Затерянные

      Дазай потянулся, разминая кости. Прошло ещё пару дней, достаточно спокойных и даже по-своему мирных. Чуя уходил почти на весь день, решая дела. Дазай знал, что в Агентстве сейчас гостит тайный информатор, и, кажется, его имя скрывали только от Дазая, учитывая как таинственно шептались все вокруг. Ему было без разницы. Его физическое состояние регрессировало, и весь день он проводил в постели, раз в день соскребая себя и заставляя сходить в туалет. Чуя предлагал утку, но Осаму отказался. Это было слишком… унизительно.       Это было странно, сколько чувств сейчас он мог испытывать. Оттенки боли. Как будто до этого он ел пресную пищу, а сейчас попробовал нечто гастрономически невообразимое. Сравнение было не его. Он не мог впихнуть в себя и кашу. Но звучало это хорошо. Дазай не брался загадывать, но он хотел бы попробовать что-то… обычное и домашнее, даже если после этого ему придётся удалить желудок.       Он читал, пока глаза не уставали, а потом лежал, пялясь в потолок. Иногда к нему приходили Ацуши и Рюноске. Ацуши болтал без умолку, этим напоминая Оду. Жизнь в глазах плескалась у них обоих. Дазаю было больно сравнивать, лишнее напоминание. Утрата и боль, горе, настигало его только сейчас. Он не хотел осмысливать.       Наверное, Одасаку был бы очень рад за него сейчас. Дазай очень, очень сильно хотел поговорить с ним. Просто о мелочах. Можно даже не говорить: только слушать. Ему казалось, что если бы Ода завёл диалог о книгах или других эфемерных вещах, то Дазай бы смог поддержать разговор. Смог бы понять его наконец. Разгадать загадку обычного человека. Что бы сказал Одасаку, глядя на него сейчас? Осаму не мог представить. Он очень скучал.       Чуя приходил уставший и раздраженный, причём с каждым последующим днем все больше и больше. Дазай наблюдал за этим, словно вёл дневник эксперимента: когда рванет. Но тот держался. Когда заходил в дом и принимал душ, то словно сбрасывал наносное, позволял себе выдохнуть, и сидел рядом с Дазаем или делал что-то по дому. Дазай заметил много чужих привычек. Пока он читал, Чуя находил массу занятий, лишь бы сделать что-то полезное. У него никогда не бывало беспорядка. Готовить он не любил и ел катастрофически мало, зато, когда приступал к приёму пищи, съедал порцию слона. Часто он приносил с собраний булочки или снеки, которые давала ему доктор — тут ее звали Йосано. Но, в основном, он молча садился рядом, опираясь на плечо Дазая, всегда ворчал, какое оно острое, и мирно дремал. С последнего кошмара Дазай стал ночевать в кровати у Чуи. Так мирная дрема плавно переходила в сон.       Воспоминания переносили в прошлое реже. Дазай спал прерывисто, и часто просыпался в слезах. Так, чтобы он кричал во сне, случалось всего раз или два. Намного меньше, чем если бы он продолжал ночевать в зале. Чуя молча обнимал его до тех пор, пока Дазай не успокаивался. Осаму заметил, что тот отложил в сторону снотворное, чтобы иметь возможность сразу отреагировать, и чувствовал вину и собственную беспомощность.       Началась полноценная ломка. Он мало помнил этот день, когда было совсем невыносимо. Чем занимался, что делал, о чем думал. Время тянулось медленно. Внутренности выворачивало, а сердце сходило с ума. Дазаю казалось, что то вот-вот остановится. Слезать с тяжёлых наркотиков было сложно. Он сублимировал, глотая кубики сахара, а после блевал ими, но то было занятие. Когда Чуя пришёл домой, то Осаму стоило нечеловеческих трудов, чтобы сдержаться и не накричать на него. Просто так. Психомоторное возбуждение во всей красе.       — Я официально заебался, — объявил Чуя, выйдя из душа. — Сегодня смотрим тупые шоу и ни о чем не думаем. Ты в деле? А у тебя нет выбора. Будешь деградировать за компанию.       