Путешествие за пламенеющим красноцветом

Владения лисицы оказались куда скромнее тех, что у Принцессы Железный Веер. Сяо Чжань ожидал, что их встретит толпа демонов, озлобленных тем, что госпожу потрепали какие-то смертные, ну и один демон (пусть ничего в её облике уже и не напоминало об этом), но на выходе из леса обнаружился всего один дом: добротно построенный, однако ж небогатый, и без внутреннего дворика. И ворота без стен. Единственная дверь открылась настежь и поскрипывала на ветру, словно приглашая путников. Потерявших бдительность. Без частокола и клыкастых стражей домишко за ней внушал ужас и отвращал всякое желание войти. Но лисица вела к нему. Касаясь белыми пальцами полевых цветов, оборачивающихся ей вслед, она сама казалась дивным, но опасным цветком – чуть клонила голову к плечу, и вишнёвые губы её обещали сладость, да только Сяо Чжаню чудилась в этом настолько удушающая приторность, что он отвернулся, нашёл глазами Ван Ибо, поймал его кривую ободряющую улыбку, и пелена дурмана спала, воздух тотчас же стал свежее, наполнился разноцветьем полевых трав и прохладой надвигающейся ночи. – А ты продолжаешь удивлять, – смешливо сказала лисица. – Не думала, что встречу такого сильного смертного. Он не стал ей отвечать. Не было сил. Каждый шаг давался с трудом. Дом лисицы продолжал оставаться далеко, хотя казалось, что до него рукой подать. Но они всё шли и шли. И Сяо Чжань совсем потерял счёт времени. Когда они входили в лабиринт, близился вечер. Блуждали, как полагал Сяо Чжань, всю ночь, но небо окрасилось в розовый не там, где властвовал Лазурный дракон, а в царстве Белого тигра, и, стало быть, день также прошёл в поисках выхода. Усталость, до того непозволительная, навалилась вдруг вязанкой хвороста. Одолела зевота – как бы челюсть не вывернуть. И очень хотелось сесть на Кунжута, но ослик с некоторых пор не подпускал к себе, и Сяо Чжань, тягостно вздохнув, покосился на Ша Сэна: демон рассекал собой высокую траву подобно генеральскому коню. Ну так то демон же, у него и сил побольше. Покосился на Ван Ибо и расправил плечи, потому что раз уж столь изнеженный юный господин идёт так, словно усталость ему незнакома, то и Сяо Чжань сможет, не так уж это и трудно. Поспать бы только, да вот хоть бы и в этих красных цветах, что глядят раскрытыми головками и манят нежно-зелёными листьями, приглашая прилечь, расступаясь, образуя круг, подходящий для ложа… Нога в чёрном сапоге наступила на цветы и растёрла их. Сяо Чжань было кинулся защитить другие, но те обратились злобными страшными мордочками и яростно зашипели. Ван Ибо приблизился к ним, развёл руки в стороны и потянулся ладонями к красным лепесткам – края их стали чернеть и заворачиваться. По поляне пронёсся жалобный стон тысяч тонких голосов. «Вот это амулеты, – вздохнул про себя Сяо Чжань, – раздобыть бы парочку». – Не в моих владениях, – холодно сказала лисица. Только что была она в отдалении, танцевала среди высокой травы – и вот уже рядом. Ван Ибо хмыкнул и отвесил ей лёгкий поклон. – Тогда прекращай забавляться с нами, – сказал он. – Мы проделали непростой путь и очень устали. Моим спутникам требуются постель и еда. Устроишь? – Наглый мальчишка, – ощерилась лисица. Чёрные волосы её, перехваченные золотыми нитями, полыхнули медью. Но вот опять изогнулись хитро чернильные росчерки, да налились спелостью зрелых вишен полные губы. Лисица взметнула подол, всплеснула рукавами, закружилась в неистовом танце, и мир вокруг смазался, завертелся: небо оказывалось то внизу, то наверху; луна, выскочившая вслед за почившим солнцем, прыгала и вбок, и вперёд, а то и устраивалась в украшениях лисицы, скатываясь после по её рукам, перескакивая через браслеты и опять оказываясь на небе. Ещё немного такой круговерти, и Сяо Чжань начал опасаться, что распрощается с теми остатками завтрака, что успел съесть, пока не шагнул в лабиринт. Тошнота подступала. Он крепился, но это пока. И ведь всего лишь хотел добыть цветок, а не вот это всё. Мир вертелся, и Сяо Чжаня вертело вместе с ним. Лисица хохотала, Кунжут орал, Ша Сэн хлюпал носом и шумно сморкался в невесть откуда взявшийся платок, причитая, что стратег из него никудышный и правильно с небес низвергли. Ван Ибо смачно зевнул, и всё стихло. Лисица топнула ножкой, обутой в золотую туфельку. Потупила глаза, взмахнула ресницами и, улыбнувшись, как самая наискромнейшая из скромниц, мягко сказала: – Прошу мне простить моё затянувшееся веселье. Не могла отказать себе в удовольствии потешиться над теми, кто посмел мною полакомиться. Но хорошо, что всё же опомнились и выпустили, а не то я вспорола бы живот вашего генерала слёзных пучин, а потом и сама бы полакомилась самой сладкой печенью на свете – человеческой. И раз уж мы все этого благополучно избежали, добро пожаловать в мои владения. Никаких разговоров, пока не восполните силы, сказала лисица и усадила их за стол, заставленный всевозможными яствами. Кувшины с вином поднимались сами по себе и наполняли чаши. Сяо Чжань очень хотел отпить уже, но внутренний голос настойчиво твердил не делать этого. Есть можно, пить нельзя. Сяо Чжань украдкой посмотрел на Ван Ибо и заметил, что тот только касается губами чаши, а само вино проливает под стол. Ша Сэн, напротив, ел и пил как не в себя, потеряв всякие приличия. Совсем оголодал, бедняга. Ну или ничего ему не будет со здешнего питья, рассудил Сяо Чжань, а нам с Ван Ибо будет. Поэтому, поулыбавшись лисице и взявшись сказывать, как им с осликом тяжело пришлось у княжеских ворот, Сяо Чжань потихоньку сплавлял вино. «Не-не-не, – причитала лисица, – никаких разговоров». Она подливала вино, заливаясь смехом и всем видом упрашивая сказывать дальше. Вот так получилось, что Сяо Чжань, позёвывая и почёсываясь, изложил всю историю злоключений своих и ослика. – Значит, вернуть Ню Мо Вана? – протянула лисица и задумчиво постучала указательным пальчиком по губам. Сяо Чжань даже проснулся и закивал болванчиком – аж шея разболелась. Но лисица вздохнула так печально, что уличные лицедеи обкусали бы свои руки до локтей. – Какая жалость, – сказала она, – не в моей власти возвращать того, кто сам не желает вернуться. А покуда нет в нём этого желания, не найдёт он дорогу обратно. – Но он же князь демонов, – возразил Сяо Чжань. – Да? – в притворном изумлении спросила лисица. – Прямо-таки и князь? Что же делать? А давай так: я позову его сюда, и он сам поведает, в чём же его беда. Ню Мо Ван! – прокричала она и всплеснула длинными рукавами. – Ой, кажется, твоему спутнику плохо. Что такое? Никак живот разболелся? Сяо Чжань повернулся к Ван Ибо. И точно! Тот сидел, сгорбившись и схватившись за живот, и взгляд его не сулил ничего хорошего лисице. «Неужто это вино так подействовало? Но ведь не пил, только пригубил», – думал Сяо Чжань, обеспокоенно вглядываясь в бледное лицо. Он хотел помочь ему, проводить до ветру хотя бы, но Ван Ибо коротко мотнул головой, встал, пошатываясь, и, когда на пороге уже громыхали чужие сапоги, вышел через другой ход. Лисица сидела сама невинность, возведя глаза к сводчатому потолку, Ша Сэн закрыл лицо ладонями и, кажется, снова плакал – плечи его дрожали. «От радости, что поел наконец от пуза?» – озадачился Сяо Чжань. Но долго размышлять над этим не пришлось. Вот настолько поразил вошедший. Был он высок, широкоплеч и, да, красив – как человек. Такая стать. Волосы, опять же, тёмные, густые и длинные, по пояс почти, едва удерживаемые нефритовой