Путешествие за пламенеющим красноцветом

Он был странным. Этот крестьянин, вышедший на опушку к разбойникам. Скинул хворост со спины и, неловко, смущённо улыбаясь, предложил купить. Вам же, сказал, всё равно для костра надо, а я устал тащить, и чего тащить, если и здесь есть кому продать. Разбойники опешили поначалу, потом разглядели, что крестьянин уродился пригож лицом… И вот тут Ибо подумал, что веселье отменяется, надо спасать убогого: он уже ослабил путы, готовый вступить, и не вступал только потому, что разбойники переглядывались пока да перебрасывались скабрезностями. Крестьянин всё так же юродиво улыбался, переминался с ноги на ногу и спрашивал, будут ли господа хорошие брать или нет, а то, если нет, так он заберёт свой хворост и дальше пойдёт, хороший хворост, сухой, самое то для жаркого костра, вечереет же, не к добру в лесу без огня-то, и ночи нынче холодны ещё, даром что солнце скоро совсем повернёт на красную сторону, а драконы заструятся по водам, и надо бы бедному-пребедному разжиться рисом, благо, что тростника для цзунцзы и так вдоволь. У Ибо и у того сознание едва не помутилось от всего, что причудливой паутиной плёл крестьянин. А разбойники так и вовсе глядели осоловело и никак в толк взять не могли, что происходит. Как вдруг качнулись ближайшие, повели плечами, разминая шеи, а сам крестьянин быстро глянул на Ибо, привязанного к дереву, хлестнул отчаянной решимостью и, издав дикий клич, бросил что-то наземь перед подступавшими – Ибо только и успел разглядеть, что это был небольшой горшочек, – опушку заволокло удушливым едким дымом, желтоватым с прозеленью. Разбойники надсадно кашляли, сгибались и валились на землю, скребли её и… и всё это никак не походило на то, что задумал Ибо, когда направлялся сюда. Крестьянин ещё этот – спасать или нет? Куда запропастился? Ибо хотел уже сбросить путы, как уловил краем глаза движение в жёлтом тумане. В тот же миг лица коснулась мокрая тряпица, а мягкий голос торопливо заговорил: – Потерпи, сейчас я тебя развяжу. Только сперва это накинем, а то отрава и тебя подкосит. Под «этим» понималась, видимо, та самая мокрая тряпица. А мягкий голос принадлежал… Ибо скосил глаза… убогому крестьянину, который скрыл низ своего лица под тёмной повязкой и сверкал поверх глазищами. Хорошо, что особо не вглядываясь в Ибо, – посматривал на корчившихся и кашляющих разбойников, да пыхтел, сражаясь с узлами. Ибо их подвязал обратно, чтобы крестьянин вдруг чего не подумал. И чуть наклонился, как если бы дурно ему стало. И кашлем ещё зашёлся. А то мало ли – убогий убогим, а вон как лихо этих дуралеев уложил, одним ударом, можно сказать. И ничего, что подлунный народ в массе своей хил и недалёк, как любил говаривать отец, да только и среди простых камней встречаются яшмовые самородки. А некоторые и того лучше – вкусные да сочные. Но жрать этого крестьянина нельзя, к разбойникам же пока не вернуться. Ибо немного было расстроился, что с подарком матери откладывалось, но рассудил, что время ещё есть, успеется раздобыть новый – пожирнее и поаппетитней. По хорошему, следовало напустить морок, отвести взгляд да исчезнуть, и пусть бы крестьянин думал, что сам оказался на этой лесной дороге, позабыв обо всём, что было прежде. Но крестьянин был тёплым, пах горными травами и чем-то интересным. Ибо прикинулся совсем плохим, стёк носом к самой его шее, и из-за ворота пахнуло сильнее: немного кислым, но таким, что хотелось вдохнуть ещё. – Вот же ты тяжёлый, – ворчливо закряхтел крестьянин, поднатужился да закинул Ибо себе на закорки и потащил. В спине его при этом стучало гулко-гулко, и сила перекатывалась, бугрилась. Ибо ощущал это своим телом, а раз приоткрыв осторожно глаз, заметил, как под смуглой кожей несёт свои воды река жизни, вскидывая волны то мерно, то часто-часто. И ничего не стоило перекусить её одним махом – такая она хрупкая подлунная жизнь. Но этот крестьянин вступился за него. Один против десятка вооружённых разбойников. Тянуло спросить, как же не побоялся, ведь нет у него ни сил особых, ни когтей, ни зубов. Только штука вон та, рождающая жёлтый пахучий туман. Про неё особенно интересно было. А с подарком матушке успеется. Ибо глянул ещё раз на шею, покрывшуюся влагой, и коротко облизнулся. Под соломенными плетёнками, споро отстукивающими деревяными подошвами, мелькала протоптанная дорога. Высокие травы по бокам её цеплялись за полы