Даже простой, примитивнейший сюжет прошёл мимо внимания Дазая. Чуя вскоре задремал, привычно устроившись на его левом плече, а Осаму пялился в стенку, считая ползущие по ней цветные круги. Яркость словно на максимум вывели, а трёхмерность пространства стояла под вопросом.       Ночь пролетела быстро. Он наблюдал за спящим Чуей, который ни разу не проснулся. Так удивлял этот простой факт. Когда Дазай увидел его спящим в первый раз, на него почти сразу же наставили пистолет. Но сейчас он и правда не представлял угрозы. Даже руку поднять не может. Отвратительное, должно быть, зрелище и мероприятие — с ним возиться.       Утром Чуя снова ушёл, а Дазай понял, что все. Он не выдержит. В какой-то мании он поднялся, ощущая дикое головокружение. Однако голова на удивление не подводила. С темнотой в глазах он вышел на улицу, сразу же скрывшись в одном из переулков. Он часто наблюдал в окно за прохожими и мог с лёгкостью назвать маршрут и время передвигающихся.       Его путь заканчивался на медблоке. Жаль, он не знал расписания Йосано, однако логично предположил, что та отсутствует, потому как вместе с Чуей ходила на все собрания. Органы чувств подводили, поэтому Дазай поздно услышал голоса и затаился. Укрытие оказалось ненадежным: единственная надежда, что говорящие не пройдут в этот переулок.       — Два Исполнителя Спец. отдела у нас, получается, — голос был девичий и молодой. Ещё бы слышать нормально; сильно мешал грохот стучащего сердца.       — Ну, этого мы хотя бы видели и говорили, — подытожил собеседник. — А Ликвидатор что? Как Чуя притащил, так ни слуху ни духу.       — И хорошо. Не хотела бы с ним сталкиваться. Но мне кажется, что Сакагучи мутный тип…       — Его проверял Рампо, Наоми, — возразил парень. — А он точно за нас и не ловил три года эсперов.       — Чуя живёт здесь подольше твоего, — заметила девушка. Голоса отдалялись, и последнее, что Осаму смог расслышал, было: — Он вообще один из основателей, если так можно сказать. Поэтому…       Люди скрылись, и Дазай позволил себе выдохнуть. Скрывать свое присутствие оказалось почти невыполнимым квестом, хотя раньше это было так же просто, как дышать. Приходилось вспоминать теорию, когда-то вбитую в подкорку. Однако тело и разум не хотели работать сообща.       Он больше никого не встретил на пути. Хотелось подумать о Сакагучи и о том, что он здесь забыл, но голова отказывалась размышлять о двух вещах разом. Тело ломало и требовало внимания, а мозг безрезультатно ворочал неподъемные мысли, поэтому Осаму отложил вопросы до лучших времен.       Оказывается, он не помнил лазарет. Пришлось немного поплутать, чтобы найти местную процедурную. Чуя обмолвился о том, что у медика есть способность, но вот какая — оставалось загадкой. Дазай бы смог решить её, будь в здравом уме. Очевидно, что исцеляющая, но обычно такие сильные эсперы обладают очень ограниченными возможностями. Да и должны же в якобы больнице храниться сильные наркотические обезболы. Конечно, в сейфе или под грудой замков. Дазай хорошо был знаком с обустройством медблоков и мысленно выругался на себя. «Тяжелые» лекарства хранятся в другом месте.       Он ненавидел себя в момент, когда осознал ошибку. Зубы скрипели от глупой задержки, которую можно было бы избежать. Пока он сидел в четырёх стенах, то не так чувствовалось, как он заржавел, отупел. Сейчас же — можно наслаждаться своей беспомощностью во всей красе.       Кабинет находился рядом, не пришлось далеко бродить. Дазай вообще не знал, на каких силах передвигается. Стол, стул, журналы и выписки, книги. Несуразная картина на стене. Да не может быть такого. Но, кажется, в Агентстве тайным проникновением не промышляли. Под картиной действительно скрывался сейф.       