заколкой. Не будь у него некоторой особенности, и не скажешь, что демон. В тяжёлом взгляде почудилось на мгновение что-то знакомое, да и в повороте головы. Головы. К которой крепились два больших бычьих рога – каждый размером с руку. «И не тяжело ему?» – мелькнула и пропала мысль, потому что вошедший, надвинув рога, пошёл прямиком на Сяо Чжаня. – Нет, я решительно не могу этого выносить! – вскричал вдруг Ша Сэн и, встав из-за стола, заспешил к выходу. – Где там разместили нашего осла? На заднем дворе? Вот туда и пойду. Уж лучше там. «Ах, какая драма», – прошептала лисица, возведя глаза кверху. Ша Сэн фыркнул почти по-кунжутовски и ушёл, а Ню Мо Ван приблизился к Сяо Чжаню, обдал горячим дыханием и, обнюхав, заинтересованно хмыкнул. Опять царапнуло смутным узнаванием. Не иначе и в еду подмешали что, отчего и Ван Ибо скрутило. Сяо Чжань не определился: бояться или пока не стоит? Болей не было, да и сознание оставалось ясным. Ню Мо Ван снова потянул носом, снова хмыкнул и наконец сел за стол. Потарабанил пальцами, поискал глазами и, схватив полную чашу вина, опрокинул в себя. – Выкладывай, – сказал он и подмигнул. Лисица подалась вперёд, переплела пальцы и сложила на них подбородок. «Выкладывай», – моргнула она. И Сяо Чжань выложил, сильно жалея, что нельзя один раз записать все его мытарства, чтобы потом давать слушать каждому страждущему. Мозоль на языке пока не натёр, но порядком подустал. Ню Мо Ван слушал с неослабевающим интересом и мрачнел там, где Сяо Чжань повествовал о Принцессе Железный Веер, светился странным довольством там, где рассказ касался появления Ша Сэна и победы над ним Ван Ибо. А в конце, когда Сяо Чжань изложил просьбу вернуться «в семью», и вовсе рассмеялся. Горько и невесело. – Тут, видишь, какое дело, – начал он, – не могу я вернуться. Проиграл лисице в кости. Хотел выиграть новый веер для любимой жены, который позволял бы ей переноситься в любое место, какое она только пожелает. Да хоть к морю, что шепчет и зовёт на рассвете окунуться в воды его. За веером и пришёл. Просто так его не получить – только выиграть в волшебные кости, таков уговор. Но сколько ни пытался отыграться, так и не смог. И теперь не могу вернуться домой. Как же я без подарка пойду, да ещё и после стольких дней отсутствия? Нет, никак не могу. Она у меня вспыльчивая. Мы с ней и так ругаемся почём зря, – сказал Ню Мо Ван и тягостно вздохнул. А Сяо Чжань услышал отзвук этого вздоха у порога. Обернулся, но там никого не было. Да и кому бы? Ша Сэн у Кунжута, Ван Ибо с ветром беседы ведёт, разве что эхо – комнаты вон какие огромные. – Но ты можешь выручить его темнейшество, – ласково сказала лисица. – Я? – поразился Сяо Чжань. – Но как? Отыграться за него? Так я не умею. – Ну уж нет, – махнула рукавом лисица, и в покоях разлился сладковато-терпкий аромат, – второго такого горе-игрока мне не надо. Кто тебя отыгрывать будет? Пусть уж без веера к жене возвращается, уговорю как-нибудь, не пристало ж князю бояться, – вещала лисица, ни разу не смущаясь тем, что упомянутый Ню Мо Ван возмущённо вращал глазами и вертел головой, что те ворота на ветру, только что не скрипел. – Ты же вот как пригодишься в обмен на мои уговоры. Не свезло мне полюбить человека одного. Жестокосердного гуна. Вот же глупая… Думала я, что и он любит меня, речами своими золотой дом мне сотворил. А он… Выпросил жемчужину, а в той жемчужине – душа моя хранится. Хотел он желание своё заветное исполнить, да забыл или не знал, что если это не то, чего желаешь всем сердцем, то и лисий жемчуг не поможет. Запрятал он со злости душу мою. Мне же нет возможности ни в искусстве своём продвинуться, ни чудеса добрые творить, только такие: глупые и бездушные, для потехи сиюминутной. И выйти за владения свои не могу. Его темнейшество Ню Мо Ван бы мог, да только чары на него наложены. Не мной. А супругой его дражайшей. Ему ход теперь только к ней, и не иначе. Но не желает он с пустыми руками. Шутка ли, гнилой сетью рыбу ловил. Уж прости мне мою откровенность. Вот как сложилось. И теперь дальше моих владений в другую сторону ступить не может. Ах, что тяга к уксусу не только с людьми делает. Как бы совсем море кислым не стало. Ню Мо Ван со всем тщанием разглядывал ширму с журавлями, являя собой образец высокого и холодного достоинства, а не мужа, что боится жены пуще тигра. Или любит так, как рыба воду. И не сказать, что демон, да не из простых, а князь. – А гун? Что он сделал с вами? – тихо спросил Сяо Чжань. Казалось, что если он упомянет того человека громче, то причинит более сильную боль. – Он изменил. И смог закрыть меня здесь, сказав нужные слова. Научил ведь кто-то, – так же тихо ответила лисица. Глаза её смотрели спокойно. Сяо Чжаню почему-то вспомнилась дверь в этот дом, зияющая чёрной пустотой. Так ты пойдёшь, спросила эта пустота. Пойду, сказал Сяо Чжань, куда ж я денусь. А если отыграет кто Ню Мо Вана, вновь спросила пустота. И Сяо Чжань вновь ответил, что пойдёт. Тогда пустота рассеялась, лисица хлопнула в ладоши, и блюда со стола исчезли, равно как и кувшины с вином. – Ты ведь не пил ничего, – прищурилась она, – пей теперь и ничего не бойся. Я научу тебя, как обвести гуна вокруг пальца и раздобыть мою жемчужину. Только, боюсь, без помощи твоих спутников тебе не обойтись. Ну, ты их потом порадуешь. Слушай же. И чем дальше вела рассказ лисица, тем больше сомневался Сяо Чжань в том, что спутники его будут рады. И в то же время жуть как зудело взглянуть в их лица, когда он поведает всё это. То-то потеха будет. Вот бы ещё Ню Мо Ван так испытующе не смотрел, словно Сяо Чжань ему лошадь на ярмарке, не иначе. Уж стояла глубокая ночь, и луна не пускалась в пляс со звёздами, а, намаявшись, почивала за облаком. Утихомирились и невидимые шептуны да скрипуны. Сяо Чжаню не спалось. Ша Сэн так и не появился в отведённых ему комнатах, заявив, что никому тут не доверяет и будет охранять осла, чтобы им кто брюхо не набил. По себе других не судят, ядовито ухмыльнулся ему Ван Ибо, Сяо Чжань же испытал благодарность к демону и немного, самую малость, беспокойство: как бы тот сам не покусился на пусть и вредного в последнее время, но всё же родного ослика. Но Ша Сэн уже скрылся, не озаботившись тем, чтобы сделать это по-человечески, а лисица препроводила Сяо Чжаня и Ван Ибо в их комнаты, где уже исходили паром бадьи, наполненные горячей душистой водой с мыльным корнем. И вот теперь, ворочаясь на чистой постели и сам будучи чистым, Сяо Чжань не мог уснуть. И вроде жаром из окна не тянуло, и холодом по ногам не дуло, а всё же подушка была слишком мягкой, да и ложе само – нигде не кололо высунувшейся соломинкой, не зудело от грубых ниток старой холщевины. И тихо. Чересчур даже как-то. Словно темнота затаила дыхание и только ждёт, когда глупый человечишка, наконец, сомкнёт веки, чтобы можно было на него накинуться, уволочь в самый дальний угол и обглодать до косточек. И ведь всего пару мгновений назад, казалось, жаловался на шептунов и скрипунов. Блуждающие огоньки и того раньше на боковую завалились. И опять не так. Всё не так. Прям хоть тоже к Кунжуту идти, чтобы не одному быть. Сяо Чжань повозился ещё, пытаясь уснуть и не думать о притаившейся темноте. И всё же взбрыкнул, стряхнул шёлковое одеяло, встал и пошёл к дверям, но, раздвинув их, замер, не веря глазам. Ван Ибо. В тонких нижних одеяниях. Стоял белым призраком с рассыпанными по плечам волосами, более не стянутыми в высокий хвост. Под рукой же держал