинул, или кружку кипяточную. Нет, Сфинкса на эту должность! Он бы сидел на подоконнике и орал: «Сы-ы-ына, домой!», и заболели бы оба. — Курировать мог я, но не догадался. — А ты и не обязан! Курильщик первый, кому нужно дарить чудеса не налётами, а порциями. Совсем немного, только чтобы поспал. Но ночь всё равно ужасная. К полночи луну закрывают облака, а когда погода выступает против человека, то деваться практически некуда. Слепой протягивает нашатырь к Курильщику. Сфинкс руководит всеми нами. Он мог бы руководить и Курильщиком, если бы тот хоть на минуту очнулся от лихорадочного бреда. Табаки разрывается между приступами страха и попытками докричаться до него, Горбач пытается напоить чем-то их обоих. Чёрный говорит о Могильнике, а потом ругается с Лордом, и всё это громко, жарко, и эти моменты, когда холодная вода наполняет таз в туалете, эгоистично ценны. Мне тоже страшно, и хочется сбежать, но я буду здесь до последнего. Помогает Курильщику только таблетка из Могильника, одиноко лежавшая в его рюкзаке. Вскоре он засыпает. Слепой и Горбач тоже роняют на него головы. А утром Чёрный уносит Курильщика в Могильник. — Тревога! Полундр-ра! Табаки вопит, сидя на полу возле Сфинкса и Черного. Бессонная ночь, всевозможные страхи и азарт раздирают его на разноцветные куски. Его самого нужно отсюда увести! — Свесить якоря! Приготовить шлюпки! Эвакуировать женщин и детей! Не слышно, что они говорят друг другу. Может быть, Сфинкс и Чёрный и вовсе кричат, но они как будто в своём отдельном мире, за пластиковым куполом. Вижу только уличные джинсы, спальные штаны, по подогнутому колену. Проползти к Табаки через Мону сложно, она тоже не находит себе места. Дымчатый хвост стоит трубой. Табаки и сам ползёт ко мне, хватает за штанину и кивает в сторону выхода: — И детей. Усаживаю его в Мустанг уже в коридоре. Табаки беспокойно ёрзает, и мои мысли перетекают в действия рук. Но стоит забыть о разговорах взрослых, как защитный купол лопается: — Тебе одного случая мало? — Сучёныш, в отличие от тебя, я сделал хоть что-то! Глухой удар. — А вдруг им понадобится наша помощь? Табаки кладёт ладошку мне на живот. — Не дрейфь. Там под кроватью Лэри, Горбач и Толстый. Разберутся без нас, а нам надо идти и вызволять Курика. Взять его тепленьким, то есть негорячим. А то в Моге ему недолго осталось. Ещё один удар, прямо о закрытую дверь. — Это Сфинкс там?! — Беги, мой верный жокей! Коридор за железной дверью белый до чёрных клякс в глазах и сияющий до желания уйти, так что продвижение дальше — наказание. Первый хвостик Могильника пуст. Вторая спальня слева, третья. Табаки дышит уставшей лошадкой, проверяя каждый кабинет. Ему совсем здесь не тяжело, а я крепко держусь за спинку Мустанга. С каждой стороны по палате, с точным до сантиметров расстоянием расставлены лавочки. Сейчас раннее время и не день осмотра, так что Пауки не ходят по коридорам. Но вдали все равно гремят столики на колёсах, цокают одинаковые туфли о кафель. Странно, но почти все они — женщины. Мне страшно. Я не хочу погружаться в эти описания, закрываю глаза, но упрямо иду дальше. Табаки тем временем просит меня остановиться у четвёртой палаты и дергает за дверь. Заперто. Он дёргает сильнее, и с каждой попыткой задор покидает мудрое личико. Совсем юная Паучиха проходит мимо, боязливо посмотрев на нас, и я понимаю причину. Табаки перепутал стороны коридора. — Ну и ладно. Курильщик! — он колотит по двери, привлекая внимание. — Ку-уря! — Тише, тише! Его тут не может быть. — Да как не может-то? Там за дверью дышат. Смотри-смотри, открывает… — это и правда не Курильщик. Табаки вскрикивает и зажимает рот рукой. — Русалочка!