Старый образец. Даже Чуя, поковырявшись, разобрался бы с ним. Хотя, учитывая его способность, он справился бы за секунду. Дазай раньше не сильно задумывался, почему тот, талантливый во всех областях боец, так слаб во взломах. А потому что ему не надо было учиться. Получилось не с первой попытки. Титанические усилия потребовалось для того, чтобы не вышвырнуть из сейфа все содержимое, отыскав заветные ампулы.       Руки дрожали, как сумасшедшие, когда он нашёл лекарство. Почти выругался, когда понял, что не достал шприц, и в мгновение ока исправил эту ситуацию. Непослушными зубами помог завязать себе жгут, набирая из ампулы раствор. Вены взбухли, потемнели ещё давно: он же жил на капельницах. Не было мыслей о том, что это как-то неправильно и негуманно. Была ломка — и все, мучение хотелось прекратить. Просто отдых. Он очень устал, настолько, что из-за жажды даже думать было сложно.       — Если сделаешь это, то можешь забыть о будущем, — раздался женский голос у входа в комнату. Дазай дернулся, озираясь. Йосано стояла, оперлась об дверь, скретив руки на груди, и смотрела на него без упрёка. Просто констатировала факт. — Да-да, привет. Что-то задержался ты, Ликвидатор.       Что?.. Дазай тряхнул головой, сгоняя муть. Соображать получалось медленно, но, кажется, его тут поджидали. Но он точно знал, что Йосано должна быть на собрании, как и Чуя.       — Меня отстранили, — поделилась Йосано, будто бы прочитав его мысли. Дазай дернулся: синхронность пугала. — За излишнюю настойчивость в кое-каком вопросе. Кажется, Чуя с тобой не особо делится происходящим. Что же, сохранившиеся остатки мозгов ему не отказали. И что дальше будешь делать?       Странный вопрос. Невыносимо тянуло попробовать договориться или просто вколоть себе наркотик. Пыткой было занести руку со шприцом над веной и не использовать его. Но реальность отрезвила. Как будто немного отступил туман. Несильно, все еще очень близко, стоял, нашептывал, умолял. Вечный контроль помог взять себя в подобие рук. Вовремя появилась Йосано, уже второй раз. Вспомнился Чуя, обязанности, наставления. Его подсадили на лекарства без его на то воли, и казалось несправедливым, что разбираться с проблемой досталось Дазаю. Но все же. И он нашёл в себе силы положить шприц на пол.       Что же происходит?.. Отказываться от минутного наслаждения ради неясного, серого, неоднозначного будущего, лишать себя, может, последнего удовольствия в жизни из-за смутных перспектив. Для кого и зачем? Дазай вспомнил ответ на этот вопрос. За кого ему можно было держаться. Кажется, Йосано была его хранителем, уберегающим от глобальных ошибок.       Она прошла вперёд, рассматривая взломанную систему сейфа, и цыкнула:       — Давно просила поменять. Всё руки ни у кого не доходят.       Хотелось уйти, скрыться. Наверное, Дазаю должно было стать неимоверно легче, когда он бросил свою затею, но шприц манил его своим существованием, притягивал взгляд против воли. Йосано всунула ему в руки, все еще охваченные тремором, склянку с прозрачным содержимым.       — Что это? — спросил Осаму. Он, кажется, не разговаривал с прошлого дня, и непослушный голос заржавел, был на несколько тонов ниже. Никогда раньше такого бы не произошло; так явно показывать свое нестабильное состояние — позор.       — Яд, — ответила Йосано. — Мгновенный и безболезненный. Если в следующий раз захочешь уколоться, выпей сразу. Не делай Чуе ещё больнее.       