О девчонках

Жарко. Ворсинки подушек щекочут щёки и липнут на шее. И если раньше это приносило мне особое ощущение тепла, то сейчас совсем не нравится. Наверняка такой жалкий фанатик ещё и выглядит всколоченным. — Что есть фанатизм? Это безукоризненное следование правилам, причинение вреда ближнему и медленное саморазрушение, и единственное, что мне не подходит, так это то, что я целый. — Спокойной ночи, — подчеркивает Сфинкс. Отвечаю ему, что у меня сегодняшняя ночь спокойной не будет. Ко мне опять вернулось это чувство! Оно такое гадкое и зудящее, что я вот-вот начну царапать себя и оставлю следы от ногтей на костях. Оно такое противное, что сосёт из меня все силы, погружая в неприятные мысли. Наковальня на макушке давит всё сильнее, я засыпаю… — А утро наступило? Это Курильщик. Что поделать? Вылезаю. — Дорогуша, имей чувство такта! Гнездо рушится, подушки летят на пол неожиданно громко. Чёрный переворачивается на другой бок, а Слепой уходит в коридор с одеялом на плечах, прямо как волшебник-адвокат. Курильщик открывает мутные глаза и переворачивается на живот. Больной-пребольной. Самое интересное, что ни одно наше средство его не излечило, а могильные травилки быстренько сбили температуру. Хорошо, что не вернули творческий настрой.       — Беречь силы надо, а не плескаться ими, — глажу его мокрые пряди. — ну ничего. Я тебе сейчас расскажу что-нибудь, мигом уснешь.       — Ой, не надо…       — А я считаю, что негатив нужно выплескивать во что-то полезное! Гляжу на остальных, на эту сонную пещеру. Половина из них притворяется, что спит, но будить их настроения нет. Лорд дышит мне в бок и улыбается чему-то. Тонко, безмятежно. Это придает вдохновения. — Значит, так: индус гулял по Лесу ранним утром, когда клещи замерзали и их по степени кусучести заменяли мухи, листва вместо желтизны становилась темнее, запах свежести проникал глубже в ноздри, а в сизых озерах уже не хотелось совершать омовение. Тяжело. Растянуто. Такое любят не все, но что поделать? Если бы я ещё знал, что меня дернуло рассказывать именно это, почему именно в таких красках…да всё я знаю. Чем больше жестокого я выдаю, тем легче становится. — Главным качеством индуса было сострадание, и он жалел бедолаг, чей дом — ил и муть озер. А особенно цепляли его мысли о том, как водные выползали на берег и становились сухопутными. Влезать в этот процесс кому-либо строго запрещалось. Курильщик лежит, положив голову мне на колено. Лорд открывает глаза:       — С чего это?       — В озере живут низшие формы жизни, а на суше развитые. У них не будет взаимопонимания! Исключения, конечно, е-       — Не о них. Слева от меня Мак разводит микстуру от кашля. Я верю: одним ухом он с нами. — Русалка высунула голову и шумно вдохнула острый от чистоты воздух. Лягушки отскочили от неё с громким кваканьем, ил слился с волосами. Она выбиралась на берег, цепляясь за голые ветки растущих рядом кустов. На русалке не было одежды, но её словно тянул вниз намокший свитер. Индус проходил рядом. Выход на берег он видел и не видел. Его ум был в мантре, пока пальцы перебирали четки. Как вдруг его отвлёк крик!.. Прерываюсь на попить. Индусу чай нельзя, мне можно. Македонский смотрит на меня во все глаза, не по-христиански жадный для продолжения. — Индус кинулся к озеру, забыв про строжайшие правила, за которые следовало бы наказание. А наказывать пришлось ему. У берега несколько уродливых зверюг пожирали что-то темное, принадлежащее маленькой девочке…хвост! Только он мог вызвать такой необычный запах. Глаза русалки запали, губы посинели, земля блестела от темной крови, а огромные клыки вонзались под кожу, вытаскивая белые кости. Зрелище так шокировало индуса, что руки и ноги обратились в восемь лап, темных глаз стало в несколько раз больше, кожа потемнела и покрылась черными волосами, а тело увеличилось до размера автобуса… — Стой, стой! — вдруг завопил Курильщик. — Всё, всё, я понял, спасибо. — А как же лирика, Табаки? — спрашивает Лорд. — где песни и сюжет? — Была, да сплыла, — говорю я поражаюсь, до чего же слабо звучит мой голос. Легче не стало. Стыдно! Сказка на то и сказка, что она должна иметь в себе какую-то мораль, а мой отрывок оказался ложью, мечтами, альтернативой. И так гадко от этого. — Вот чёрт, чёрт, чёрт! Лорд садится и глядит на меня в упор. — Индус победил, так? — Ни победил, ни проиграл, ни ничья. Курильщик опять мирно спит в ногах, и интерес пробудился неожиданно в Лорде. Он хочет слушать дальше, а я выдать ничего не могу: губы трясутся и хочется плакать. Нас отвлекает, неожиданно, Лэри: он просыпается и ударяется головой о потолок, слышится «так, да…», скрип лестницы и резкий свет ночника. Я подаюсь вперед (потом пореву) и не могу оторваться от этого зрелища. Несмотря на то, что Лэри для меня сейчас как размытый акварельный рисунок, в нём видны яркие краски. У человека вдохновение! — А ведь и правда, люди! Надо на Новый год девчонок позвать. Спицу, Рыжую и так далее! Стоит, всколоченный, в трусах и майке. Аплодирую. Лорд прикрывает глаза. Сфинкс, кто один не сел, чеканит каждый слог:       — Позовем. Ты, Лэри, завтра и пойдешь. Скажешь про нашу плюшевую ворону и имбирное печенье.       — Смеетесь, — бурчит Лэри. — Ну и пожалуйста. Не буду никого звать.       Тут включаюсь я:       — С ума сошёл? Обязательно тащи всех и каждого к нам, никого не слушай. И Русалку позови! Она кашляет и жилетку мне подарила.       — Не надо, — ноет Сфинкс.       — Почему?       — Сегодня в Могильнике мы видели Русалку, — тихо говорит Македонский. Он опять выглядит так, словно понял что-то неожиданно важное. — Поэтому Табаки о ней вспомнил. Все молчат. Боятся спугнуть дикого звереныша. Опасная ситуация, ведь молчание в ответ на слова закрытого человека сродни огню. Давно он не сидел так расслабленно, как сейчас. Ноги в позе лотоса, удобнее нет ничего, а руки покоятся на ступнях, и только пальцы, которые цепляют за носки, выдают волнение. Но не панику, а так, крошки. Мы ещё долго обсуждаем Новый год. При старших мы праздновали в столовой. Украшали её вырезанными снежинками, парочкой коротких гирлянд и одной большой ёлкой. Больше ёлки был только стол с салатиками, запеченной картошкой и газировкой. Её разливали каждому по глотку. Это было весело, но в стиле Наружности, и когда старшими стали мы, празднества ушли в простое «посидим». Однажды выпала ночь Сказок, однажды была ночь в кинотеатре, Сиамцы раздобыли ключи и мы целый день крутили старые фильмы. Сходимся на «посидим», потому что запускать самодельные фейерверки и погружаться в не-здесь попросту опасно: рядом будут девочки. Говорим взахлёб только Лэри и я. Все почему-то зажаты, отворачиваются и опять пытаются уснуть. А потом я вспоминаю, как начался этот разговор, и меня пробирает холодный пот. Значит, всё-таки пора.