Самый красивый гербарий

      «Привет, увидел фотку из мск, может, встретимся?»       Жгучее желание тотчас сменить номер телефона, имя, внешность и уехать куда-нибудь в глубь Сибири, разгоревшееся поначалу, понемногу утихает, оставляя после себя едва заметные отголоски паники и скребущую маленькими коготками тоску. Арсений запрокидывает голову, смотрит безучастным взглядом в потрескавшуюся штукатурку — он и не знал, что здесь четыре круглых, встроенных в потолок, лампочки, — двигает челюстью в стороны, чтобы хоть чем-то занять поддающийся неконтролируемым мыслям мозг.       Зачем. Он. Написал?       — Следующий!       Голос, хриплый, прокуренный, раздается практически над ухом; Арсений медленно оборачивается на него, не собираясь даже вставать, и натыкается взглядом на маленького, но грузного, человечка с густыми бровями, что недовольно хмурятся, и громкоговорителем в руках на противоположной стороне небольшого зала, придерживающего рукой дверь. Так же неторопливо Арсений осматривается вокруг — неужели он остался последний? А как же та девушка с огненной копной волос, которая точно позже пришла? — и, осознавая, наконец, свое положение, тут же подрывается, хватает папку с личным делом с соседнего стула и, бормоча извинения с самым невинным на свете лицом, двигается к мужчине в дверях, сразу протягивая документы.       — Что же вы, молодой человек, спите? Не поощряется такое, не поощряется, — журит он, смешно дергая бровями, пока ведет Арсения в соседнюю аудиторию с номером «213», выведенную прямо на фанерной двери белым корректором, которым школьники активно пользуются в быту, несмотря на ярые запреты учителей.       В небольшой комнате с пустыми светлыми стенами — можно было бы принять за психиатрическую клинику, хотя по уровню морального давления эти места вполне могут сравниться, — два стула, один из которых занят сухим мужчиной, не очень высокого роста, но почему-то имеющим в своей внешности какую-то неуловимую изюминку. На второй опускается уже знакомый Арсению коротыш, раскрывает папку и подсовывает ее под нос своему коллеге.       — Сергей Палыч, этот крайний остался, — Сергей Палыч тихо поправляет на «последний», но его игнорируют и тыкают пальцем куда-то в лист бумаги, — характеристика хорошая, даже очень, и мордашка у него смазливая, камера таких любит, — Арсений только неловко улыбается, внутри корчась от отвращения. — Только вот мелковат он больно, и заторможенный чуток, как красный диплом получить вообще умудрился…       — Спасибо, Ген, я, думаю, сам разберусь, почитаю еще позже, — перебивает Сергей Палыч, устало потирая переносицу. Голос у него далеко не мелодичный, высокий какой-то и скрипит немного, но в данной ситуации Арсению он нравится — все лучше, чем сомнительные комментарии. — Арсений, верно?       — Да, я, — отвечает он подрагивающим голосом. Действительно что ли так волнуется?       — Хорошо. Можешь приступать.       Арсений думает, что сейчас надо показать себя на максимум и не выдать, что его волнует что-то, помимо призрачной роли на горизонте; Арсений вживается в момент и не замечает даже, как вызубренные давно слова сами собой произносятся, складываясь в красивый монолог; Арсений, кажется, выключается на эти несколько минут вообще, погружаясь в нечто наподобие транса, из которого его выводит прозвучавшее раньше прописанного окончания:       — Спасибо, достаточно.       Сергей Палыч — Арсений себя ругает, потому что он режиссеру этому никто, и сокращения — недозволенная фамильярнось, — мягко улыбается, черкая что-то резкими движениями в блокноте. Кто вообще в двадцать первом веке пользуется блокнотами для заметок?       — Арсений, это было неплохо, вы нам подходите — сейчас могу сказать уже точно, потому что никого за вами нет. Наш администратор позже вышлет вам всю информацию касательно съемок. Можете идти.       Арсений сбивчиво лопочет какие-то благодарности, расплывается в улыбке, аки Чеширский кот, прижимает к груди документы и бабочкой вылетает из аудитории на крыльях счастья. В голове играю фанфары, обезьянка торжественно играет на тарелках, — «Прошел!» — думает Арсений, прикусывая нижнюю губу, чтобы не завизжать, как юная школьница от валентинки от симпатичного старшеклассника. Он уже тянет руку в карман позвонить маме, что с утра закидывала его беспокойными сообщениями, но натыкается на одиноко висящее на главном экране уведомление из Вконтакте с предложением встречи.       Всегда, Арсений сам убеждается в тысячный раз, всегда личные сообщения в этой соцсети — не к добру.       Широко улыбающееся лицо на аватарке в открытом списке небольшого числа диалогов (общение во Вконтате — зло, этим все сказано) изо всех сил пытается доказать обратное, и у него бы получилось, если бы Арсений с этим человеком не был знаком раньше. Но увы, и надежды на возможное приятное знакомство испаряются так же быстро, как общественный антисептик из дозатора в пандемийные времена. А жаль, потому как, если верить памяти, внезапное знакомство с Антоном точно было одним из самых приятных событий за всю его, Арсеньевскую, жизнь.       О том, что Антон от Арсения во Вконтакте не отписывался и, видимо, не собирался это делать, Арсений в курсе. Поэтому-то он и отключил в свое время уведомления о новых лайках — Антон никогда ничего не комментировал, — чтобы не видеть в самый неподходящий момент «Антон Шастун оценил вашу запись…» и лишний раз не начинать себя накручивать по этому поводу. Вот чего Арсений не ожидал, так это того, что Антон предложит встретиться — даже мысли такой не возникло, когда он публиковал фото на фоне Ленинградского вокзала.       Но тем не менее такое произошло, и Арсений вынужден сейчас стоять в здании Мосфильма, омрачая радостное настроение печальными думами о некоем Антоне Шастуне, будь он трижды проклят — только если не сильно, иначе не надо.       В глубине души какой-то крохотный Арсений сидит, дергает за ниточки свои и громко кричит, привлекая внимание, что, мол, давай, ответь ему, ты же, большой Арсений, хочешь его увидеть. И этот самый большой Арсений маленького гонит взашей, потому что хотеть — это одно, чисто на желании далеко не уедешь. А Арсений хочет подальше — в такой привычный, спасительный Петербург, где он за четыре года каждый камень в брусчатке знает, а не вот это вот всё.       Арсений глубоко вздыхает, так переписку и не открывает, оставляя сообщение висеть непрочитанным уведомлением в уголке приложения. Может, стоит его совсем удалить?.. Арсений сдвигает брови, морща лоб и переносицу, ругается про себя на привычку бежать от проблем — это уже слишком даже для него, а Арсений, между прочим, в этих марафонах всегда первый приходит, даже Усэйна Болта обгонит.       Экран мобильного резко загорается, демонстрируя «Мама» большими буквами сверху. Арсений берет такой спасительный сейчас звонок и идет к выходу из студии.

