Something in the orange tells me we're not done.

Спустя несколько часов Багги всё ещё лежал в их общей каюте. Шанкс уже давно вышел, пробормотав перед уходом что-то о еде. Багги был один, он лежал на полу, его воля растянулась по всему Оро Джексону. Даже шум волн и покачивание корабля не могли заставить его расслабиться. Он всё ещё был настороже, но думать о том, чтобы позволить своей воле угаснуть, было слишком для него. Он ехидно хмыкнул. А что сейчас было не слишком? Багги уже установил, что находится в прошлом или в другой временной линии, где ему ещё восемь или семь лет. Разве это всё не помутнение рассудка? Что ему теперь делать? Это не было ни причудливой силой дьявольского фрукта, ни кошмаром, ни чем-либо ещё, что он предпочел бы пережить заново вместо своего поганого детства. Это было чертовски реально, достаточно для того, чтобы привести в смятение его эмоции. Багги не мог сделать это снова. Он себя знал: вынести собственническую ярость, жалостливые взгляды, снова стать тенью для другого человека было почти невыполнимой для него задачей. И разве тот факт, что он чуть не потерял контроль сегодня утром это не доказывал? Чуть не потерял самообладание только из-за их жалостливых, вечно следящих глаз. Так не пойдет. Багги уже не ребенок, может быть, телом, но не душой. Он слишком многое пережил, слишком многое видел, слишком многое прочувствовал: горе, любовь, свободу, ревность — всё это. Люди здесь, эти призраки, которые бродили, смеялись и эгоистично извинялись, давно исчезли из его памяти. В воспоминаниях Багги этот корабль лежал в руинах, команда душила себя в сильной хватки горя, король, поступавший так, как помнил Багги, был просто безголовым телом, а его маленький рыжий приемник, хохочущий как ребенок, а не пьяница, был убит из-за старой обиды. Всё, что продолжало жить, существовать, чувствовать на этом корабле, было мертво, их жизни — многочисленные доказательства их личности, прикрытые мерзким малодушием, их ощущения превратились в ничто. Но Багги любил их. Любовь Багги не была чем-то неестественным, не была тем, что приходит быстро и надолго. Особенно после окончания подросткового возраста: Багги всегда контролировал свои эмоции, детская нужда легко покинула его после стольких травм — он знал, что его любовь теперь была неглубокой, быстро ломалась и превращалась в ненависть. Это ему не нравилось, но это было то, что помогало ему жить долгие годы. Глубокая и безмерная любовь всегда порождает слабости, Багги не мог себе этого позволить ни в подростковом, ни порой даже в зрелом возрасте. Но в детстве Багги любил, любил и любил. В юные годы он мог себе это позволить, команда была не самая лучшая, но не такая уж и жестокая. И Багги был верен. Верен своему прошлому, своим корням. Он был предан своему отцу, своему королю, своему капитану и всему, что с ним связано. Он был уже не так молод, его любовь была не та, его страхи были больше и больше — намного больше. Но если он по-прежнему глубоко любит своего отца, то неужели это слабость, если человек, принимающий его любовь, так же верен, как и он, и более могущественен, по сравнению с тем, кем он мог когда-либо надеяться стать? Каким-то образом это было так. Багги знал, что если он останется на этом корабле, то будет несчастен — впишется в старые привычки, старые маски, старую неуверенность. Он также знал, что вторая жизнь — это дар, которого жаждут многие. Когда он позволял себе взглянуть на это рационально — без чувств, затуманивающих его рассудок, — тратить её на отчаянные попытки что-то изменить, не зная, получится ли это вообще, было пустой тратой времени, которая могла бы навредить ему, если бы он позволил себе надеяться и остаться. Багги устал. Устал, так устал от всего. Он был измотан. Но Багги был верен доброте, проявленной к нему. Роджер был верен ему, даже несмотря на многочисленные недостатки, он был предан Багги и полностью ему доверял. Потому что его капитан воспитал его таким, воспитал так, чтобы он вернулся даже тогда, когда ему будет больно это делать. Пусть даже он будет несчастен. (Потому что Роджер всегда смеялся, смеялся и никогда не принимал «нет» в качестве ответа. Это оставило шрамы в сознании Багги, оставило привычки, на подавление которых ему пришлось потратить годы. Потому что шесть лет на пиратском корабле, где все его мольбы об освобождении вызывали только смех, оставили шрамы). (Но Багги любил своего капитана. Большую часть времени он ненавидел себя, но любил его). Иногда Багги задавался вопросом, не делает ли Роджер это сознательно. Но большую часть времени он был слишком сосредоточен на другом и не думал об этом. (Временами, когда он немного выпивал и был слишком не в себе, чтобы осмелиться хоть немного негативно думать о своем капитане, Багги было очень горько). Так что да, это была слабость. Потому что эта любовь потенциально могла положить конец тому немногому здравому смыслу, который у него оставался. Багги нравились независимость, уважение, и доверие. Здесь ему это не светит. Он издал самоуничижительное мычание и поднялся с места, впервые после того, как Шанкс покинул комнату. Он