Первым порывом было отрицать. Но Чуя говорил: «Ты важен для меня». Дазай цеплялся за него. Видимо, это было обоюдно. Они оба не признавали вслух, не придавали значимости этим словам, никогда не вспоминали прошедшие разговоры, словно было и было. Но по вечерам Дазай всегда дожидался Чую, и ему становилось немного легче, когда он видел его. Чуя спал при нем и позволял себе выглядеть уставшим, как Дазай при нем — больным. Это были больше, чем слова. И Осаму хотел это разрушить.       Действительно, легче было выпить яд и закончить все это в одно мгновение. Оторвать быстро и резко, а не растягивать сомнительное удовольствие. Йосано была права, предоставляя такую альтернативу, но насколько умно было давать тому, кто уже дважды пытался покончить с собой, козырь? Он сам не знал, воспользуется ли, но послушно убрал флакон в карман штанов.       — Не рассказывай ему, — сказал Осаму, не переключив утвердительно-приказной тон. Он заметил, что ему сложно удавались предложения в повседневности. Впрочем, для бытовых разговоров он и не был создан. Поломанная игрушка.       — Да я как бы не собиралась, — Йосано присела на стол. — Должен будешь.       С него нечего взять, но Дазай покорно кивнул. Накатывало странное чувство. Будто бы если Чуя узнает об этом инциденте, то разочарует в нем и в образе, который Дазай так долго создавал. Поймёт, что он — всего лишь маска, под которой скрывается зависимое подобие человека. Слабость. Чуя не переносил этого ни в себе, ни в других. Он имел право требовать, потому как сам стремился только вперёд. Дазай рядом с ним малодушный и слабовольный, особенно сейчас, в своей худшей форме. За обёрткой из модификаций и химозной крови пряталось нечто ничтожное, недостойное внимания. Словом, Чуе не нужно было знать.       Дазай вспомнил, как называется ощущение. Стыд. Испытывать его было мерзко, грязно. Он никогда не допустил бы такого помутнения сознания, если бы был нормальным; а сейчас эмоции брали верх все чаще. Хотелось обратно в лаборатории. Там было плохо, но хотя бы привычно и предсказуемо. Не нужно было сталкиваться с внешним миром. Просто выполнять свою функцию, знать цель — слишком заманчивое предложение, чем «быть человеком». Теперь Дазай не понимал, что он хотел найти в себе. Там было все выжжено и пусто. Не с чего строить фундамент. И не из чего.       Йосано проводила его ленивым взглядом, когда он молча скрылся. Силы кончились, но пришлось добираться до квартиры. Он делал это около часа: и потому что сейчас было оживленнее, и потому что тело подводило, требуя частые остановки. Опять же с опозданием сообразил: количество людей вызвано тем, что собрание, очевидно, закончено. Но он все же успел добраться раньше Чуи и даже привычно потошниться желчью от сверхнагрузки.       Все остальное время он лежал, гоняя мысли в голове по десятом кругу. Медленно, хотя хотелось как обычно выстраивать быстрые логические цепочки и думать на десять шагов вперёд. Не получалось. К тому же разговору с Рампо он морально готовился несколько часов, давя в себе желание записать основные моменты на бумагу, чтобы не забыть. Сейчас же вставал вопрос серьезнее: делиться ли своими соображениям о Сакагучи или же нет? Он не мог о нем знать. Но и не предупредить казалось неправильным. Хотя Дазай черкнул пару строк о нем, как об одной из важных персон, в отчетах, которые иногда ещё посылал, но все же.       Решение предложил сам Чуя.       — Я, наверное, схожу с ума, — он быстро поставил лапшу вариться, и Дазай мысленно отметил, что это был первый его приём горячей пищи за несколько дней. — Но все же… Наш союзник — Анго Сакагучи. Моя интуиция с каждым днем кричит все больше. Можешь что-нибудь сказать о нем? Ему можно доверять?       