***

      Грохот метро отдается эхом в голове — хочется уши чем-нибудь заткнуть. Видимо, неспроста большая часть вагона в наушниках едет, Арсению тоже надо в ближайшую неделю так делать — в Москве без метро, к сожалению, не обойтись никак. Зато есть плюсы — не стоишь в вечных пробках, которые даже на выделенной под автобусы полосе случаются часто, и мысли не одолевают, точнее, их просто услышать нереально.       Но Арсений славится (он так сам себе говорит и верит в это, окружающие просто видят не самого адекватного порой человека) тем, что для него нет ничего невозможного. Именно по этой причине он трясется в метро в час пик, прижатый к металлическому поручню у входа толпой, и пытается понять, как такое вообще могло произойти.       Он едет на встречу с Антоном в ту кофейню, где они когда-то познакомились. Причем место — полностью его идея, и Арсений себя очень сильно по этому поводу корит, потому что его и так атакует вьетнамская армия флэшбеков только от встречи с Антоном, зачем усложнять себе жизнь и обрекать на более мучительные самокопания — вопрос на миллион, на который у Арсения нет ни ответа, ни его вариантов даже.       Просто когда он вошел в номер гостиницы, где остановился перекантоваться на это время, что-то внутри раз — и щелкнуло, рычажок здравого смысла заклинило и маленький Арсений внутри злорадно потирал ладошки, пока Арсений большой и настоящий печатал время и место встречи в диалог.       Антон ответил сразу же, будто сидел и ждал, когда же Арсений соизволит уделить ему драгоценные секунды. Возможно, зная Антона, так оно и было.       Приглушенный гомоном толпы и скрипом тормозов голос диктора объявляет, что поезд прибыл на «Чистые пруды», и Арсений вываливается на подземный перрон вместе с кучей людей. Удивительно, но дышать становится немногим легче, хоть жаркий сухой воздух с пылью и людским запахом и не располагает.       Любимая Сретенка в этот раз не завораживает, наоборот, на каждом углу в Арсении будто что-то взрывается маленькими гранатами от диссонанса того, что было четыре года назад и сейчас. Вся романтика и сказка небольших разноцветных барочных домиков и мелькающей тут и там зелени бульвара исчезает мгновенно, словно стащенное изысканное покрывало со старой покоцанной мебели. Самая волшебная для Арсения улица сейчас ему противна, ему хочется пробить голову об один из приветливо торчащих барельефов, лишь бы избавиться от непрошеных картин в памяти их прогулок по этим местам, когда они воображали себя героями романов русских классиков — двумя беззаботными повесами, что беззаботно заигрывают с барышнями на балах вечерами, а при свете дня упражняются в стрельбе и поэзии.       Нет теперь этого ничего: ни безудержных глупых фантазий, ни беззаботных улыбок на их лицах, ни романтичной невесомой шали, в которую они кутались с головой. Только еле слышный смех раздается на задворках Арсеньевского сознания до боли знакомыми голосами.       На углу с Печатниковым переулком — кафе-пекарня, в котором за это время интерьер и не изменился: та же входная дверь, выкрашенная яркой фуксией; та же черно-белая узорчатая плитка, от которой то ли голова кружится, то ли глаза болят; тот же прилавок, обитый скалками, за которым Арсений и Антон коротали рабочие смены. Кажется, сейчас он зайдет — и тут же наткнется на наигранное ворчание Зои, что он опоздал, хотя это в заведении часы спешат, и Зоя это знает. А Алена только смущенно улыбнется и потом будет целый день строить из себя строгую женщину, хотя, кажется, в «Бодреро» не осталось никого, кто бы не знал о ее симпатии.       Но нет. В кофейне только тихо звякает колокольчик, а девушка за стойкой скучающе поднимает на него взгляд, сразу же опуская, не найдя в Арсении ничего примечательного. Даже запах изменился на более чужеродный и холодный с неприятным приторным ароматом, но это, наверное, духи официантки — больше все равно никого нет.       Почти никого.       Антон сидит за дальним столиком, у окна, уставившись в телефон. Он, кажется, возмужал, превратился из щуплого одиннадцатиклассника в крепкого юношу — к сорока есть все шанс стать шкафом при его двухметровом росте. Старые космы, висящие у него обычно сосульками, сменились на аккуратную короткую прическу с еле заметными завитками. Странно, Арсений раньше не замечал, чтобы у Антона вились волосы.       В груди что-то ноет — может, еще не поздно отменить встречу? Арсений безмолвно паникует, и ему эта идея кажется разумной, но вот Антон тянется к часам — очень даже неплохим для его двадцати двух, вот, что делает с людьми должность менеджера в столице — оглядывается и растягивает губы в улыбке, замечая топчущегося при входе Арсения. Машет ему рукой, и Арсению ничего не остается, кроме как неловко улыбнуться в ответ и подойти.       — Привет, — говорит Антон на выдохе, — не думал, что ты действительно придешь.       — Тем не менее, пришел, — они глядят друг другу в глаза, и Арсению видится в зеленых Антоновых такое же волнение. От этого становится немного легче.       Арсений присаживается за столик, где уже стоят две чашки. От его пахнет кофе — американо. Под ребрами начинает ныть сильнее, потому что помнит же, спустя столько лет!       — Ты перезаказать можешь, — Антон тушуется, замечая, как Арсений тянется к чашке, — если вкусы поменялись… — он оборачивается, собираясь привлечь внимание официантки, даже руку поднимает, но Арсений его одергивает:       — Не надо, меня все устраивает. Спасибо.       Антон нервно улыбается, поправляет несуществующую челку ребром ладони, кивает Арсению и, чтобы создать видимость занятости, хватается за меню. Он наверняка так же, как и Арсений, помнит ассортимент кондитерской наизусть — вряд ли, судя по витрине, он претерпел значительные изменения, — но хочется придать вдруг неловкой тишине какой-то смысл, может, чтобы не так явно осознавать собственную слабость перед сидящим напротив человеком.       — Ты как вообще? —Арсений прерывает повисшую паузу в чуть более приподнятом настроении — за исключением пары новых десертов, все осталось по-прежнему, и это радует, потому что Арсений эту выпечку знает лучше чем себя и авторитетно заявляет, что вкуснее эклеров чем здесь, он не пробовал — его бы убила новость, что их больше не подают.       — Да нормально в целом: от учебы вот отделался месяц назад, по специальности устроился в компанию небольшую.       — Офисным планктоном заделался?       — Ага, представляешь, — Антон посмеивается отпивая свой чай — кофе он ненавидит, Арсений это в первый день знакомства еще уяснил.       Та официантка — Арсений на читает на бейдже «Ангелина» — с противными духами ставит перед ними эклеры и кремовый торт.       — А ты сам что делаешь?       — Я ж актер, — Арсений немного ухмыляется, — утром пробы были вот, кажется, взяли.       — Поздравляю. Так ты для этого приехал?       — Ну да, — Арсений замечает проскользнувшую в глазах напротив грусть, — мне в Петербурге хорошо, по-домашнему там, дышится легче.       — Ну это да, здесь не надышишься особо, курить и то полезнее, — фыркает Антон, обнажая ровный ряд мелких зубов в улыбке.       Над ними вновь повисает бетонная плита молчания.       