кое-как свёрнутую в рулон постель и переминался с ноги на ногу. Дышал при этом часто и вообще выглядел так, будто подхватился со сна впопыхах, сбежав от подкроватных демонов. – А я к тебе, – сказал он, и губы его сложились в ломкую, чуть вздёрнутую линию. – Там темно, и дом незнакомый, и всё тут такое… не такое… другое… странное. А ты… собрался куда-то? Не спится? Сяо Чжань и ответить ничего не успел, как Ван Ибо просочился мимо, молниеносно расправил принесённую постель рядом с кроватью и уже почти обустроился. Что ж я, не человек, что ли, вздохнул про себя Сяо Чжань и кивком указал на своё ложе. Пусть за окном и было тепло, да и в комнате не холодно, однако ж дощатые полы были столь же непрогретыми, как и земля пока. Он бы сам, может, и смог на таких спать и не застудить ничего, а вот изнеженный знатный юноша – вряд ли, сколько бы ни храбрился. Ван Ибо кивка не понял. Или не поверил. Хмурил брови и переползать повыше не спешил. Вот же жизнь его прописной истине не учила: в большой семье зубами не щёлкай. Хотя и Сяо Чжаню, чего уж там, негде было зубами щёлкать. Деревенские хоть и относились к нему неплохо, но это не то. – Со мной ложись, – сжалившись, сказал Сяо Чжань, – на полу всё себе отморозишь, нечем будет невесте музыку играть. Давай-давай, тут места двоим смело хватит, а то и троим. – Троим не надо, – ответил Ван Ибо и широко зевнул. Сяо Чжань тоже зевнул и прыснул со смеху. Вот же напасть: того и гляди челюсть вывихнут, а сна всё ещё ни в одном глазу. – Не спится одному на новом месте? – негромко спросил Сяо Чжань, когда Ван Ибо, обустроившись со своими одеялом и подушкой, затих. – Приснись дурак невесте, – мрачно ответил Ван Ибо и булькнул. Сяо Чжань покосился и в лунном свете увидел глумливую улыбку. – А ты… – «тоже не опасаешься того, что может таиться в здешней ночи?», – хотел спросить Сяо Чжань и прикусил язык. Так-то он вовсе не боялся темноты, но то в подлунном мире, а не в царстве демонов. И лисица, положим, не желает чинить зла, но кто знает, какие твари скрываются во мгле и подчиняются лишь воле своей? Ван Ибо повернулся и ждал ответа. Сяо Чжань слышал его дыхание у своей щеки. И от этого покалывало в кончиках пальцев, на ногах тоже. Надо было что-то говорить. – Ты… если бы тебе пришлось спеть лисице, то какую бы песню ты выбрал? – Я-то? – изумился Ван Ибо. – Дай-ка подумать. Быть может, про капустку, которой так жарко во всех этих листьях, а никто её не раздевает? И вот томится она бедная, стенает и, устав ждать, сама избавляется от листьев. Как тебе? – Жаждешь, чтобы тебя раздели? Кто-нибудь из красивых лисиц? – Жаждешь, чтобы тебя съели? Кто-нибудь из красивых лисиц? – передразнил Ван Ибо и дёрнул бровью. Сяо Чжань подумал, что на полу ему спать было бы самое то – в такую-то духоту. А нет, так Сяо Чжань сам пойдёт. – А я дикое яблоко. И расту на самой высокой ветке – никакой лисице не достать. – Гусеница, – сказал Ван Ибо. – Что «гусеница»? – Как бы высоко ни висело яблоко, лисице не достать, а гусеница найдёт путь. – Ван Ибо, – протянул Сяо Чжань и стукнул его в плечо, – ты всё перепутал! – Как это? Яблоко, гусеница. Что не так? – Капуста! Ты должен был говорить про капусту! – Я… я забыл, прости, – сказал Ван Ибо и виновато захлопал ресницами, а после зашёлся таким громким смехом, что Сяо Чжань испугался, как бы не проснулись шептуны и скрипуны. От страха. Он приставил палец ко рту и зашипел. Ван Ибо понятливо закивал, закрыл рот рукавом, но чем больше сдерживал веселье, тем сильнее оно рвалось, и вот уже Сяо Чжань зажимал свои губы, расползающиеся в рвущемся смехе, шептал «капуста», Ван Ибо вторил «яблоко», и они склонялись к друг другу в попытках унять странную радость. Успокоиться удалось только, когда скулы уже сводило болью, а подушка намокла от выступивших слёз. – Спокойной ночи, Ван Ибо, – сказал Сяо Чжань. «Я рад, что встретил тебя», – оставил при себе. – Спокойной ночи, Чжань-гэ. Могу я тебя так называть? – Можешь. Они обратились к тишине, опустившейся подобно мягкому одеялу. Сон понемногу подступал, укутывал теплом. И с одного бока грело особенно уютно. Сяо Чжань уже видел зелень лугов и синь далёких гор, ступал промеж высокой травы, доходившей до головы, и пытался рассмотреть кого-то, спрятавшегося среди красных цветов и почти слившегося с ними. – Чжань-гэ? – сонно позвал Ван Ибо. – М? – А твои отец с матерью часто ссорились? Что ты делал, когда такое происходило? Как мирил их? – У меня… прости, Ибо. Могу я тебя так называть? – Можешь. – Мне некого было мирить, Ибо. Я не помню родителей. Меня вырастила травница из нашей деревни – добрая женщина. Другой матери я и не знал. Она обучила меня всему, что я ведаю. Она прикладывала целебные листья к моим разбитым коленкам, когда я падал. И отгоняла хворостиной тех из мальчишек, что цеплялись ко мне. А позже и меня, когда их матери жаловались, что это я затеваю драку. Было и такое, – рассказал Сяо Чжань и, помолчав, опомнился от нахлынувших воспоминаний. – А что? Почему ты спросил? Твои отец с матерью часто ссорятся? Ты поэтому ушёл от них к тётке? Ибо? Ибо, ты что, спишь уже? Ответом ему стало мерное дыхание. Сяо Чжань позволил себе ещё полюбоваться на столь чистое и невинное, особенно во сне, лицо, проследить линии прямых бровей, округлого милого носа и приоткрытых губ, как сон сморил и его. Разбудили его шептуны и скрипуны – уже утром. Одни возмущённо шептали – то из углов, а то и возле ушей, другие – столь же возмущённо скрипели половицами, царапали за стенами и шебуршали за ширмой. Не помогла и преграда в виде подушки, которой Сяо Чжань закрыл голову: кто-то крохотными лапками принялся топтаться и по ней, и по одеялу в ногах. Зарычав и сбросив всё, Сяо Чжань резко сел, но никого не обнаружил. Ван Ибо тоже не оказалось – пропал вместе со своей подушкой, и даже покрывало было расправлено настолько идеально ровно, словно и не лежал никто на этой половине, и разговоров ночных не было, как и песен про капустку, яблоко и гусеницу. И от этого на душе было как-то странно. Как в детстве, когда давали посмотреть на красивый камешек, а после прятали в карман, говоря найти себе свой. Сяо Чжань потёр шею и поднял уголки губ, прочесал пальцами волосы, выгоняя всё мутное и непонятное из головы. Шептуны и скрипуны затихли на пару мгновений – только для того, чтобы продолжить осуждающе перешёптываться и перескрипываться с новой силой. Вот же неугомонные, и чего им неймётся? Протопав босыми ногами к окну, Сяо Чжань увидел, что солнце поднялось уже довольно высоко над лесом – пока не перевалив за середину дня, но понемногу подползая к ней, раскрываясь цветами лотоса на лазурной глади. – Вот же я заспался, – произнёс Сяо Чжань и скривился от оглушительного всплеска согласных шептаний и поскрипываний. Собственные босые ноги вдруг показались верхом неприличия, даром что все эти создания, наверняка пенявшие ему за долгий сон, бесплотны. Он споро умылся, благо кадка с водой нашлась здесь же – и не заметил, когда встал. Оделся, порадовавшись, что вся нехитрая одежда была выстирана и просушена, а сапоги – вычищены, ещё и подбиты. И ощущалось всё это не так, как обычно. Осмотрел одежду и сапоги снова. И снова. По всему выходило, что обновки, лихо пошитые под то, что носил прежде. Сяо Чжань почесал кончик носа, выставил ногу и руку, красуясь перед собой, да перед замершими шептунами и скрипунами. – Ну раз такое дело, то могли бы и вовсе наряд побогаче смастерить, – сказал