Внезапно, но Дазая охватило чувство вины. Как будто он и своим действием, и бездействием, и вообще любым поступком только ухудшает свое положение. Не рассказал Чуе самостоятельно, а тот взял и доверился, не зная, кому. Такое незнакомое чувство. Обычно Осаму даже не замечал таких нюансов, не то чтобы уж думать об этическо-моральном несоответветствии и других людях. Впрочем, он выкинул глупости из головы и аккуратно сформулировал ответ:       — Он предан Спец. Отделу.       — Я тоже так думаю, — отозвался Чуя, нарезая овощи. Дазай втянул носом аппетитный запах жареного, который ни за что не смог переварить. Хоть раз бы в жизни попробовать настоящую еду. — Но факты говорят против. Оказывается, он тоже эспер.       — Как и я, — заметил Дазай. — Если бы у меня стояла миссия внедриться в ваше Агентство, это было бы первое, на чем я сделал акцент: хорошая легенда потенцирует вероятность успеха операции под прикрытием, хоть я на них и не специализируюсь. А потом исподволь изучал необходимое, чтобы сделать один смертельный удар. Возможно, стоит посеять вражду внутри, предварительно ослабить опасного противника, чтобы Спец. Отдел смог ликвидировать лишь остатки.       — Например, за счёт чего?       Это была не та информация, которую следовало бы разглашать в принципе, но Дазай напомнил себе, что Мори от него отказался и теперь он не обязан хранить чужие тайны. Тем более, если особой секретностью они не являлись. Что примечательно, за эти действия вины Дазай не чувствовал. Только жгучую, приятную, мелочную месть.       — Борьба за лидерство. Моральная дилемма. Создание козла отпущения. Два равноценных варианта, как поступить оптимально. Смерть главы или важной фигуры. Присоединение новых людей. Много вариантов, по которым могут возникнуть разногласия. В коллективе всегда есть обсуждения, если нет твёрдой руки лидера. У вас нет, потому много слабых мест.       — Это не решает основного вопроса, — сказал Чуя, накладывая себе порцию и поправляя почему-то съехавшую скатерть. Дазай едва чертыхнулся: он заботился о том, чтобы Чую не раздражал мелкий беспорядок, но иногда проглядывал детали и ругал себя. — Меня не послушают. Тебя тоже.       — Остальные верят ему? — немного удивился Дазай.       Он не знал человека, кроме себя, который ещё меньше умел располагать людей к себе. Никто не верил сухой вежливости и дотошности.       — Верят Рампо, — поправил Чуя. Больше ковырялся, чем ел. У него была сильно развита интуиция. Дазай всегда, даже будучи Капитаном, ориентировался на хриплое «нюхом чую», хоть и адресовали это не ему.       Следовало задуматься над тем, что будет лично с Дазаем, если Анго знает о его существовании. Не может быть так, чтобы Спец. отдел оставил миссию незавершенной. Дазай не особо хотел вникать в дела Агентства. Насколько он мог узнать Рампо, тот и сам вполне справлялся с ролью аналитика и, вероятно, у него был план и пути отхода на случай предательства. Не могло не быть. Другое дело, что Сакагучи специализировался на долгоиграющих планах. Поэтому вопрос стоял в том, кто кого передурит. Если бы Дазай был на месте Рампо, то ему бы жутко не понравилось, что в его планы лезут с вопросами и сомнениями; собственно, он и был на его месте, и Чуя никогда не смел интересоваться и пререкаться с ним. Но и с Агентством, как понял Осаму, он не оспаривал решений. Просто молча делал так, как считал нужным.       