Эклеры вкусные безумно, но у Арсения нет сил к ним притронуться, в отличие от Антона, который уминает свой торт, показательно пряча глаза в тарелку, чтобы не встречаться ими с Арсением. И это дает тому некоторое право на Антона смотреть, пялиться, съедать его глазами вместо эклеров, не отрывая взор. Антон это, кажется, знает, чувствует всей поверхностью кожи, краснеет даже немного ушами, но позволяет. И Арсений берет от этого все. Внешне Антон изменился — похорошел, — но Арсения влечёт совсем не это. Он будто физически ощущает ту уверенность, то стремление, с которым Антон тянется к нему. Арсения зажимает в этих тисках внезапно сильной энергии и желания сидеть тут с ним, с Арсением; тянет к Антону ближе с чудовищной мощью, а он просто не может оторвать взгляд от прямого, как угольник, и одновременно искривленного носа с родинкой на кончике; от завитка, выбившегося из общей массы волос и упавшего на бровь — наверное, мешает, вот бы убрать; от внезапно мигнувших в ответ зеленых глаз, скрывшимися вновь в недоеденном десерте, и последовавшим за этим густого румянца на щеках-яблочках.       Торт Антона заканчивается слишком быстро, Арсений не успевает отвести взгляд и встречается им с волнительным, чуть наезжающим в ответ, Антоновым. Он, конечно, все понимает — Арсений и сам знает, что от этой встречи ничего другого ждать и не надо было; хочется что-то спросить, что-то сказать, чтобы не сидеть так, глупо: с приоткрытым ртом, не моргая; но связки, наверное, увидели Горгону, потому что каменеют и не дают произнести ни звука — тут даже Эллочке-людоедке позавидуешь.       Антон состояние Арсения чувствует — удивительно, как за какие-то считанные месяцы общения они сплели такую крепкую эмоциональную нить между собой, что она не порвалась спустя четыре года, — и переводит тему на какую-то совсем дурацкую, умело обходя подводные камни с острыми вершинами, способными проколоть хрупкую атмосферу, образовавшуюся вокруг. Они говорят о какой-то ерунде, о кино, о погоде, о дальнейших планах, ностальгируют о студенческих буднях, отмечают изменения в кондитерской. И в целом Арсений успокаивается, пока Антон не предлагает проводить его до метро.       Арсению надо на красную ветку, но в этом он не сознается, по крайней мере, сейчас, — «Чистые пруды» слишком близко. В итоге они выходят на Рождественский бульвар — если Антон не переехал, то ему надо на «Цветной», Арсений такие вещи помнит досконально.       В тени деревьев закатное солнце печет не так сильно, приятная летняя духота ненавязчиво обволакивает, переливаясь цветочными ароматами. По обе стороны гудят автомобили, в прогулочный час-пик людей немерено, но Арсения это не отталкивает — столица всегда ассоциировалась именно с шумом, с движением, с жизнью. Поэтому когда потребовались кардинальные изменения, Петербург стал идеальным вариантом — нет более непохожего на Москву города, чем он. Мягкий, размеренный, удобный — Питер держал Арсения в зоне комфорта, позволял не тревожиться по тому, что находилось за его пределами, и Арсения это спасало. И сейчас, погрузившись заново в этот бесконечный круговорот, он испытывает пробивающееся откуда-то из глубин удовлетворение, какое бывает, когда натыкаешься случайно и с настоящим интересом смотришь любимый сериал, в диске с которым в детстве чуть ли не было дыр.       У Антона будто развязывается язык — возможно, место встречи и правда было не самым удачным, — он травит какие-то студенческие байки, в которых они с неким Диманом (он же Журавль) не дотягивают до Крисмаса и Данна из «Тупого и еще тупее» совсем немного. Антон умеет рассказывать, даже самые обыденные сюжеты из его уст звучат, как профессиональный стендап, и у Арсения уже затекают щеки, когда они доходят до начала спуска к Трубной площади, откуда открывается потрясающий вид на закат.       Арсений просит его щелкнуть, Антон ржет, как лошадь, от словечка из нулевых, в итоге делают общее селфи на телефон Антона, потому что: «У тебя рука длиннее, и я знаю, что у нас разницы в росте почти нет, фотай давай», — подгадывая безлюдный фон; Антон, пока они спускаются дальше, продолжает разгонять шутку про старомодность Арсения — он в ответ по-доброму пихается плечом, не скрывая того, что ему нравится. Как он вообще мог не хотеть встречаться сегодня с Антоном? Как он мог не хотеть встречаться с Антоном вообще?..       До станции метро рукой подать, большая буква «М» постепенно разгорается за компанию с остальным городом на фоне темнеющего неба. Под стелой с Георгием Победоносцем наверху разверзается вход под землю — и Арсений бы на эту тему пошутил, если бы не орущий гневно маленький ангелочек на его правом плече — нельзя такое игнорировать.       — Так, ну, наверное, здесь распрощаемся, да? — Антон останавливается на пару шагов дальше и смотрит, обернувшись, с какой-то затаенной надеждой. Или Арсению кажется?       — Не пойду же я с тобой вниз, мне тоже домой надо.       — А ты снимаешь сейчас?       — В гостинице — не был уверен, что пробы пройду, — Арсений отвечает, замедлив темп, с опаской, что может напороться на внезапное приглашение в гости, — тем более, мне тут не больше недели тусоваться.       — А, ясно, — Антон кивает, видимо, сам себе, — ты напиши тогда, где будешь территориально, чтобы если гулять, то не далеко тебе было.       — Подожди, ты намекаешь на то, что это не последняя наша встреча? — Антон как-то нехорошо дергается, до Арсения доходит, что он только что сказал, и он быстро исправляется: — Я имел в виду, за это время, не в смысле вообще…       — Да, да, я понял.       — Хорошо.       Сколько они шли до метро: двадцать минут? сорок? — все псу под хвост, опять они оступаются и падают в колею из неловких пауз и бессмысленных в своей банальности фраз, будто они незнакомцы, а не друзья, пусть и не общавшиеся черт знает сколько времени.       И Арсению до чертиков хочется это «друзья» заменить чем-то другим, более существенным, но он до сих пор не понимает уровень их взаимоотношений — и это навевает какую-то тянущую тоску.       — Арс, раз уж ты тут надолго, то разузнай там, в студии, насчет занятости, хорошо? А то не хочу упускать такую возможность, хоть Москву посмотришь.       — Спрошу, договорились, — внутри Арсений немного паникует, но старается не выдавать себя — его загоны, как говорится, только для личных овец. — И Москву я, кстати, видел, что ты мне показывать собрался?       — За три месяца много не насмотришь. Так что буду тебя в свободное время таскать по городу, не отвертишься, — Антон радостно улыбается; он, кажется, искренне верит в успех продолжения их с Арсением дружеских отношений. — Ладно, давай, — Арсений пожимает протянутую руку, давя в себе желание обняться на прощание — или рано еще, или слишком поздно.       Уже сидя в автобусе, что идет практически до гостиницы, Арсений видит только что выложенную запись Антона с их селфи и подписью: «Старый молодой друг», — и не может сдержать улыбки. Где-то между легких что-то теплится, разливается парным молоком по телу, а в памяти импульсами вспыхивает лето четырехлетней давности. Арсений пролистывает страницу профиля ниже, и уголки губ дергаются вверх — не переехал: ту квартиру в Отрадном он не спутает ни с чем.       — Посмотрите на него, светится, как лампочка, — появившаяся из ниоткуда старушка смешливо щурится, не скрывая задиристо растянувшихся в улыбке ссохшихся с годами губ, и садится напротив. Арсений тянет руки, чтобы перехватить сумку, на вид больше нее в полтора раза, но она только отмахивается и гордо садится самостоятельно. — Я тоже в свое время по свиданиям ходила, знаю в этом толк и вот что скажу: ты смотри, не упусти ее, не от каждого человека так сияют.       — Я… Да, я постараюсь.       — Смотри у меня, — старушка шуточно грозит тоненьким пальцем.       Арсений вежливо хихикает и почему-то думает, что хочет ее послушаться.