он. И в тот же миг одеяние на нём сменилось на… страшно сказать… золотой шёлк с плывущими по краю длинных рукавов драконами, и волосы жуть как стянуло, придавив на макушке чем-то тяжёлым. И металлическим, понял Сяо Чжань, ощупав конструкцию на голове. – Вы чего? – просипел он и на всякий случай оглянулся. – Не настолько же! Поскромнее! И одна палочка благовоний не успела бы сгореть, как Сяо Чжань примерил сотни нарядов, ужасаясь на каждый. Расшитые шелка с поясами, отделанными драгоценными камнями и золотыми да серебряными нитями, отвергал сразу, как и слишком яркие из тонкого сукна. Шептуны и скрипуны сначала стонали и ворчали, но к концу смекнули и стали обряжать в одежды из ткани понеприметней, а в сапоги покрепче, не забывая при этом про кожаные наручи и мешочки для целебных трав, притороченные к кожанному же поясу. Когда Сяо Чжань наконец выразил согласие и поблагодарил, шептуны и скрипуны ответили слабыми шебуршаниями и замолчали. Уж сколько Сяо Чжань ни звал, ни один не подал голоса. «То-то же, будете знать, как меня будить. Но это… спасибо, что ли?» – сказал он, почесал затылок, одёрнул и так ладно сидевшее ханьфу, потоптался, показывая, как ему удобно и хорошо, поклонился всем четырём стенам и вышел из комнаты. Блуждать по коридорам долго не пришлось. Зелёные огоньки загорались впереди и указывали путь, а стоило ступить не туда, как тревожно мигали, подплывали к лицу, собирались в одно большое пятно, которое перемещалось в нужную сторону. Не то чтобы Сяо Чжань собирался упорствовать, но не проверить не мог: когда попытался шагнуть сквозь светящееся пятно, его мягко подхватили под руки, подтолкнули в спину и увели. Так его довели до небольшой комнатки, низкий столик в которой ломился от еды и питья. Рассудив, что уж теперь-то хозяйке этого дома незачем подмешивать что-либо, а путь предстоит неблизкий, и надо подкрепиться, Сяо Чжань позавтракал, пусть и не очень-то хотелось. Как только он поднялся из-за стола, зелёные огоньки снова принялись указывать направление. И так он дошёл до общей залы, в которой вчера беседовал с Ню Мо Ваном и лисицей. И здесь же был Ибо – сидел в кресле напротив лисицы, одетой в платье из голубого шёлка, казавшегося настолько тонким, что сквозь него просвечивали и светлые руки, и плечи, и… Сяо Чжань отвёл взгляд. Ибо, казалось, вообще не интересовали прелести лисицы, склонившейся к нему так низко над столом, что Сяо Чжань снова отказывался смотреть в ту сторону. Очень хотелось взобраться ногами на стол и закрыть Ибо весь обзор. Потому что негоже юному господину так… так… что именно «так», Сяо Чжань не хотел и думать. Но, с другой стороны, рано или поздно Ибо придётся жениться. И что он, не знал женских прелестей? Не прошёл через яшмовые ворота? Если нет, то самое время же – чтобы будущую жену порадовать, не ударить в грязь лицом. Сяо Чжань ковырнул стену, возле которой притулился. Царапина тут же исчезла. И ковырять нечего. В зачарованном доме никаких несовершенств. Ибо же совсем не смотрел в его сторону. Сверкая глазами, он тряс что-то в каменном стаканчике. Только сейчас Сяо Чжань обратил внимание, что рядом с лисицей лежали белые палочки, рядом с Ибо – чёрные, а на столе – керамическая доска, по которой чёрные уже почти дошли до противоположной границы. Ибо высыпал палочки на доску и торжествующе рассмеялся. Лисица чуть подалась назад, отчего шёлк на груди натянулся и разошёлся. Но Ибо показывал на упавшие палочки и отвратительно радовался. Настолько, что даже лисица не выдержала – прекратила выгибаться, запахнула одеяние и мрачно бросила: – Ходи уже. – Четыре! Ты видела? Четыре! – довольно прокричал он, и чёрные камни продвинулись до самого края, скинув белые. – Поразительная удача, – едко сказала лисица, – ха-ха-ха. – Теперь ты… – Да! Да! И да! И вздохну, наконец, свободнее. В тишине! У меня от созерцания твоих радостных щёчек скоро всё слипнется, заворот кишок случится, да голова в чугунный колокол превратится. Ай-яй-яй, уже! Уже! – Вот этих самых щёчек? – в притворном ужасе воскликнул Ибо и обхватил своё лицо ладонями, только хитрющие глаза и остались видны. – Вот этих самых, – подалась к нему лисица и цапнула пальцами в цуне от носа Ибо. – Так бы и съела. Ну или пощипала. Можно? Я с краешку. – О нет! Как же я буду без своих щёчек?! – Кончай паясничать, негодник, – улыбаясь, отмахнулась рукавом лисица. – Спасибо, тётушка лисица, – сказал Ибо голосом сладким, как мёд, и мягким, как бобовая паста в рисовых пирожных. Такие только по праздникам и пробовать. Но лисица, похоже, не оценила. Подобрав длинный рукав, она хлестнула им Ибо по плечу. – Тётушка? Какая я тебе тётушка, а?! А?! Вот же негодник! Тётушка! Обыграл, так ещё и обзывать меня вздумал?! Вот же я тебе задам! – Ай! Пощади! Пощади же этого недостойного! Ибо закрывался локтями, верещал, умоляя о снисхождении, убегал от лисицы, но так, что каждый раз она его настигала и разила рукавами. Сяо Чжаню захотелось уйти и подождать там, где всего этого веселья не будет ни видно, ни слышно. Ну или просто уйти. Только Кунжута не забыть. Он почти уже шагнул на выход, как возня стихла. – Чжань-гэ? Ты… давно тут? – Да вот, – пожал плечами Сяо Чжань и обернулся. – Ого, – сказал Ибо и, обогнув стол, приблизился, обошёл вокруг Сяо Чжаня. Глаза его горели таким восхищением, что захотелось и втянуть голову, и в то же время расправить грудь, вскинуть подбородок да ещё и улыбнуться этак залихватски. Он попробовал последнее, но испугался, что губы разъедутся неприлично широко, и потому сдержался на полпути. Как смог. – Я теперь всем яблокам яблоко, да? – Самое яблочистое яблоко, яблочистее некуда, – заверил Ибо. – Надо спрятать от проглота. Его удар хватит. – Спрячусь за Кунжута. – Он сбежит, не выдержав соперничества. – Эй! Ты меня в ослином упрямстве упрекнул? – А как думает Чжань-гэ, в чём я его упрекнул? Да и не упрекнул, а чистую правду сказал, – ухмыльнулся Ибо. – Ты сравнил меня с ослом! – О, слышал бы это Кунжут! Как бы он оскорбился! Ответить Сяо Чжаню помешала лисица. Громко и протяжно вздохнув, она сказала, что ей надоело это слушать, пусть идут разбрасывать мерзкий собачий корм перед кем другим, а ей изволят достать жемчужину и как можно скорее, пока она не погибла, утонув в карамельной патоке. Сказала и, прикрыв рот рукавами, захихикала, как маленькая девочка. Ей бы ещё два узла накрутить из волос по бокам, и вообще не отличить – лукавство в глазах так и пляшет. «Ничего не понимаю», – подумал Сяо Чжань и стал было уточнять, где взять этот корм и собак, которых надо им покормить. Но лисица вдруг так грозно сдвинула брови, что он примирительно поднял ладони и побежал прочь из дома. Вслед ему раздался заливистый смех. Новые сапоги оказались не в пример легче истоптанных. На сей раз они шли по дороге, которая то вилась прямой лентой, то петляла среди невысоких холмов. Вдалеке виднелись поселения, и рядом с одним из таких предстояло пройти на следующий день. А если бы Кунжут не кочевряжился, то и на привалы останавливались бы реже, потому что каждый мог бы немного передохнуть. Но напрасно Сяо Чжань тихо уговаривал Кунжута, что в обиде бы его не оставили – осёл оставался ослом со своим непреклонным упрямством. Нести кого-либо он отказывался и даже показывал зубы, угрожая цапнуть. После вскидывал задние ноги, и сумки, наполненные снедью и питьём да притороченные к седлу, подпрыгивали, а Кунжут, фыркнув, гордо уходил вперёд. Ша Сэн, вопреки