Дазай должен был благодарен за свою спасенную жизнь (даже если пока что наслаждаться ей было очень сомнительным удовольствием), но как руководителю ему бы тоже было страшно зло от невыполнения приказа. Это были два аргумента к тому, почему нельзя было сказать Чуе просто не соваться в это дело и надеяться на других; Дазай заметил, как тот просто катастрофически не мог остаться в стороне. Он был склонен к тому, чтобы брать ответственность за то, что считал для себя важным. Так уж получилось, что это было Агентство. Вот почему он не проявлял рвения к повышению с Спец. отделе: он уже был предан чему-то. Конечно, Дазай раньше этого не понимал. Ему и не было интересно. Но не о рефлексии сейчас речь.       — Ты говорил с Рампо? — он понял, что молчание уж слишком затянулось, хотя раньше на такой небольшой анализ у него ушло бы меньше секунды и тот даже не осознался. Если Чуя все равно решил лезть в это, то у Дазая не останется выбора кроме как последовать за ним; и стоило начать с базовых вопросов.       — Он скажет, что я параноик, и не станет ничего объяснять, — Чуя пожал плечами и отодвинул от себя порцию, до которой едва дотронулся. — И не то чтобы будет не прав, собственно. Спать?       Было около восьми вечера, но не то чтобы Дазай не устал. После переломного момента, когда его остановила Йосано, становилось понемногу легче. Физические симптомы не пропали, но ломка стала менее выражена и её можно было переносить, ну, или Дазай свыкся. Как сказала Йосано, хронические болезни вроде анемии, гипертонии, аритмии, язв желудка, ревматизма и остальных прелестей неправильного существования у него останутся навсегда и лечение будет симптоматическим; именно лекарственная же зависимость у него, наконец, пошла на спад. Спустя почти два месяца — она сказала, что это был очень долгий период и что для него он протек легко. Дазай даже вспоминать об этом не хотел. И зуда в теле от неудовлетворенного желания принять нечто сильнодействующее почти не ощущал: только какое-то фоновое раздражение на подсознании, в теле.       Он не мог долго стоять, все еще был на питательных капельницах, но постепенно старался переходить на жидкое питание с принятием лёгких таблеток, облегчающих пищеварение. Но это уже было больше, чем раньше. Адский период, когда даже дыхание давалось с трудом. Все ещё снилось прошлое. Всё ещё накатывала паника, грусть, злость — эмоции. Как будто организм был в шоке от выброса неконтролируемых гормонов, когда Дазай что-то видел или узнавал, и не знал, как правильно реагировать. То, чему люди учатся с рождения, — понимать себя и выражать эмоции — ему приходилось осваивать сейчас. Жалко только, что учебников по этому искусству не было, а учеником Дазай оказался не талантливым.       Чуя расстелил постель, но его как будто что-то мучило. Вероятно, Сакагучи, как и все дни до этого. Сегодня Дазай чувствовал себя лучше обычного, что было даже удивительно. Часто на него нападала апатия и депрессия, и он весь день лежал пластом под гнетом собственных мыслей: о прошлом, будущем, настоящем. Но сегодня даже хотелось… быть. И он замечал много деталей, обратить внимания на которые не хватало раньше сил.       Чуя закусывал губу, когда думал. У него немного отросли волосы и чёлка, которая постоянно норовила упасть в глаза. Чуя никогда не позволял себе такой небрежности. Насколько Дазай помнил (а память теперь могла его подводить), тот всегда выглядел аккуратно и практично. Теперь не узнать, был то привычный уход или образ, поддерживаемых лишь для того, чтобы не взыскать дисциплинарное наказание за несоблюдение протоколов внешнего вида и получить излишнее внимание к своей персоне. В любом случае, Дазаю нравились его волосы, их цвет. Даже тогда, когда он не понимал, что и Чуя тоже — ему нравится.       