***

      Спустя почти две недели работы, кафе-кондитерская на Сретенке становится уже родным, и Арсений, убеждаясь, что опоздание ему не грозит, поправляет на запястье потертый черный ремешок наручных часов, но все равно ускоряет шаг — казалось бы, его не было в городе от силы пару дней, а все равно ноги буквально сами его несут в «Бодреро».       В Москве ощутимо пахнет ранним летом. По правде говоря, Арсений в столице первый раз и не знает, какие ароматы окутывают ее улицы в остальные одиннадцать месяцев, но почему-то ему кажется, что так, как в июне, не пахнет никогда. Крупные, но аккуратные, каменные стены городского лабиринта еще не успели впитать много солнечного тепла, и в приятно-душном воздухе поэтому витает головокружащий аромат цветущих растений, кои находятся под каждым окном в кашпо, в клумбах вдоль дороги и, конечно, на бульварах — они сейчас не миниатюрная пародия на парк по центру проезжей части, а самые настоящие цветочные сады. Будь Арсений аллергиком, в жизни бы туда не сунулся.       Но Арсений аллергией не страдает, на пыльцу, по крайней мере, точно, поэтому как только выдается возможность, он сбегает наматывать круги по бульварному кольцу. В его родном Омске тоже были и бульвары, и парки, по которым Арсений любил шататься в детстве, но на фоне столичных те выглядят даже немного диковато. И Арсению это нравится — его, кажется, всегда тянуло к людям, к большим городам, к постоянному ощущению жизни, поэтому Москва его заворожила сразу же по приезде. Правда, легкое опьянение огромным городом омрачилось вечером, когда ему позвонил Саша удостоверится все ли в порядке, и Арсений понял, что переманить того на сторону любви к мегаполисам будет тяжело.       Подтверждения этому накапливались в воображаемом досье парня Арсения каждый вечер, во время регулярных созвонов. После них Арсений так же регулярно отгонял от себя навязчивые мысли, выжимающие его похлеще лимона над запеченной рыбой, что вот и пришел конец их отношений, которые еще с месяц назад казались самыми что ни на есть прочными и серьезными. Конечно, в свои восемнадцать Арсений прекрасно понимал, что школьная первая любовь (удивительно, что она вообще оказалась взаимной) долго не живет, если только в приятных воспоминаниях, но все равно продолжал наивно надеяться, что с Сашей у них есть общее будущее. Поэтому Арсений, когда совсем уже становилось невмоготу, успокаивал себя тем, что поступать Саша в Москву будет точно — МГУшное образование ценится всяко больше омского.       Насчет поступления Саши, правда, загадывать еще нельзя, но он каждодневно убеждает Арсения, что усиленно готовится к ЕГЭ и планирует весь выпускной класс пахать как не в себя, лишь бы набрать нужное количество баллов для московского бюджета. Арсений его всячески подбадривает и верит всей душой — в конце концов, Саша всегда учился лучше, на медаль, вон, идет — и позорно надеется, что в его голосе не слышно ноток нервозности и отчаяния — в ГИТИСе ему ответили отказом еще во время вступительных — комиссии не понравился монолог, — и это, признаться, знатно уверенность Арсения пошатнуло.       Арсений не сдается и не планирует этого делать — мало что ли в Москве мест, где на актера выучится можно? — но все же что-то побудило его поехать в Санкт-Петербург подать документы и сдать вступительные в местный театральный, откуда теперь покорно будет ждать ответа. Интересно, конечно, получится, если он в итоге уедет в северную столицу — Арсений этому усмехается: как между петербургским и московским образованием можно выбрать первое?       Ему и Питер-то особо не понравился за эти два дня — весь какой-то излишне помпезный, пыльный, неотесанный и, по сравнению с Москвой, тихий. Сейчас, подходя уже к кондитерской, Арсений ощущает себя намного сильнее «на своем месте» среди милых, немного сказочных, домов, коими застроен весь район, и фонового мелодичного гула из автомобилей, людей, песен, доносящихся через открытые веранды заведений, и какого-то внутреннего счастья, которое невозможно заткнуть.       Издалека заметна ярко-розовая — Арсений с Зоей и Аленой сами красили, вот этими самыми руками, потому что бюджета не хватало на новую — дверь с табличкой «Закрыто» и крупная вывеска над ней. Вообще, заведение названо по имени его владельца, который действительно француз, действительно Бодреро, и их тут, в Москве, целых четыре штуки, но это никак не мешает Зое шутить, что это просто потому, что у них качественный кофе — поэтому и «Бодреро» — который они умудряются покупать на нищенскую зарплату. Арсений с Аленой ее поддерживают, и он в душе радуется, что работает в общепите — о голодной смерти можно не беспокоиться.       — О, какие люди в Голливуде! — приветственный возглас Зои Арсений слышит еще до того, как видит ее саму.       — Меня не было всего-ничего, — он совсем немного наклоняется, благо, Зоя достаточно высока, для дружеского чмока в щеку. Дружеского потому, что даже при наличии какого-либо подтекста, Арсения бы все равно послали на все четыре стороны — Зоя уже почти жена.       — Поверь, крепкая мужская рука нужна всегда, — она задорно подмигивает и отстраняется, понемногу двигаясь в общий зал.       — Ого, — Арсений наиграно удивляется, — а как же сильные женские руки? Неужели они с чем-то не справляются?       Зоя закатывает глаза, но Арсений успевает заметить мигнувшую в них искру веселья. За это он Зою и любит — она, на первый взгляд, кажется серьезной девушкой с грозным взглядом, стрижкой-пикси и ярыми феминистскими убеждениями, которая по жизни идет параллельно с путем хихонек-хахонек и никогда с ними не пересекается, но на деле все совсем не так. Несмотря на разницу в возрасте в восемь лет и ответственную должность управляющей (она же администратор, официант на подхвате и бухгалтер в одном лице, а еще швец, жнец и на дуде игрец), Зоя в истерике от смеха бьется с тупых мемов, разговаривает на вымышленном японском и странно танцует, чтобы поднять настроение себе и сотрудникам, а в перерывах рассказывает собственного сочинения стендапы про семейную жизнь и подготовку к свадьбе, да так, что потом больно улыбаться посетителям.       — Ну, знаешь, кофемашину переставить дело нелегкое.       — А тебе Аленка что ли не помогала? Она не такая тяжелая, вы вдвоем осилить точно можете.       — Да какое там, — она обходит прилавок и стучится в дверь, за которой находится служебное помещение — оттуда раздается неразборчивое, кажется: «Ща, ща», — Арсений вопросительно поднимает бровь, — на больничном Аленка твоя. Вчера с аппендицитом увезли, бедную.       Арсений чуть морщится, выражая сочувствие. Алену искренне, по-человечески так, жаль. Самому Арсению аппендицит лечили, когда он еще маленьким был, может и в школу не ходил, но где-то на подкорке сознания остались воспоминания, что это было жутко больно.       — Так что вчера, — продолжает Зоя, — зашивалась, как дырка на носке. Самое смешное, что сегодня, когда уже ты приехал, мне так и повалили письма насчет вакансии, на которую мы уже месяца два никого найти не могли — закон подлости, не иначе.       — И это как раз… — указывает кивком головы Арсений на дверь позади прилавка.       — Да, новобранец, так сказать. Потестируем его несколько дней, а там посмотрим. Это на тебе будет, кстати, потому что у меня дел — вот стока, — Зоя несильно бьет себя ребром ладони по шее, — сам понимаешь.       Арсений ответить ей не успевает — из служебного помещения выходит парень, примерно Арсеньевский ровесник, длиннющий, как фонарный столб, и с забавной прической — светлые волосы сосульками свисают вниз, образуя что-то вроде шлема.       — Здрасте, — парень обращается к ним обоим, но руку протягивает Арсению. С другой стороны, с Зоей он, логично, уже здоровался, — Антон.       Арсений непонимающе выгибает бровь — этот паренек просто приколист, приколист-все-таки-Антон или полный неуч в мемологии, даже не предполагающий, как случайная фраза может повлиять на человека?       — А этот неразговорчивый молодой человек — Арсений, — видимо, второе; Зоя бросает взглядом стрелу укора, — его слушаться во всем, даже в самых придурошных его идеях.       