шуткам Ибо, не упал замертво, но одобрительно прищёлкнул языком, увлажнился глазами и пристроился идти рядом, временами как бы невзначай касаясь левой руки Сяо Чжаня своей. По правую сторону шёл Ибо, и Сяо Чжань ощущал себя птицей, попавшей в силки. Вот сейчас бы и поведать этим двоим об уготованным им ролям в деле спасения лисьей жемчужины, но что-то подсказывало Сяо Чжаню, что смеяться они не будут, да и вообще не обратят внимания. И, если уж совсем начистоту, хотелось поговорить с Ибо. Но не обижать при этом Ша Сэна, которому наверняка пришлось несладко. Подумать только: возвыситься в земной жизни до генерала, стать за свои заслуги небожителем и быть свергнутым, быть обречённым прозябать в реке в зачарованном лесу всего лишь за то, что умудрился разбить любимую вазу Нефритового Императора. Вся жизнь, все достижения, как и Ша Сэн сам по себе, оказались ничего не стоящими, не имеющими никакого значения. Ваза перевесила. И не исключено, что изгнав Ша Сэна да погоревав немного над черепками, Нефритовый Император выделил для себя новую любимую вазу среди сотен, если не тысяч, других, и забыл как о наказанном им небожителе, так и о том, что тот натворил. – Ша Сэн, – позвал Сяо Чжань, и справа силки натянулись сильнее, – а как так получилось, что ты смог покинуть реку и пойти с нами? Тебя же обрекли на вечное заключение в ней? Прости-прости, если ты не хотел бы об этом… – Всё хорошо, – ответил Ша Сэн, – ты волен спрашивать меня обо всём, о чём пожелаешь. Я и впрямь был обречён на вечное заключение в реке, пролегавшей через зачарованный лес. Через тот лес, в котором редко бывали путники, а рыба в воде перестала водиться: всю сожрали другие чудища, пережравшие потом друг друга, а после и я их всех. Так было первые три сотни лет. Первые три сотни лет я расчищал реку под себя. Ужасный голод обуял меня. Я был зол, очень зол и обижен. И если бы Нефритовый Император отправил меня не в маленькую речушку в пустом от смертных лесу, а в ту же Янцзы, то, боюсь, я стал бы бедствием, с которым рано или поздно пришлось бы разбираться или ему же самому, или другим небожителям. Но меня обрекли на заключение в этой речушке. С одним условием. – Это с каким же? Что ты, став демоном, и сам примешься пожирать демонов? – спросил Ибо. – С таким, – ответил Ша Сэн с нажимом, не повернув головы в его сторону, – что если кто вдруг пожалеет меня, то оковы, удерживающие возле реки, спадут, и я смогу уйти. Но только туда, куда и пожалевший меня. – Ха, а как заливал, что из благодарности увязался, – ухмыльнулся Ибо. – Я благодарен. И в любом случае пошёл бы за Сяо Чжанем, чтобы отплатить ему добром за добро. – Постой, – вмешался Сяо Чжань, – но как освободить тебя полностью? Чтобы ты волен был идти куда угодно? Туда, куда сам пожелаешь? – Мне надо найти яньюэдао, мой меч ущербной луны. Когда я был сброшен в реку, его отбросило в другую сторону. Воссоединившись со своим духовным оружием, я обрету свободу. – И начну свободно пожирать всех подряд, – прозвучал загробный голос справа от Сяо Чжаня. Ша Сэн опустил голову и ушёл к Кунжуту. – Ибо! – вскричал Сяо Чжань. – Да что я такого сказал? Сяо Чжань? Чжань-гэ? Но Сяо Чжаню стало резко необходимо проверить, надёжно ли закреплены седельные сумки. Кунжуту такое внимание сразу с двух сторон не понравилось, и он, дёрнув ушами, припустил вдвое быстрее. Ша Сэн тоже не горел желанием общаться, потому хранил молчание. И не похоже, что ему нужны были слова утешения, ну или заверения в том, что не все думают о нём худо. Сяо Чжань замедлил шаг и поравнялся с Ибо, но и тот не смотрел в его сторону. Невыносимо захотелось стукнуть противного мальчишку, сбить с него спесь. Или задобрить. «Как будто я виноват, в самом деле. Ничего ж плохого не сделал, вот и задабривать не должен», – подумал Сяо Чжань и надул губы. И он не собирался ничего такого. Наоборот, говорил себе, прекрасно же идём, предаемся каждый своим мыслям, слушаем птиц, стрёкот цикад и других мелких тварей, возносящих хвалу солнечной деве на колеснице, запряжённой шестью драконами. Вот бы одного из этих драконов сюда, мигом бы домчали до гуна, а там бы и пламенем припугнули, и за лисицу отомстили. Так думал Сяо Чжань и обрывал с кустов у дороги листья – по три на тонких, мягких веточках. Нанизывал их на пальцы, ловил украдкой заинтересованные взгляды Ибо, брошенные также искоса. Вот, это уже и забавой стало – позволить дать понять, что тоже смотришь и тоже прячешь. И губы держать, чтобы не расползались от рвущегося смеха – такого беспричинного и потому глупого. «Погоди-погоди, – мысленно приговаривал Сяо Чжань, – посмотрим, как ты запоёшь, когда я тебе одну штуку покажу». Пальцы левой руки уже скрылись под нанизанными на них листьями. Сяо Чжань снял их, вытащил из наручей ремешок – самый тонкий – и обвязал им листья, тщательно следя, чтобы ни один не выпал, чтобы каждый крепко держался. Подбросил на пробу и поймал раскрытой ладонью. И Ибо не выдержал. – Что это? – спросил. Сяо Чжань удостоил его взгляда и, подбросив пучок из листьев, отбил его уже стопой, согнув для этого ногу – пучок взлетел выше, и Сяо Чжань поймал его уже рукой. – В ваших господских домах в такое и не играют, да? Как же ты так за ворота выходил, что не увидел такой забавы, как игра в ласточку? – В ласточку? Это – ласточка? А, потому что крылья как у ласточки? Да нет, не похоже… – Потому что стоять приходится ласточкой. И хромаешь потом, если переиграешь. Совсем не как ласточка, – засмеялся Сяо Чжань и пихнул Ибо кулаком в плечо. Шуточно, не сильно. И замер. Как он такую дерзость воспримет? Не в первый раз ведь. И каждый раз прощает. И от этого почему-то страшнее. Нельзя забывать, кто ты таков и зачем идёшь, как и о том, кто таков Ван Ибо, и что пути их точно разойдутся, как только тому наскучит праздно шататься, бегая от женитьбы, будь она… «Нет-нет-нет, – ужаснулся Сяо Чжань, – пусть всё у него сложится хорошо, пусть счастливым будет союз». Все эти мысли молниеносно пронеслись и вылетели, когда Ибо вздёрнул уголок рта, став похожим на хитрого лиса, приступил ближе и сказал, глядя в глаза: – Покажи ещё раз. Вообще-то надо было идти. Вообще-то даже Кунжут уже встал и смотрел на них. Отсюда было не видно, как именно смотрел, но Сяо Чжань об заклад готов был побиться, что очень и очень неодобрительно. И Ша Сэн тоже стоял, хоть и не смотрел. А Ибо смотрел. И стоял при этом ужасно близко. Сяо Чжань прокашлялся и отошёл. Подкинул пучок – раз, другой, третий, четвёртый. А на пятый Ибо его перехватил и, прыгая на одной ноге, ускакал с ним по дороге. – Ван Ибо! – вскричал Сяо Чжань. Ответом ему стал довольный смех ворона, умыкнувшего блестяшку. Сяо Чжань хмыкнул, отряхнул руки и двинулся следом. Кунжут пофыркал, выдал веское: «Иа-иа», – и продолжил возглавлять их небольшую процессию. Ша Сэн чуть отстал и нет-нет, да засматривался на то, как Ибо ловко управляется с пучком листьем, подбрасывая то одной ногой, то другой, ни разу не замедляясь при этом. Поравнявшись с Ша Сэном, Ибо подкинул пучок особенно высоко и крикнул: «Лови! И не сожри!» Ша Сэн задрал подол ханьфу и всё же успел отбить носком сапога. Поупражнявшись пару раз, он повторил тот же трюк, что и Ибо, перекинув пучок ему. И так они прыгали по дороге, перебрасываясь пучком, и время от времени то один из них его терял, то другой, но тут же находили – здесь же, у дороги. Покатывались со смеху, когда пучок вдруг перелетал через Кунжута, и над всеми