знал, что его эмоции и решения были на грани, он знал, что ведет себя не как обычно — так беспечно, так безрассудно. Но Багги устал. Он позволил своей воле найти чувство свободы-солнца-моря и нашел его на палубе, излучающего столько чувств, что Багги даже не смог определить ни одного конкретного. Это было странно. Но у него был вопрос, который он должен был задать. Пусть и странный, но не требующий промедления. Он шел навстречу голосу души, который он обожал, боялся и любил. При этом он держал свой собственный голос под крепким замком. На палубе все занимались своими делами, но бросали на Роджера тревожные взгляды, или расчетливые, как в случае Юи. Роджер сидел на перилах, в стороне от остальных. Казалось, он в глубоких раздумьях. Багги на минуту задумался: а не из-за него ли этот задумчивый взгляд? Может быть, капитан догадался, что он несколько другой? Он не знал, что ему делать в таком случае. (Облегчение, он почувствовал бы облегчение). Он не решился сесть рядом с ним, чтобы не утонуть, если потеряет равновесие, прислонившись к перилам. Так близко к своему капитану и в блаженном отдалении от остальных. Не прошло и секунды, как глаза отца встретились с его собственными. Он, казалось, удивился, но вскоре выражение его лица превратилось в странную смесь озабоченности и сожаления. Багги не знал, что и думать по этому поводу. — Ты очень хорошо умеешь подавлять свой голос, Багги! — голос Роджера был немного спокойным. Он поднял руку и, прежде чем Багги успел вздрогнуть, обнял его. — Я горжусь тобой, очень сильно горжусь. — Ты гордишься мной? — шея Багги начала болеть из-за той скорости с которой он повернулся к Роджеру. На этот раз он вздрогнул, он не хотел так говорить. Роджер тоже замер. — Конечно, горжусь. Ты — часть моей команды. Ничто и никогда этого не изменит, — он нахмурился, странное ощущение в душе Роджера становилось всё более и более смешанным. Багги захотелось плакать. С тех пор как он вернулся сюда, на Оро, ему казалось, что он ничем не лучше плаксивого младенца. Он всегда знал, что его капитан любит их, он всегда знал, что они держат в своих руках кусочек сердца их капитана. Но годы сменяли года, и он никогда не думал, что его капитан гордится им. (Их капитан смотрел на Шанкса — когда тот отворачивался от них — с самым гордым видом, но он никогда не смотрел так на Багги. Это всегда был Шанкс. Маленький король). Он никогда не слышал, чтобы он говорил это. (Он также никогда не слышал, чтобы он говорил, что любит его. Но годы, проведенные на корабле Короля Пиратов, показали ему, что собственничество не уступало насколько это возможно любви). (Да, он также знал, что это нездоровая мысль). (Он начал сомневаться, что его любовь к Отцу также была здорова). Когда его глаза уже загорелись от желания заплакать, он позволил себе придвинуться к Роджеру чуть ближе. Хотя это было трудновато, поскольку один из них сидел на перилах, а другой просто на них опирался. Рука Роджера сжала его чуть сильнее, и Багги позволил своей воле наблюдения угаснуть. (Багги чувствовал себя очень, очень глупо). Они остались стоять так некоторое время, и наступила тишина. Руки Багги дрожали, да что там, всё его тело дрожало. Багги никогда не был особенно храбрым человеком. А перед своим вроде бы мертвым капитаном? Он определенно был трусом. Но одно он знал точно. Он должен был спросить. Должен был спросить его для себя же. — Капитан? Взгляд Роджера снова нашёл его глаза, теперь у Багги не было возможности остановиться. — Если бы один из нас умер, и у тебя был бы шанс всё изменить, сделать так, чтобы этот человек выжил, ты бы им воспользовался? Роджер выглядел растерянным, и немного рассерженным — даже мысль о том, что они могут умереть, заставляла его лицо искажаться от ярости. Губы Багги сжались по краям, ответ отца был предельно ясен. — Что? Конечно, я бы сделал это! Багги закрыл глаза и стал считать вдохи. — Даже если этот человек хотел умереть? — ведь смерть его отца была самоубийством. Независимо от того, во что хотели верить другие люди, это, несомненно, было самоубийство. — Мне всё равно! Никто из моих людей не умрет! Он прерывисто вздохнул, позволяя глазам открыться. — Я понимаю. Ему нужно было как можно скорее составить список. Если он хотел, чтобы Роджер остался жив, то это должно было изменить очень многое. Он должен спланировать всё с нуля и быть осторожным. Сначала — лекарство. То самое, рецепт которого ему дала пурпурная девчонка Мугивар. Ему нужно было попасть к Курехе. Эта женщина была лучшим врачом, которого Багги когда-либо видел. Но как? Он не мог оставить- — Почему ты спросил? — Просто мысль. Роджер не высказал своего подозрения по поводу его ответа, а лишь издал тихое хм, и на них снова опустилась тишина. Они просидели так несколько часов, и в какой-то момент к ним присоединился Шанкс. Он сел на перила, как и Роджер. (Багги боялся своего будущего, чертовски боялся, и задавался вопросом, чувствует ли то же Роджер. В конце концов, не так давно он уже подал голос своей души. А ещё он подумал, не из-за этого ли рука на его плече продолжает сжимать его чуть сильнее, чем Шанкса).