Антон смеется, его лицо при этом испытывает странные метаморфозы, но в урода не превращает. Он шутливо отдает честь — даже левой рукой голову накрывает — и рассматривает Арсения пристально, но по-доброму как-то, по крайней мере, желания съежится и спрятаться у Арсения не возникает.       С одной стороны, даже неплохо, что у них в кафе появится еще одна живая душа, да еще и мужского пола — при всей любви к Зое и Алене, их компания все же скоро бы начала приедаться, а в самые интересные свои девчачьи шушукания Арсения не приглашали и, кажется, не собирались. Но вот что сейчас ему не в кассу — так это подмастерье. У Арсения вступительные, у Арсения мечты об актерской карьере — он как раз ждет подтверждения заявки выступить в каком-то любительском театре, у Арсения вечерние созвоны с парнем и семьей, вечера на бульварах, ему восемнадцать в конце концов — просто физически времени не хватит на этого Антона, может, он еще и проблемным каким-нибудь окажется.       Но он улавливает, как фоном идут краткие объяснения и правила Зои, значит, все уже решено, по крайней мере, на ближайшее время. Арсений поджимает губы, но делать нечего — Зоя профессионал, она лучше знает, каких людей брать, и в этом плане Арсений ей очень доверяет. Он вообще считает, что на Зою можно положиться, за ней, как за каменной стеной, но в отношении того, что ей важно — работа и семья — особенно.       — Арсений?       Антон смотрит на него выжидающе, Зоя уже куда-то смылась — взрослая занятая женщина, что уж поделать, и Арсений протяжно выдыхает, надувая щеки, понимая, что уже не отвертеться — вот он, Антон этот, перед ним стоит, живой, настоящий, пальцами теребит фирменный фартук от волнения.       — Так-с, у нас открытие уже через несколько минут, давай-ка дам тебе какое-нибудь простенькое задание.       В ответ раздается лаконичный угук, Арсению этого хватает. Он узнает у Антона, что тот официантом раньше не работал, с кассой тоже обращаться не умеет, поэтому отправляет его к той пресловутой кофемашинке, для которой никаких знаний, кроме умения отличать латте от американо, не требуется, и остается спокоен. Пусть Антон понаблюдает сначала, что и как тут происходит, а Арсений в это время попробует смириться с должностью наставника и мысленно пожелать Алене, которая вообще-то должна выполнять эту обязанность, скорейшего выздоровления раз двести.       Весь рабочий день Антон ведет себя тихо, кофе делает по всем правилам и прибегает к Арсению — конечно же в единственный десятиминутный перерыв, как иначе-то, — со страшными глазами всего раз, когда думает, что сломал аппарат, а туда всего лишь надо было залить молока. Арсений потом ловит все оставшееся до закрытия время короткие восхищенные взгляды. Наверное, так себя ощущают молодые отцы — сделал что-то максимально простое, и все, в глазах дитяти ты уже супергерой, гений, миллиардер, плейбой и филантроп одновременно.       Зоя разрешает Антону уйти раньше — все-таки пока не официальный сотрудник, — и он почему-то идет вываливать неразборчивый поток мыслей Арсению, мол, так круто с тобой работать, завтра хочу еще что-нибудь попробовать, и вообще, ты классный, давай дружить, и все в таком духе.       Арсений думает, что Антон странный, потому что весь их контакт сегодня состоял из пары коротких диалогов и казуса с кофейным аппаратом.       Арсений продолжает думать, что Антон странный, все то время, пока идет его испытательный срок, потому что он никак не вписывается в картину привычного логичного мира в Арсеньевской голове. Антон бегает, когда может, за ним хвостиком, ловит взгляды, надеясь на похвалу, буквально по любому поводу, пытается завязать отвлеченный от работы диалог во время перерыва и дороги до дома (выяснилось, что они живут на одной ветке — досадно) и всячески показывает желание набиться к Арсению в друзья. Это непривычно, не правильно, не могут взрослые люди (Арсений вполне обоснованно считает, что он самый настоящий взрослый, и Антон — тоже, потому что действительно оказывается ровесником) вот так вот просто подходить, узнавать имя и, как в детском саду, сразу предлагать дружить.       Арсений окончательно перестает понимать Антона, когда с больничного возвращается Алена — мольбы сработали, ее выписали раньше предполагаемого, — и Антона передают ей как более опытному сотруднику, а он все равно бегает по вопросом любого характера к Арсению, а на привлекательную девушку плюет с высокой колокольни, то бишь с высоты собственного роста. Конечно, она бы на его заинтересованность и не ответила взаимностью, но факт остается фактом.       Когда Арсению в голову приходит мысль, что он может пойти ва-банк и внезапно поддержать с Антоном диалог прежде, чем тот его дожмет, он чувствует себя чертовым гением. Внутреннее скептичное замечание, что Антон его, получается, все же дожал, Арсений предпочитает игнорировать.       Правда, вместо растерянного или победного, когда в кино, обычно, персонаж не видит дальше своего носа, взгляда, Арсений получает порцию какого-то детского счастья и не понимает, когда все вышло из-под контроля.       Антон принадлежит к той группе людей, которая в первые же минуты знакомства вываливает о себе всю информацию вплоть до «легендарной» семейной истории, как какой-нибудь дядя Вася, который практически никогда даже не родственник, напился в Новый год и пошел грабить местный сельский магазин, чтобы опохмелиться, но упал и уснул лицом в сугробе, что не помешало ему повторить такое в следующем декабре. У Антона, слава богу, до такой истории не доходит, но все благодаря Зое, которая гонит их с заднего двора трудиться на благо кондитерской.       Видимо, Антон чувствует, что лед в душе Арсения потихоньку разукрашивается рисунком из трещин, и прилипает к нему еще сильнее, чем до этого. Отдаляться теперь кажется Арсению жестоким, тем более, Антон же совершенно искренен и серьезен в своих намерениях — Арсению такое льстит, — поэтому он отпускает себя и, уже переворачивая календарь в съемной квартирке в Алтуфьево на июль, ловит себя на мысли, что теперь первый месяц лета ассоциируется не только с городскими ароматами, а еще и с Антоном.       Арсений гонит от себя ненужные мысли, но на вопрос Саши о работе отвечает по-прежнему, что все хорошо, ничего не меняется, только Зоя с каждым днем все больше нервничает по поводу предстоящей свадьбы.       От улыбки и харизмы Антона, кажется, без ума все — от Зои до посетителей, — и Арсений в их числе. Только вот, он замечает, как Алена во время шутливых перфомансов лишь скептично приподнимает бровь, ругает Антона на правах старшей за несущественные мелочи, которые иногда даже Зоя нарушает, а этот наивный дурачок, кажется, даже внимания не обращает на это, только приобнимает Алену, приговаривая, что не знает, чтобы он без нее делал.       Арсений знает, что это не его дело, но любопытство и чувство справедливости пересиливают, поэтому он вылавливает Алену в один из вечеров за плечо, уже после закрытия — сегодня их черед приводить заведение в божеский вид.       — Ален, я поговорить хотел.       Она смотрит странно, неверяще даже, но послушно ждет, когда Арсений продолжит.       — Это, конечно, не мое дело, в ваши личные дела я лезть не хочу, но чем тебе не угодил Антон?       Перед ее лицом будто появляется невидимая, но отбрасывающая тень, заслонка, Алена мрачнеет, а взгляд ожесточается — она так на Арсения никогда не смотрела еще; Арсений ведет плечами, чтобы стряхнуть вдруг повисшее напряжение.       — Ты об этом? Нормально все, просто бывает у него, что он халатно слишком относится к работе. Я, может, и хотела бы на него забить, но мне должность не позволяет и совесть — нас тут четыре человека всего, если каждый будет страдать, извините, хуйней, то рискует остаться без денег, — Алена говорит это спокойно, смотря Арсению прямо в глаза, но при всей логичности ее слов в воздухе витает легкое раздражение.       — И я, и мы все это понимаем, поэтому работаем добросовестно. Но бывает же, что его косяки гораздо меньше, например, моих, но ты на него налетаешь со всей яростью.       — Ты работаешь дольше…       — На две недели всего! — перебивает ее Арсений.       — И ты намного более ответственный, чем Шастун, поэтому насчет тебя я могу быть уверена. — Вообще, она права, и бывало, что Антон показывал себя не с самой зрелой стороны и плошал совсем уж тупо, но он вчерашний школьник, какие тут могут быть претензии — Арсений не понимает.       — То есть ты считаешь его ребенком? У вас всего три года разница, не так уж это и много.       — Это не много, когда тебе тридцать пять, а мне тридцать восемь — между восемнадцатью и двадцатью одним разница колоссальная.       — Но это не повод!..       — Арс, прекращай, — Алена смотрит вымотано, не хочет больше спорить, — это действительно не твое дело, а если уж решил набиться к Шасту в адвокаты, то пусть он хотя бы будет в курсе.       Алена вырывается без усилий из его хватки и уходит собираться домой. У нее завтра выходной, понятное дело, что у нее мысли все о доме только уже, и Арсений со своими благими намерениями не сдался совсем. И этот самый Арсений сейчас стоит посреди зала и обдумывает слова девушки.       А ведь правда, что у него в мозгу так перемкнуло, что он пошел отстаивать честь друга — а не рано для друга ли? —хотя это явно не требовалось. Какая ему вообще разница, как там Алена к Антону относится, если тот прекрасно себя чувствует и не раз об этом сообщал? Да уж, со стороны Арсений наверняка выглядел, как заправский идиот или, на крайний случай, влюбленная школьница, с той лишь разницей, что у него есть парень, с которым уже скоро будет два года — надо не забыть будет поздравить.       В смешанных чувствах и полном непонимании себя Арсений собирает вещи и добирается до дома. Заваривает чай, звонит Саше, но тот не берет трубку — точно, в Омске же уже к двум ночи время подходит, — поэтому просто заваливается спать, проваливаясь в какой-то пустой и некомфортный сон.       После этого странного разговора, Арсений начинает все чаще замечать на себе холодные взгляды Алены, но от любой попытки поговорить она уходит, чаще просто переводя тему на рабочую. Арсений опускает руки — в конце концов, взрослая девушка, своя голова на плечах есть, если ему всем видом показывают, что лезть не стоит, то он и не будет. Просто обидно немного — они с Аленой, когда он только-только устроился в «Бодреро», как-то сразу сошлись и всегда были в теплых отношениях, которые вот так вот странно оборвались.       Черт их знает, этих женщин и их закидоны, — поэтому Арсений выбирает мужчин, их он хотя бы понимает.       Но, как показывает практика, хорошими друзьями они с Аленой и не были, потому что Арсений из всей этой ситуации делает вывод, что умудрился прикипеть к Антону за удивительно короткий срок времени, и из-за охлаждения с Аленой не переживает вообще.       Арсений вообще с появлением в жизни Антона волнуется меньше — будто бы тот такая своеобразная губка, всасывающая в себя все негативные Арсеньевские эмоции. Какой-то неправильный энергетический вампир, получается. Но в любом случае, Арсений ощущает себя намного легче с Антоном: у них схожее чувство юмора, противоположные образы мышления, однако, не мешают понимать друг друга с полуслова, а еще Антон не претендует на внимание, напротив, готов слиться с тенью, лишь бы в главной роли красовался только Арсений, за что благодарности того не было предела.       Когда Антон узнаёт, что Арсений — будущий актер, то тут же предлагает в свободный вечер сделать марш-бросок до Большого, дескать, это же театр. Арсений его не поправляет, что он, вообще-то, не танцор и даже не оперный певец, просто без возражений принимает приглашение, и они договариваются на следующий вечер.       В июле уже душнее. Москва, как исполинская печь, нагревается, и густой жар рассеивается только ближе к вечеру, когда солнце перестает зверствовать, и город накрывает мягкой теплой шалью. Людей становится ощутимей больше, но из общего их настроения исчезает строгий, деловой элемент, отпирая на прощание внутреннюю клетку, из которой фонтаном бьют легкость и расслабленность — вся толпа, заполонившая улицы, из-за этого сама будто бы становится более ленивой, перекатываясь даже как-то нехотя.       Арсений и сам поддается общему движению, примечая на лицах жителей чуть более ясные выражения, чем обычно. С другой стороны, сегодня пятница, может, всеобщая радость связана с этим. Но Арсения планы других заботят не сильно — гораздо важнее сейчас ни в кого не влететь и не запнуться о собственные ноги, потому что поспеть за широким шагом Антона оказывается не так просто. Тому, кажется, дай крылья — и он взлетит, но Арсения такой расклад не устраивает, иначе он до конца жизни будет называть Антона «кидаловом», поэтому он только ускоряется, прорезая двигающихся в плавном равномерном темпе горожан.       Как только они выходят на Большую Лубянку, тротуары заметно пустеют, что не может не радовать. Все-таки бульварное кольцо намного больше прельщает для вечерних шатаний, чем ничем не примечательная улица. Арсений даже чувствует колкие иглы разочарования — слишком уж резко произошел этот переход из девятнадцатого века в нынешний, а цветастые, словно кукольные, старинные дома сменились новоделом и аккуратными сталинками.       — Арс, слуш, у тебя паспорт с собой? — в глазах Антона мерцают искорки зарождающегося азарта.       — Не помню, — Арсений лезет в рюкзак. — Да, имеется. А что ты удумал?       — Ну как же, вечер пятницы, тепло, хорошая компания, — он расплывается в намекающей улыбке и соответствующе играет бровями.       — Алкоголик малолетний, вот ты кто, — Арсений смеется, но Антон только отмахивается от него рукой.       — Я знаю одно место, тебе понравится.       Не слушая шуточных протестов Арсения, что, мол, не пить лучше, чем пить, они не в Питере даже, в конце-то концов, Антон уверенно движется вперед, внимательно всматриваясь в периодические арки, ведущие во дворы. Один раз они даже по ошибке заходят в такой — там уже включили фонарь, и небольшой палисадник с березами и лавочкой на фоне сиреневого неба и под оранжевым светом выглядел как-то по-особенному правильно. Но, к сожалению Арсения, там они не задержались и вновь вышли на основную улицу под бурчание Антона, что точно же где-то здесь оно было.       — А ты прям здесь ориентируешься, да?       — Где «здесь»? В этом районе? — непонимающе хмурит свои брови домиком Антон.       — Да в целом в Москве, ну, в пределах Садового точно.       На самом деле, он и правда не ожидал, что Антон знает Москву. Тот говорил, что переехал с семьей из Воронежа, еще когда учился в средней школе, но эта информация никак у Арсения не вязалась с практическими навыками ориентирования в городе. Он не уверен, что Омск знает так же хорошо — к своему стыду, Арсений только несколько лет назад узнал, что подземный переход на «Библиотеке Пушкина» — вообще-то изначально станция несуществующего метро, — а Антон, казалось, мог с точностью нарисовать от руки карту центра столицы, по крайней мере, основные пересечения улиц и интересные места — запросто, Арсений уверен.       — У мамы на работе были вкусные бесплатные обеды, поэтому я после школы устраивал марафоны туда, чтоб поесть и заодно проводить друга, который рядом жил. Далековато идти, конечно, но потом в какой-то момент пришло понимание прелести таких вот прогулок — маршрут сам выбираешь, открываешь новые прикольные местечки и слушаешь чё-нить драйвовое в наушниках.       — Так ты, получается, ходильщик со стажем, — хмыкает Арсений.       — Мне «ходун» больше нравится.       — Чтобы Шастун-ходун получалось?       Антон откидывает голову и смеется довольно — шутку его добили правильно, — и внезапно сворачивает в какой-то переулок, а там почти сразу — через калитку в арке — во двор.       Нет, это не двор даже — это миниатюрная, идущая параллельно главной, улочка, разветвляющаяся время от времени на еще более мелкие, где царит балаган. Арсений словно попадает из строгой и статной столицы в страну без правил, совершенно другой мир, который оглушает его в секунду басами, раздающимися из открытых дверей баров, чьи вывески, кажется, бьются за звание нового солнца или хотя бы простой звезды с держащимися на сопле фонариками на проводах; толпа затягивает водоворотом, Арсений закашливается, когда в нос бьет крепкий табачный дым и толкает какую-то девушку позади. За плечо его тут же крепко хватают, Арсений уже думает, что сейчас его будут бить, и даже не сопротивляется — противник явно крупнее и сильнее.       