неслось возмущённое «иа». И так было хорошо идти, подставляя лицо горячему ленивому ветру, не думать о том, что уже скоро им придётся иметь дело с гнусным гуном. – Чжань-гэ, – подскочил к нему Ибо, – прости, я заигрался. – Хах, я заметил. – Ты обиделся? – О да, моё сердце разбито. – Я соберу его и аккуратно склею, а сколы покрою золотой краской… – Ибо? – Да? – Не надо разбивать моё сердце. – Чжань-гэ? Что это… – Верни мне мою ласточку! – закричал Сяо Чжань и, набросившись на Ибо, попытался добраться до обтрёпанных уже листьев в его кулаке, но тот поднимал руку выше, щекотно смеялся в шею, лишая всяких сил, а после выворачивался с гиканьем и, приплясывая на дороге, просил его догнать. «Ух я тебя догоню так догоню. Прижму вот к этому дереву и…» – думал Сяо Чжань, а что делать дальше, он не знал. Главным было догнать и прижать к дереву. И забрать уже свой пучок из листьев. Потому что нечего с другими играть, пусть другие после этого и не выглядят больше такими подавленными. Он бегал за Ибо, Ибо убегал и перекидывал пучок Ша Сэну. Сяо Чжань махал руками, крича: «Мне! Мне! Кидай мне!», – но мерзкий демон мерзко улыбался и бросал пучок Ибо, и тот снова убегал, гогоча и подразнивая. Сяо Чжань шикал, грозил покарать и выстегать ивовыми прутьями, Ибо предлагал сначала поймать, и Сяо Чжань снова кидался в погоню, пока действительно не выдохся и не привалился к дереву. – Привал! – скомандовал Ибо и куда-то делся. Сяо Чжань слишком устал, чтобы бежать за ним. Он достал тыкву-горлянку и пил воду большими глотками, часть вылил себе за шиворот и на голову. Как вдруг Ибо сам возник перед ним. – Эх ты, грозился поймать, – протянул он, склонив голову к плечу и улыбаясь краем рта, – а вышло что? – Что? – Что я поймал тебя, – сказал Ибо и, шагнув ближе, вложил что-то в ладонь. Тот самый пучок из листьев, изрядно потрёпанный. – Спасибо. Ибо ушёл к остальным, а Сяо Чжань смотрел на то, как солнце впереди одевалось в золотые и пурпурные цвета, готовясь ко встрече с лунной сестрицей. Так они шли ещё дней семь, устраиваясь на ночь под густыми кронами в стороне от дороги, а днём плескаясь в речушке, которая шумела ближе к горам и, устав, разливалась спокойной водой у зарослей камыша и ивовых деревьев, склонившихся под тяжестью ветвей. Первым в воду заходил Ша Сэн, озирался и скрывался под зеркальной гладью, едва тронутой послеполуденным ветерком да собственным течением жизни реки. Спустя три долгих вдоха-выдоха он выныривал и сообщал, что здесь никого опасного нет, а если есть, так будет чем насытиться. Ибо хмыкал и споро скидывал верхнюю одежду, оставаясь лишь в тонкой нижней, после первого же погружения облеплявшей тело так, что Сяо Чжань тут же уходил под воду, жалея, что та, пожалуй, слишком прогрелась за день и не так прохладна, как показалось сперва. Ещё и Ибо плавно откидывал волосы, выставлял длинную шею со скатывающимися по ней прозрачными каплями, блестевшими на острие кадыка, и смотрел так, что Сяо Чжаня тянуло ко дну сильнее, а внутри разбивалась о камни река. Тогда Сяо Чжань отталкивался, подгребал к Ибо, нырял и, схватив того за ноги, утаскивал вниз, чтобы тут же отпустить и плыть изо всех сил. Не помогало. Только Сяо Чжань выныривал, как Ибо оказывался рядом и обрушивал целый водопад брызг, заливаясь смехом так, что весь расслабленно-солнечный образ тонул в этом веселье. И Сяо Чжань, конечно же, не оставался в долгу: ударял по и без того взбаламученной воде то одной рукой, то другой. Здесь же Сяо Чжань учил Ибо, как можно освежить верхнюю одежду, показывал припасённый на этот случай мыльный корень и очень старался не пузыриться так же от умиления, когда Ибо айкал, упускал тяжёлую мокрую ткань из скользких рук и, тут же поймав, с неослабевающим воодушевлением постигал сложное искусство стирки. Ша Сэн смотрел на них, как сборщик налогов на пустой амбар, проводил ладонью по своему боку, и одежда на нём тут же становилась чистой и сухой. Сяо Чжань толкал Ибо локтём и говорил: «Смотри, как умеет. Вот что значит демон». Ибо хмыкал и отвечал, что в том нет ничего интересного, а вот так руками сделать одежду чистой – не каждому демону под силу. Когда они наконец выбирались на берег, то первым делом отжимали волосы и развешивали на ветвях влажные верхние одеяния, или же ударяли друг друга ими же, с гиканьем нарезая круги по пригорку мимо Кунжута, притворявшегося пнём. После сидели в почти просохших нижних одеяниях, а то и лежали на прогретой траве, поворачиваясь к ласковым солнечным лучам одним боком, другим. И Сяо Чжань спрашивал Ибо, видит ли тот в этом огромном облаке дракона, а Ибо отвечал, что это задница Кунжута, и они смеялись. А ещё оказывалось, что пока они плескались, Ша Сэн давно уж задремал на стволе ивы, Кунжут же, как стоял хвостом к реке, так и стоял, выражая всё, что он имел в виду об этом безобразии. Как благонравный осёл, он испил воды в самом начале и сразу же отвернулся, когда потерявшие всякое приличие двуногие начали скидывать с себя одежды. Сяо Чжань после дразнил его и травинкой щекотал, но Кунжут закрывал глаза и с терпением, достойным даоса, сносил возмутительное поведение. Однако ж от яблок терял весь свой отшельнический вид и неприлично довольно ими хрустел. В часы, когда мир накрывало огромным ситом, и ничего не оставалось, кроме как сомкнуть веки и предаться сну, Сяо Чжаня тянуло на разговоры с Ибо. Но о чём спрашивать, он не знал. Не о жизни же за высокими стенами? Поэтому он распускал один из мешочков, связывал длинную нить, накидывал её на пальцы и, предлагая Ибо, объяснял куда и как надо поставить пальцы, чтобы, сложив следующий узор, перенести плетение на свои руки. И так они играли до тех пор, пока не слипались глаза или нити не возвращались к первоначальному рисунку. К ночи восьмого дня они добрались до небольшого города, посреди которого стоял дом того самого гуна-воришки. На постоялом дворе Кунжута отрядили в конюшню, Сяо Чжань кинулся снимать с него поклажу, но мальчишка, ухаживающий за лошадьми других постояльцев, сказал, что уж сам справится, тем более что тот господин за всё заплатил. Тот господин околачивался возле конюшни, смотрел в тёмное небо и являл всем свой благородный профиль. «Вот же свезёт его жене», – отчего-то безрадостно подумал Сяо Чжань и вышел к нему. Ибо тут же обернулся, улыбнулся так, что Сяо Чжань чуть не поперхнулся яблоком. – Ты в порядке? – нахмурился Ибо и ребром ладони постучал Сяо Чжаню по спине. – Да-да, просто… – Настолько сильно проголодался, что чуть не подавился? Пойдём, пока проглот всё не смял в одно лицо. Я-то, конечно, много заказал, чтобы всем хватило, но уж очень не рассчитывал бы на его сознательность, знаешь ли. – Ибо, – укоризненно одёрнул его Сяо Чжань. – Да что Ибо опять? Не очень-то улыбается ложиться спать голодным. – У меня яблоки есть. – Яблоки? – Ибо изогнул бровь и край рта. Сяо Чжань сглотнул последний кусочек и порадовался, что тот не встал поперёк горла. – Ну, – неопределённо повёл он рукой, – там, возле Кунжута. В седельных сумках есть всякая еда. – Предлагаешь провести ночь на конюшне? – Я… – Так и придётся, если не поспешим. Ша Сэн, вопреки опасениям, вообще ни к чему не притронулся. Сидел за столом неподвижным изваянием и оживился только при появлении Сяо Чжаня с Ибо. Едва уселись, как Ша Сэн схватил палочки и принялся настолько быстро уплетать и рис, и мясо с овощами, что поспеть за ним было из разряда чудес, о которых все сказывали, но никто не