Это не стало осознанием. Вероятно, он понимал это всегда. Бытность Ликвидатором он старался будто бы запихнуть в глубины памяти. Сейчас он понимал, сколько делал для Оды. Для Чуи. Раньше ему казались неосознанными, импульсивными поступки, которые он совершал. И профессионально закрывал на это глаза, хотя выученная дотошность вряд ли бы это позволила без большого на то желания. Для Ликвидатора казалось, что раз — и его зацепило. Но на самом деле нет, это был долгий процесс неосознанного присматривания. Что с Одой, что с Чуей.       Как Одасаку пытался разговорить его и позаботиться в меру своих сил. Как, даже зная, что в любом случае умрёт, старался сделать так, чтобы он, Дазай, выжил. Как он сам замер в момент, когда пуля пробила висок… друга? В книгах платоническая привязанность называется именно так. Дазай даже не понимал, что тогда чувствовал. Он и сейчас не мог разобрать этот клубок смутных ощущений. Смазанная боль, мутная злость. Всё серое и блеклое, но все равно — проникающая до холодного сердца. Он знал, с чем это сравнить. Местная анестезия. Когда чувствуешь, как разрезают кожу, как проводят операционное вмешательство и касаются внутренних слоев, как шьют; каждый виток нити, каждый шов ощущается через прокол кожи, но это не больно, а просто раздражающе. Боль наступает потом. Вот и с Одой так было. Осаму прихлопнуло разом, смело под лавиной эмоций, которые он осознавал, но не ощущал.       С Чуей же… Дазай никогда бы себе в этом не признался сразу. Но он сам выделял Накахару среди прочих, всегда. То ли из-за яркого цвета волос, то ли просто. Чуя был человеком, который даже в оживленной компании, стоя в стороне и молча, привлекает к себе внимание. Или же это глаза Дазая всегда находили его. Но тот сначала просто радовал его, своими навыками и логикой, способностью к выживанию. Он действительно любил таких проворных людей. А потом им пришлось работать плотнее, чем с остальными. Он присматривался. Может, отношение Чуи — немного более фамильярное, чем от остальных, это его не-уставное «Кэп» напоминали Одасаку. Однако у Чуи не стояло цели сблизиться с ним. Он соблюдал границы. Может, поэтому Дазай сам потянулся в ответ.       Он понял, что ему нравится в Чуе. Это что-то глубокое и немного сокрытое, что тогдашний Капитан ценил в себе и, соответственно, в людях. Внутренний перфекционизм и общее понимание ситуации: когда смолчать, когда напрячься, когда расслабиться; когда понимаешь, с кем можно ругаться и отдохнуть, а с кем лучше проглотить и отступить. Оказалось, немного людей понимают, как работает общество. Но, конечно, подобными качествами обладали все равно многие. И то, что выделяло Накахару среди остальных, это усталость.       Дазай, Ликвидатор, вряд ли это понимал. Но он, вероятно, и сам на тот момент жутко устал. И как-то почувствовал, сроднился с этим. Устать может тот, кому работа — в тягость. А это уже какой-то намёк на искренность, открытость, сродство. Может, поэтому Дазай тогда решил привлечь Чую к миссии с Жидом. С неё все и завертелось. Тогда он поглядел на подчинённого другими глазами (хотя на самом деле смотрел так всегда, просто не позволял себе даже признать это).       Сейчас же… Дазай не знал, что такое он. Просто чувствовал глубокую привязанность. Если умрёт Чуя, он не переживёт. Ему будет не для кого. Чуя был очень добрым и заботливым и, казалось, правда по непонятной причине хотел, чтобы Дазай стал чувствовать себя лучше. Дазай запрещал себе думать о том, что хочет… хочет себе всего Чую. Он ещё не до конца понимал, что это значит. Но знал, что требовать такое в его положении эгоистично и неправильно. Он слишком убог и обязан больше своей жалкой, бесполезной жизни, чтобы ещё что-то брать от него. Его долг — просто помогать, чем он только может. Это все, с чем Дазай может справиться. Он просто должен отблагодарить того, кто добр к нему. Если первого такого человека он спасти не смог.