Но это оказывается всего лишь Антон, с видом знатока лавирующий среди пьяных людей и одновременно выискивающий «то самое» заведение; Арсений же концентрируется только на одной мысли, чтоб хоть за что-то статичное зацепиться, что у Антона удивительно крепкая, для его комплекции, и приятная поэтому же хватка.       Арсений не хочет думать, что его, вообще-то, за такие мысли Саша по голове (по головке — тем более) не погладит, но не успевает даже придумать, как правильнее к этому относиться, — Антон громко вскрикивает и тащит Арсения к какому-то подвалу в углу одного из домов.       На двери он замечает несколько оборванных объявлений, наиболее целая бумажка оповещает о том, что по вторникам и четвергам здесь проходят тренировки по кроличьим прыжкам, и сейчас идет набор в группу. Пока Арсений пытается понять, что он только что прочитал, Антон уже затаскивает его внутрь, где ритмичные басы наконец обретают мелодию и еле различимые слова.       Антон, перекрикивая музыку, наклоняется ближе к уху, Арсений чувствует горячее дыхание, и его собственное перехватывает.       — Ты знал, что Москва красивее, когда смотришь на нее либо выпившим, либо влюбленным?       — Н-наверное…       Антон хохочет непонятно отчего и тащит Арсения ближе к барной стойке.       Карта напитков в нескольких экземплярах валяется на поверхности столешницы, ламинированная пленка не спасает от потрепанных краев и надорванных уголков. Внутреннее ее содержание, в целом, соответствует внешнему виду — коктейли подозрительно дешевые для центра столицы, цены сравнимые с проверенными барами в Омске, и Арсения это напрягает. Он под влиянием беснующейся пьяной толпы и объяснимого только на уровне инстинктов страха крепче пережимает ладонь Антона своей, не отстает ни на шаг, практически в спину впечатывается, когда тот останавливается.       Но в отличие от него, Антона, кажется, ничего не смущает. Он щелкает пальцами, привлекая внимание молодого парня за стойкой, просит им двоим налить что-то, видимо, известное только завсегдатаям. Любопытно, конечно, когда Антон успел им стать — учитывая, что он младше Арсения на месяц, то он даже ни один квартал совершеннолетним не прожил.       С другой стороны, паспорт у них не спрашивают и, судя по всему, не собираются, может, в этом подвох? Оглядываясь, Арсений и правда примечает несколько небольших компаний своего возраста, если не младше, — вот и весь секрет низких цен и странного местоположения.       — Арс! — Антон почти перекрикивает музыку, большую часть слов Арсений все равно понимает по губам и шальному блеску в глазах. — Залпом слабо?       — Ничё не слабо, дай сюда! — он буквально вырывает из рук Антона стакан с чем-то бурым и пряно пахнущим. Хотя второе — возможно, духи рядом стоящей девчонки.       Глотку обжигает резко, до слез. Арсений заходится в кашле, пытаясь избавится от ощущения разъедающего слизистую спирта, и чувствует каким-то своим оставшимся в живых рецептором, что соседский парфюм тут не при чем.       — Арс, ну какой же ты дурак!       Антон, кажется, готов по полу от смеха кататься, но тем не менее Арсения все равно за предплечье держит — мало ли что — и скрывает волнение за игривыми переливами веселья, в которое подмешали алкоголь. В груди Арсения что-то теплеет — наверное, процесс пошел.       Дальше — легче. Арсений в этом убеждается, когда им практически (по московским меркам, дома у его дворовых друзей глаза из орбит бы выскочили) задаром достается еще выпивка — в этом плане Антон получает флаг в руки и полное доверие Арсения, в конце концов, кто из них тут больше москвич? Поэтому Арсений в какой-то момент понимает, что перестал следить вообще за происходящим — неожиданно начинает давить на мутную голову музыка, он сбивается с ритма, попадая под толчки конечностями вокруг стоящих людей — как они вообще оказались на танцполе? — выпитый алкоголь чужеродно ощущается в организме, и хочется поскорее от него избавиться.       Арсений ищет взглядом Антона, пробегаясь глазами по высоким макушкам, то и дело всплывающим в разных местах, и, не обнаруживая нигде его, начинает чувствовать назревающий где-то под желудком комок беспокойства. А, может, это просто сигналы организма, что пора бы и честь знать. Арсений хочет Антона окликнуть, чтобы тот отозвался, обнаружил его, но слова почему-то не произносятся, получается несвязное мычание — оно переходит в возмущенное восклицание, когда Арсений чувствует, что его куда-то тащат за руку, но сориентироваться в пространстве не успевает — слишком темно, всполохи светомузыки только сбивают мозг, а в голове почти физически ощущаемая каша.       Сознание проясняется только когда лицо Арсения оказывается под ледяной струей воды.       — Придурок, ты б хоть предупреждал, что тебя так накрывает, — бормочет кто-то позади голосом Антона. Вероятно, это Антон и есть, и это он, скорее всего, сейчас придерживает Арсения за плечи над раковиной.       — Да откуда ж мне знать было? — язык ворочается нехотя, и Арсений даже удивляется, как у него получается произнести целое осмысленное предложение.       — О, посмотрите на него, пьянчуга наш очухался, — недовольство Антона чувствуется даже так, но что-то Арсению подсказывает, что обернись он сейчас — Антон снова расплывется в доброй улыбке, — ну и как ощущения после сноса башки?       Арсений чуть морщится, потому что вода уже начинает доставлять дискомфорт и самостоятельно выпрямляется. Антон и правда улыбается, смотрит на него насмешливо, с толикой какого-то рассудительного осуждения, и манерно закатывает глаза.       — А кто-то то еще меня алкоголиком называл, эх ты. Получше себя чувствуешь уже? — Арсений кивает в ответ и пытается отогнать назойливое приятное чувство от проявленной заботы. — Тогда пойдем проветриваться дальше, до конечной точки мы же так и не дошли.       Только сейчас Арсений вспоминает, что точно, Антон же хотел его к Большому театру провести, а не в бар на халяву сводить в какой-то подворотне. А он обрадовался уже, дескать, пить, так пить на полную.       Через похожие друг на друга дворы и проулки они выходят — Арсению больше кажется, что он порхает, как бабочка, но как пчела не жалит, потому что настроения нет и жалка, — на Кузнецкий мост, и вот тут Арсений уже видит ту Москву, ночную, переполненную людьми, не спящую сутками, в которую все стремятся, ибо сам факт жизни тут зашкаливает. От мерцающих гирлянд рябит в глазах, как в чудесном калейдоскопе; душа рвется наружу от какого-то притока воодушевления в такт песен уличных музыкантов, чья какофония из скрипки, баяна и гитары смешивается в какую-то особенную, московскую, мелодию.       Сказка настигает их вновь: миниатюрные купеческие домики когда-то самой богатой и модной улицы подсвечиваются сделанными под старину фонарями и вывесками дорогих магазинов, перемежаются со статными зданиями банков и суда, погружая толпы туристов и горожан в параллельную вселенную, где под звонкий смех и цокот каблуков о мостовую после подвижного вальса господин Модерн вручает мадемуазель Рококо пышный букет пионов.       Отсутствие слуха не мешает Арсению подпевать то и дело сменяющимся музыкантам — он надрывается над Земфирой, путает слова в какой-то заезженной попсовой песне, орет Антону на ухо, повиснув на его плече, «Батарейку»; Антон — и кое-кто из прохожих — снимает его дерганные странные танцы под известный, но напрочь забытый, мотивчик, и постоянно прикасается, трогает Арсения так часто, как может себе позволить в публичном месте — за плечи приобнимает, гладит по спине, ненавязчиво касается кончиками пальцев запястья, прижимается ближе, еще ближе…       И Арсений чувствует рвение Антона, попавшего случайно в его магнитное поле, не сопротивляется — не может не; но страх быть уличенным в излишне долгих касаниях никуда не уходит, только усиливается с пониманием того, что всем этим людям наплевать, — а если нет, если они просто не замечают?       Алкоголь, пусть и немного ослабевший, свое дело делает, и Арсений не чувствует в себе сил совладать с таким ураганом эмоций: ему одновременно хочется уйти, убежать, скрыться ото всех в каком-нибудь темном переулке, и при этом он испытывает непреодолимое желание быть ближе к Антону, физически в него врасти, чтобы быть плохой пародией на сиамских близнецов; он мечется внутри и снаружи в попытках завалить этот бушующий гейзер валунами, выплескивая излишки энергии в атмосферу.       