короткого халата из грубого, но такого мягкого сукна. А не удержавшись, хлестали по домотканым штанам. Ибо засыпал, убаюканный чужим дыханием. Покачивало и иногда подбрасывало, когда крестьянин вскидывал его, сползающего, выше. – Ну, вот мы и дома, – тихо сказал человек. Ибо приподнял веки и сквозь частокол ресниц увидел небольшое строение, больше похожее на будку для кого-либо из его демонических псов, чем на место, которое можно назвать домом. Он позволил уложить себя на циновку, обтереть лоб и напоить водой, большую часть которой пролил, как полагается почти бессознательному смертному. Не то чтобы ему приходилось изучать их поведение в такой ситуации – только недавно было разрешено выходить в подлунный мир одному, а не в сопровождении старших. И перед теми, кто разрешил, он сделал вид, что никогда не выходил туда сам. Нет, нет и нет, исключено. Но ходить, имея дозволение, значило не опасаться встретить знакомые рожи. Он видел разных смертных в разных местах, однако ж до сих пор не доводилось встречать тех, кто бы вышел один против толпы. И ладно бы, защищая только себя. Но этот крестьянин… мог пройти мимо со своим хворостом, его бы и не заметили, когда в руках такая добыча: юный господин в богатых одеждах, за один пояс которого можно было выручить целую лошадь, если не больше, а уж если выкуп попросить... Так говорили разбойники. И на такие их речи и действия рассчитывал Ибо, когда вышел в обличье, подсмотренном в одном из пышных городских кварталов. Более закрытые одежды, чем привык носить в своих чертогах, и волосы не того цвета – тяжёлая золотая заколка удерживала часть чёрных теперь прядей, а часть рассыпались по плечам, и когда крестьянин тащил его, лезли ему в лицо, попадали в рот. Крестьянин пыхтел и упрямо пробирался через лес, а у Ибо внутри разворачивалось что-то тёмное и жадное, шептавшее придавить крестьянина собой и уволочь. Теперь он следил за ним из-под ресниц и думал: «Когда уже будет уместно встать? Эта штука, которую крестьянин кинул в разбойников, была же определённого действия? И если кинул её вот этот крестьянин, то и ведомо ему, когда действие заканчивается? Перележать – вызвать подозрения. Недолежать – тем более. И в левую лопатку что-то кололо. Так долго без движения – это ж умучиться можно». А крестьянин всё суетился чего-то, повязки тёплые менял на прохладные и такие же мокрые, руки зачем-то ему обтёр и повздыхал горестно. Пора, решил Ибо и дрогнул ресницами, попытался сесть и тут же рухнул обратно, не забыв издать страдальческий стон и зубы ещё сцепить – вот вроде он как держится, благородных же кровей, но всё же изнежен – по той же причине – и жёлтого тумана надышался. Голова… должна ли у него болеть голова? Ибо прижал ладонь ко лбу и посмотрел сквозь раскрытые пальцы на крестьянина – тот замер вспугнутой птицей и сей же миг встряхнулся, подбежал и, аккуратно поддерживая, помог сесть. – Что это было там, на поляне? – делая паузы между словами, понизив голос до хриплого шёпота, спросил Ибо, потирая лоб, как если бы у него там и впрямь побаливало. Крестьянин метнулся за стену, загремел чем-то и вернулся с плошкой, в которой плескалось дурно пахнущее варево. Без мяса. С веточками и листиками. Красное, как самый жгучий перец. Ибо такое не жаловал. Ладно бы, если только рис. Он там тоже был – разваренный. В приготовлении каш этот занимательный человек явно плох. – Пей. Это лекарство. Поможет оправиться, восстановить силы. – Ты не ответил. Крестьянин показал глазами на плошку, Ибо удержался от того, чтобы не хмыкнуть, вспомнил о своём якобы недуге, закашлялся и, взяв плошку, сделал глубокий глоток. Горло перехватило и ожгло так, словно там забегали изрыгающие огонь змеи и собаки Диюя, и Ибо закашлял уже по-настоящему. Но от мысли оторвать крестьянину руки отказался. Пока. Делая вид, что потягивает убийственное варево, «лекарство» – как его назвал крестьянин, – Ибо оглядывал дом, в котором оказался. Дом, пожалуй, – это слишком для хилого строения с криво подогнанными досками, не пропускающими холод только потому, что дыры, верно, были залатаны глиной. Горлышко кувшина под потолком – вот и всё окно, через которое на земляной пол падал лунный свет. Небольшая лампада едва справлялась с рассеиванием тьмы. Светло было только за стеной, где, должно быть, располагалось устье печи. Сам Ибо лежал на чём-то тёплом, что вряд ли могло быть земляным полом и