видывал. Сяо Чжаню вновь его стало жаль и, дождавшись, когда Ибо возьмёт свою порцию, он положил себе совсем мало, придвинув остальное к Ша Сэну. Тот захлопал ресницами, шмыгнул носом, произнёс тихое «спасибо» и потянул тарелку к себе, как поверх легла другая рука. – Я вообще-то тоже голоден, – сказал Ибо, и голосом его можно было бы остудить огненную бездну, если бы она тут вдруг разверзлась. Сяо Чжань сумел запечатать вздох и даже не закатить глаза. Вместо этого он подвинул свою тарелку к Ибо и указал на другие блюда, от которых всё ещё поднимался пар. – Здесь вообще-то полно еды. Но если ты хочешь именно этой свинины, то что ж, забирай. Мне хватит и риса. Этого и так многовато для меня. – Я… не… прости, – залепетал Ибо. – А впрочем, знаешь, я и правда могу поспать на конюшне. Мне не привыкать. Скорее, все эти шелка и кровати не по мне. Так что вы тут сидите, а я пойду проведаю Кунжута. И Сяо Чжань ушёл. Никто его не окликнул, а даже если бы и да, он бы всё равно не остался. Вот так идти одному, вдыхать свежесть ночи было тоже хорошо. Разве что в груди давило, и он не мог понять, что с ним происходит. Травница, вырастившая его, ничего не сказывала о болезни, которая могла бы вызвать такие проявления. Он не чувствовал себя ни плохо, ни хорошо, но рядом с Ибо сердце ускоряло свой бег, и жар охватывал шею, словно кто накинул верёвку и затягивал, отчего и мысли путались, и сам он становился то злее, то, напротив, мягче. Помутнение разума какое-то. Или это всё действие тех красных цветов, которыми надышался в лисьих полях. Провести ночь на конюшне и впрямь представлялось хорошей идеей. Побыть без никого. Кунжут не в счёт. Не станет же он болтать и перетягивать одеяло? Но на конюшню Сяо Чжаня не пустили. Проведать ослика – это пожалуйста. Спать здесь – «вы, что же, не проплатили за постой? Проплатили? Ну так и идите в комнаты, а здесь спать не положено. Вдруг вы на чужую лошадь позаритесь, уж простите, господин». Сяо Чжань прощал, заверял, что он бы никогда, желал Кунжуту спокойной ночи, а конюшему очень старался не желать мучений с животом. Но и возвращаться на постоялый двор он не хотел. Поэтому пошёл гулять по городу, названия которого они и не заметили – вроде стоял какой-то камень, но иероглифы на нём стёрлись от времени, а обновить никто не взялся. Нарядная главная улица, на которой ещё не погасили фонарей, и поток прохожих не обмелел. И что-то во всём этом было не так, но Сяо Чжань не мог понять – что именно. Люди смеялись и шумели, некоторые несли на руках маленьких детей, а за иными поспевали дети постарше. Лавочники зазывали отведать сладкого летнего вина, тут же расположились уличные ловкачи, которые предлагали сыграть сперва на удачу, а потом и на деньги, и кто-то уже проигрывал целую связку монет. Если обойти ряды со сладостями и вертушками, бабочками, погремушками и прочими забавами, да дойти до середины, можно оказаться возле дома гуна. Так сказывала лисица. И так Сяо Чжань и сделал. Над коньком крыши взошла самая раздобревшая из дочерей лунной богини и теперь заливала всё ровным светом. Не лучшее время для того, чтобы явиться в гости без приглашения. Но неужели это так уж сложно – проникнуть в дом, пока все спят, и найти, где гун может хранить лисью жемчужину? Да хотя бы разведать, а завтра они уж вместе явятся – в согласии с планом, предложенным лисицей. Всё равно же рыскать придётся, так сегодня узнает, где примерно. Перелезть во двор дома гуна не составило труда. Благо рядом росла старая крепкая слива, и, подтянувшись на её ветвях, Сяо Чжань взобрался на стену. Там, выждав, пока мимо прошагает стража, осмотрел раскинувшуюся территорию. По всему выходило, что идти надо в главное строение. Вряд ли гун закинет жемчужину куда-то в сторону кухонь, например. Но мог и в ту, где хранились амбарные книги и прочие важные бумаги. Или же в сокровищницу. Знать бы, где она тут. Как тут вообще найти что-либо? «И вот зачем знати столько строений? Тут в одном домике всё отлично умещается, и ничего сверх того, что уже есть, не поместится», – думал Сяо Чжань, высчитывая, сколько времени проходит между сменами стражи, появления в том месте, где он прятался, следующих воинов. Шестьдесят счётов. Стража проходила здесь через шестьдесят счётов. Понять, те же это были люди или уже нет, Сяо Чжань затруднялся – в одинаковых одеяниях и одинаковых же головных уборах они выглядели неотличимыми друг от друга. Стукнуть одного, чтобы занять его место и таким образом разведать всё? Сяо Чжань даже потряс головой. Слишком опасно. Как такое провернуть под носом других стражников? А вот слиться в темноте с деревьями, колоннами и тенями углов можно попробовать. Вдохнув глубже для храбрости, Сяо Чжань спрыгнул со стены, радуясь, что та была не столь высокой, и вжался спиной в первое же строение. Сердце билось так громко, что, казалось, вознамерилось выдать всем местонахождение своего хозяина. Сяо Чжань постучал себя по груди, отдышался, чтобы совсем уж не пыхтеть, и стал мелкими перебежками продвигаться к главному дому, огни в котором уже не горели, зато у мостков не жалели фонарей: жгли так, словно собирались превратить ночь в день. Но если обойти с другой стороны и вот там схорониться в самом тёмном углу, а потом залезть как-нибудь на крышу, разобрать черепицу и… И в этот момент из-за угла загремели шаги стражи. Сяо Чжань заметался в поисках укрытия. До следующей тени не добежать, взламывать дверь здесь – да как вообще? Он начал отходить по стене, молясь успеть завернуть за другой угол раньше, чем из-за этого вывернет вооружённая стража и наставит на него копья. Кто-то успел раньше. Зажав Сяо Чжаню рот тёплой ладонью, пахнущей сандалом, и перехватив другой рукой поперёк тела, рванул за собой, втянул во внезапно открывшуюся дверь, которая тут же совершенно бесшумно затворилась. Сяо Чжань задержал дыхание. Мимо прошагала, звучно отбивая слаженный ритм, стража. К Сяо Чжаню вернулась способность дышать. И некто, стоявший за спиной и прижимающий к себе, отпустил. Сяо Чжань отпрянул и обернулся. Темно было так, что и своей руки не видать. Щелчок, и между ними возник крошечный язычок красного пламени, а за ним – Ибо. Очень злой Ибо со сдвинутыми бровями, прищуренными глазами и сжатыми губами. – Ибо? – прошептал Сяо Чжань. – Как ты тут… – Нет! Это как ты тут?! – зашипел Ибо. – Как тебе вообще пришло в голову явиться сюда одному?! – Да я только посмотреть, чтобы завтра проще было. Не собирался я сам ничего тащить. – Мог бы и нас позвать, – уже мягче сказал Ибо. – Вы были голодны, а я уже поел, – ответил Сяо Чжань и отвернулся. Огонёк подплыл к его лицу и подпрыгнул пару раз. – Прости меня, – сказал Ибо, – я повёл себя недостойно. – А я глупо, – вяло улыбнулся Сяо Чжань. Огонёк снова подпрыгнул и сделал переворот. – Что это? Твои амулеты и такое позволяют? – А… это… ну да. Простенький совсем. Мне кажется, ты смог бы научиться. В тебе есть подходящая сила. – Откуда ты знаешь? – Чувствую. – Но как? Ещё какой-то амулет, позволяющий почувствовать чужую духовную силу? – Типа того. Чжань-гэ? Давай выберемся отсюда, вернём тётушке её жемчужину и потом… Что будет «потом», Сяо Чжань не расслышал за прокатившимся по строению гулом. Двери содрогнулись раз, другой, Ибо схватил за руку и потащил, но когда дверь вылетела, он вскрикнул и упал. Метнулся и пропал огонёк. Сяо Чжань пытался поднять Ибо, но тот стискивал голову и стонал от боли. Внутрь ступил рослый мужчина в домашнем