В голове проносится, что никогда такого с Сашей не было: ни головокружения от переизбытка ощущений, ни включенного внезапно внутреннего двигателя, действующего быстрее разума и диктующего свои правила, ни зудящих жаром отпечатков на коже под тонкой футболкой в местах соприкосновения. Это пугает — Арсений знает, что не должно быть так, но он не может себя контролировать, по крайней мере, не в таком состоянии точно.       Но его это и спасает — мысль улетучивается так же быстро, как и появляется, оставляя за собой лишь шлейф неприятного горького послевкусия, что тут же исчезает, когда Антон притягивает Арсения к себе, хотя оба понимают, что это совсем не обязательно, и сообщает, что им здесь налево.       — Шаст, а это правда, что ЦУМ зимой выглядит, как большая подарочная коробка?       Внушительное готическое здание с эффектно подсвеченными окнами даже сейчас, без явных украшений, выглядит помпезно — любители там закупаться сказали бы «роскошно» или «шикарно», что в целом правде соответствует. Но Арсению еще с раннего детства, когда он первый и последний раз видел каких-то друзей отца, приехавших из столицы и сказавших этот любопытный факт, интересовало, а так ли это на самом деле. И хоть он не раз гуглил фотографии здания магазина под Новый год, убедиться в этом лично было тем самым пунктом в списке Арсения «Что надо сделать за свою жизнь», который после исполнения будет называться закрытым гештальтом. Вот он, наконец, в Москве, через какие-то полгода увидит ЦУМ воочию, и на одну мечту станет меньше.       — Правда, правда. Там и бантик сверху повязывают, прикинь, — Антон шкодливо ухмыляется и шагает дальше, вдоль витрин с брендовыми вещами на манекенах.       Арсений теперь еще больше хочет увидеть ЦУМ в декабре.       Будто по щелчку пальцев, толпы народа рассеиваются в пространстве, перед Арсением открывается вид на громадную и практически пустую площадь, что в час пик, наверное, фырчит и гудит автомобильными моторами. Они словно преодолевают стенку пузыря, попадают из аврала движения и жизни в вакуум, ловя одновременно за хвост ускользающее ощущение приятного одиночества, вопреки снующим в стороны людям и изредка пролетающим на высоких скоростях машинам.       Отчего-то накатывает мерными волнами спокойствие, не хочется разговаривать или поддаваться безумным ритмам, хотя гитарные аккорды какой-то подвижной песни, кажется, испанской, еще отдаются эхом от каменных стен. Они идут молча, изредка переглядываясь об одном и том же, пока не оказываются у фонтана, как будто изнутри светящегося величием, подчеркивающем мощные колонны театра.       Арсений, как приличный турист, конечно, самую классику достопримечательностей — Кремль, Большой, Арбат и прочее — уже обошел, но то было при свете дня, и не сказать, что театр его сильно впечатлил. Возможно, дело и не в освещении совсем, а в том, что Москва действительно красивее в глазах выпившего, но Арсений в эти детали лезть не хочет, и просто наслаждается им, Большим театром.       Хочется стоять так, замерев, вечность, и одновременно нестерпимо сдерживать душевные порывы кричать от переполняющей изнутри энергии; хочет, чтобы этот исполинский древний великан взглянул на жалкого него, Арсения, кричащего тщетно: «Я актер! Я ваш!» — и благосклонно разгладил вековые морщины. Но Арсений не привлекает внимание, почти не дыша, он бережно обводит взором монументальную оболочку театра, будто чувствуя, что сама душа этого места внутри, куда ему вход пока воспрещен: в позолоченных канделябрах, в бархатных шторах, в дореволюционной росписи, в высоких потолках, которые наверняка помнят высокомерные выбеленные лица дворянок и слышали четкие удары тростью о паркет честолюбивых джентельменов…       К плечу прикасается невесомо чужая ладонь, ухо опаляет горячим дыханием, и Арсению кажется, что он слышит, как бьется сердце — нет, оба: его и Антона. От этого что-то внутри сжимается в маленький-маленький комочек, и Арсений силится вздохнуть, но по своим ощущениям не может — все силы организма направлена сейчас не на это, а на мельтешащие обрывки мыслей, складывающихся в единый вопрос: «Что происходит?».       Арсений не знает, не понимает, почему такое невинное касание вызывает такой шквал эмоций, почему под ребрами так отчаянно щемит и почему он вообще так реагирует на Антона. Их Антона, простого Шаста, второго официанта в крохотной кофейне, который за Арсением хвостиком таскается, в улыбке расплывается при его виде и заваливает идиотскими вопросами и историями, лишь бы… Лишь бы что?       Он резко оборачивается, поднимая голову, смотрит пытливо глаза в глаза, — у Антона в них какая-то затаенная печаль, как будто он знает то, что ему, Арсению, знать не дано.       — Красиво, — нервно облизывая губы шепчет тот.       — Театр?       — И театр.       Арсений почти физически ощущает удар по дых — от клишированности диалога одновременно и ведет, и тошнит. Он отшатывается на шаг назад, скидывая руку с плеча — Антон глаза инстинктивно расширяет, демонстрируя тоску уже почти не скрытую. Неужели можно тосковать по человеку, когда тот на расстоянии меньше метра? Арсений раньше думал, что нет, но, видимо, ошибался — судя по Антону, еще как. Тот на лицо нацепить ненастоящую улыбку пытается, дескать, нормально все, не обращай внимания; но Арсений знает, что не нормально.       А еще он, кажется, знает, что с Антоном.       С площади хочется уйти поскорее, что Арсений и делает, почти бегом устремляясь куда-то за театр. Он тут не ходил ни разу, но придерживается идеи, что если начать идти, то обязательно куда-нибудь да придешь — тем более когда за спиной слышатся торопливые шаги ориентирующегося человека, идея эта кажется не такой уж и безрассудной.       В голове сумбур. Симпатичен ли Арсению Антон? О, да. Испытывает ли к Антону он то, что тот предположительно к нему? О, нет. Арсений не знает, как на это реагировать: у него есть парень, самый настоящий, с которым построены планы на будущее, и погружаться сейчас в этот курортно-служебный роман Арсений не намерен. Но это ведь не повод разбивать Антону сердце, так ведь?..       Как же хочется, чтобы кто-то умный и взрослый взял на себя ответственность, объяснил что да как, подсказал решение проблемы, но рядом, кроме тенью следующего по пятам, как Эвридика, Антона, никого нет, и Арсений головой готов биться о ближайшую стену от отчаяния. В голову лезут сценарии, написанные явно неумелыми авторами, как Арсений Антону отказывает и тот бросается с моста, или как он врет о взаимности, а потом Саша устраивает скандал и Антон от него уходит тоже, или как он замалчивает в себе все, вскоре взрываясь от переизбытка чувств, или…       — Арс, стой, — зовет его Антон.       Арсений послушно останавливается как вкопанный, промаргиваясь, — слишком задумался.       — Где мы вообще?       — Столешников переулок — тебе это вряд ли о чем-то говорит, — отвечает Антон устало и подходит. — Пойдем присядем? Метро закрылось уже, нам часа три надо скоротать где-то, а ноги гудят пиздец.       Арсений угукает согласно и только сейчас понимает, как же устал: ноги и правда ноют, а глаза, не привыкшие к настолько активным ночам, слипаются, что хоть спички вставляй. Он плетется за Антоном в небольшой сквер, часть которого занимают оранжереи и беседки, а вторую — несколько сиротливо стоящих лавочек у памятника Ленина.       Одну из них занимает Антон, с удовлетворительным стоном тут же вытягивающий ноги, и притягивает зевающего Арсения к себе, пока тот не успел возразить.       — Ты ж щас уснешь, — усмехается он негромко, — давай так ляжь лучше, я разбужу если чо.       Арсений бурчит, что правильно, вообще-то, «ляг», но не сопротивляется, когда его укладывают головой на чужие колени — ноги все равно с лавочки свисают так, что приходится их подогнуть. Сон приходит удивительно быстро, и на задворках сознания мелькает мысль, через мгновение сметаемая длинными пальцами, убирающими со лба челку, что не зря же он в Петербург на днях ездил документы подавать.       А еще, что Владимир Ильич вынужден теперь вечно пялится на здание мэрии напротив, что кажется сонному Арсению до ужаса ироничным.