атласном халате, расшитом карпами, и в домашних же туфлях. На высокий чистый лоб ему падала кисточка с колпака того же цвета, что и халат, и это лишало его облик той воинственности, которой мужчина, быть может, добивался, выставив перед собой копьё. Да и окружавшие его стражники, готовые в любой момент защитить господина, не добавляли ему отважного вида. «Даже странно, – думал Сяо Чжань, – как лисица могла его полюбить вот такого… пустого?» Пусть и красивого по-своему, будто слепленного самой богиней Нюйвой, а не поднявшегося из ошмётков грязи. Хотя вот лично Сяо Чжань внёс бы этого гуна в последнюю категорию. И не только потому, что не заслужил он любви лисицы. Что-то в облике его побуждало брезгливо отшатнуться, а лучше – не встречать вовсе. – Любопытно-любопытно, – протянул гун, – и кто же это у нас тут оказался, и зачем же явился? Он сделал взмах рукой, и Ибо отпустило. Сяо Чжань почувствовал это по тому, как разгладились его плечи, а дыхание стало спокойнее, пусть и всё ещё рваное. – Что вы с ним сделали? – спросил Сяо Чжань. Гун басовито засмеялся и тронул тонкую бородку, явно любовно возделываемую. – О, ничего такого. Он всего лишь попался в ловушку – в одну из тех, что я расставил по всему поместью на случай таких незваных гостей. Ну а ты? Расскажешь, зачем пожаловали? – За лисьей жемчужиной, – ответил Сяо Чжань. Ибо в его руках хранил молчание, но Сяо Чжань ощутил, как напряглось его тело. «Только без глупостей», – подумал он. – Вот как? И на что же она тебе? – спросил гун. Казалось, всё это нисколько не злит, а, напротив, забавляет. – Признаться, вещица совершенно бесполезная. Мне сказывали, что с её помощью можно исполнить любое сокровенное желание. Но сколько я ни пробовал, сколько ни загадывал, ни-че-го. Так на что она тебе? Какое желание гложет тебя? О, поведай же мне. Люблю истории, – гун передал копьё одному из стражников и похлопал в ладоши. – Ну же, не смущайся. Только вынужден тебя и ещё огорчить: жемчужина исполняет желание лишь того, кому подарена. А подарили её мне. Но и тут не сложилось. Как я уже поведал, абсолютно бесполезная вещица. – Так верните её той, у которой взяли, – сказал Сяо Чжань. – О нет, исключено. Я верну ей, и эта безумная вырвется из своей норы, примчится сюда, закатит скандал или, и того хуже, придушит меня, – последние слова он сообщил таким доверительным тоном, словно Сяо Чжань был его другом. Мерзость, да и только. Но надо было выкручиваться. Сяо Чжань облизнул пересохшие губы. – Отдайте её мне. Я за ней и пришёл. Сказывали мне, что вы собираете всякие любопытные вещицы, и среди них найдётся лисий жемчуг, непохожий ни на какой из тех, что родит море. Пусть и бесполезный для вас, но ценный среди торговцев демоническими штуками. А мне… мне надо мать вылечить. Слаба она стала с годами, очень слаба. И денег требуется много. Заказал мне один торговец раздобыть лисий жемчуг и указал, где может быть. Пожалуйста, смилуйтесь! Моя бедная мамочка совсем плоха, совсем! Последняя надежда на вас! – Так, может, деньгами возьмёшь? Или рисом? – спросил гун и склонился ближе. Света факелов хватило, чтобы разглядеть седину на его висках и сеть крохотных морщин у глаз. «Какой рис? Зачем рис?» – панически подумал Сяо Чжань, но быстро-быстро закивал. – Деньги? Давайте деньги. Но надо много, очень много. И срочно. – А ты шельмец! – противно засмеялся гун и погрозил пальцем. – Что же ты ответишь тому торговцу, который заказал тебе достать лисий жемчуг, а? – Да уж придумаю что. Или и вовсе не появлюсь, – сказал Сяо Чжань и улыбнулся во все зубы, надеясь, что выглядит достаточно искренне и в то же время плутовато. – Не появишься, и если я вас казню. Что скажешь? – Скажу, что моя дражайшая мамочка будет очень расстроена таким исходом и не переживёт потери единственного сына. Уйдёт раньше, чем болезнь довершит начатое. – Ах, это будет прискорбно. Что же делать? – Отдать нам жемчужину и отпустить с миром, – сказал Сяо Чжань. Скулы уже сводило. Гун медленно кивнул, словно приходя к какому-то решению. Тяжело вздохнул, как если бы решение это ему совсем не нравилось, но было неизбежно, необходимо. Закрыл глаза и махнул стражникам. – Взять их. И казнить. Сейчас же. Стражники двинулись, Сяо Чжань обомлел, Ибо в его руках зашевелился. А гун согнулся и стал покатываться со смеху. – Я пошутил! Пошутил я! Вот же вы все смешные! Аха-ха. Давно так не развлекался. Значит, так: жемчужину я отдам, но только после того, как выполните моё условие. Нет, просьбу. Да, я вас прошу. Дело в том, что рядом поселился демон Чжу Бацзе. Сказывают, что вместо головы у него свиная морда, и сам он не ведает никаких приличий, потому как, если бы ведал, то не тащил бы к себе всех юных девушек. Раньше же было как? Желает девица выйти замуж, так обязана в первую очередь на моё ложе взойти, а потом уж к жениху отправляться. Но после того, как появился этот ужасный демон, все невесты стали пропадать. Ни одной девицы на выданье не порченной не сыскать. Узнал я, что это демон требует их к себе, а кого не отдают, за теми является лично, и горе тем, кто посмел ослушаться. Ах, что вы-что вы, я вовсе не прошу вас сразиться с демоном. Я и сам бы не рискнул. К тому же эта свиная морда вообще ужас какой. Вот бывают же красивые демоны, а этот... ну фу, одним словом. Какие ему девицы? Жрёт он их там, что ли? Впрочем, возможно, что и жрёт. Я не вдавался в подробности, а придумал выход: девицы не из людского рода. Некоторых мне удавалось очаровать. Так тяжело приходилось, вы бы знали! Но так весело в процессе! И стольких перепробовал. Хочется теперь… драконьей принцессы. Вот кого у меня ещё не было. Сможете достать, жемчужина ваша. А не сможете, ну, не моя вина – останется эта бесполезная вещица здесь. Вдруг к тому времени слажу с ней. Обратно шли в тишине. Улицы уже пустели, но теперь Сяо Чжань видел, что не так: девиц среди красочной толпы не было. И это можно было списать как на то, что родители прятали своих дочерей от ужасного демона, так и на то, что демон похитил всех, кто хоть сколько-нибудь приглянулся ему. Или все девицы уже спали и видели сны. Но, думая о демоне и том, что рассказал гун, Сяо Чжань не знал, кого из них считать большим монстром. – Мы что, и впрямь отправимся добывать ему девицу? – мрачно спросил Ибо, когда впереди уже показались ворота постоялого двора. – Из драконьего племени, – так же мрачно уточнил Сяо Чжань. – Да хоть какого племени, – огрызнулся Ибо, – я предлагаю не идти ни за какой девицей, а выждать время и, выдав кого-нибудь из нас за драконицу, пробраться к этому куску навоза, найти жемчужину и уйти. – Ха. Лисица предлагала то же самое. Ну, чтобы мы прикинулись девицами, гун бы закачался от такого обилия красоты, размяк и выдал нам тайник. – И почему ты сразу не сказал? – Я… не успел? Сначала оттягивал чего-то, а потом вот. – Понятно. Ещё у нас Чжу Бацзе. – Чжу Бацзе? – Ну демон со свиной головой. К нему тоже надо бы наведаться и проучить. – Проучить? Но как? – Ты забыл? У меня есть амулеты, – поиграл бровями Ибо. – И плеть, которой я победил Ша Сэна. А ещё сам Ша Сэн. А также самый храбрый в мире осёл. – Это, надеюсь, я? – усмехнулся Сяо Чжань. – Это Кунжут! – О нет, я проиграл ослу! – Потому что ты – яблоко! Мы же договорились! Ты – яблоко! И они, толкаясь локтями, стали подниматься в свои комнаты, а потом ещё стояли в коридоре, давили смех, и Сяо Чжань не спрашивал, кто же в таком случае Ибо – капуста или гусеница.