просто циновкой, ещё и на некотором возвышении. Он нахмурился. Прежде не доводилось бывать в таких домах. Если и спускался к смертным в их города, то находил побогаче, где и кровати с шелками, и окна с резными рамами, и пол дощатый, тщательно натёртый слугами. – Это… – начал Ибо и похлопал по циновке, не зная, в какие слова облечь вопрос. Но крестьянин его понял. Улыбнулся так, что Ибо стало неловко. Встреченные ранее смертные редко виделись такими открытыми. Те же разбойники, хоть и показывали зубы, но то скорее оскал был, чем выражение искренней радости. – Это печь. Там, – крестьянин показал на стену, – у меня кухня, там же и отвары готовлю и травы сушу, а здесь сплю, на вот этой печи. Сам строил. Как… как матушки не стало, и я ушёл из родных мест да после осел здесь. Печь хорошая. Ты не смотри, что я сам её делал. Уж я знаю, о чём говорю. Я же на ней сам сплю. И на этой циновке, понял Ибо. Больше циновок в доме не было. Да и места не так чтобы. И этот человек спас его. Выступил один против толпы. Ибо склонил голову к плечу, изучая спину крестьянина – тот уже забрал пустую плошку и шёл в кухню. Одежда из грубого сукна, латаная-перелатаная, землистого цвета, но при этом чистая, как и волосы, частично собранные в небольшой пучок и подвязанные тонким ремешком, частично волнами спадающие на спину. А кожа мягкая, и руки такие, будто и не знавали тяжёлой работы – Ибо успел рассмотреть, пока тот тащил на себе. И улыбка ещё эта. С ровными белыми зубами. Очень странный крестьянин. Не крестьянин. Если будет удерживать насильно, придётся подарить матушке, а то и самому сожрать, вздохнул Ибо и поправил кольца с драгоценными камнями на пальцах. Блеснули в тусклом свете. – Как тебя зовут? – спросил Ибо, играя кольцами, когда хозяин дома вернулся. – Чем ты занимаешься? Что это была за штука, которой ты распугал разбойников? – и снова согнулся в приступе кашля. – Спасибо, – сказал хозяин дома и, дрогнув уголком губ, подмигнул. – За что? За что ты благодаришь? – опешил Ибо, а этот рассмеялся. Да так звонко, что темнота как будто отступила. Или это просто лампадка вдруг засветила ярче. – У богатых господ не принято благодарить за спасение? Айя, хорошо, что я и не рассчитывал. Сяо Чжань. Меня зовут Сяо Чжань, я местный травник. Кого от хвори подлечить, кому для красоты душистый сбор, а у кого паразитов отвадить от скота. Ну и не только от скота. Паразиты – они ж разные бывают. Вот я и придумал эту, как ты говоришь, штуку. Чтобы хищников отгонять или вот людей нехороших, чтобы безопасно по тропам ходить. Бросаешь кувшинчик, он разбивается и выпускает ядовитый туман. Да вот всё до ума довести не могу: сделать так, чтобы травы в составе косили не всех. Стадо или караван так быстро не отведёшь, как одного себя. Поэтому я пока сделал так, чтобы вызывали сильный кашель, слёзы, но не убивали. За мной же первым придут, если скот чей погибнет или люди. – И не страшно тебе было? Сяо Чжань? Одному выходить. А если бы не успел? Если бы штука твоя не сработала, не раскрылась? И теперь, думаешь, не явятся за тобой? Не найдут? – А я спрячусь, – отмахнулся Сяо Чжань. – Ты мне, благородный господин, лучше вот что скажи: как же тебя угораздило в таком богатом одеянии да по нашим лесам гулять? Неужто не ведал, что опасно тут, и ваши ездят другими дорогами? – Не ведал. Надо было скорее добраться к матери, а на почтовой станции сказали, что это самый краткий путь. – Не могли они такое сказать! – возмутился Сяо Чжань. – Это ж они тебя на верную смерть послали! Ибо пожал плечами, мол, понимай как знаешь. Сяо Чжань всё стоял, и Ибо подумал, что тот не решается сесть рядом с «богатым господином». В своём же доме на свою же циновку. Но лампада скоро должна была погаснуть, а усталость взять своё. И где он ляжет? Ибо мог бы подвинуться или вовсе заморочить и исчезнуть, но хотелось посмотреть, что предпримет этот Сяо Чжань, обнаружит ли Ибо себя связанным поутру либо просто обчищенным до исподнего. Сяо Чжань не выглядел способным на такое, и Ибо надеялся, что прав относительно него. Но двигаться и предлагать лечь подле себя не спешил. А Сяо Чжань вышел из дома и вернулся с охапкой соломы: немного бросил в углу и разворошил, всё остальное подложил Ибо под циновку. – Спи, – сказал, – завтра провожу тебя до почтовой станции. Возьмёшь там коня да поскачешь к своей матушке. – А ты? – Что я? – Что будешь делать ты? – То же, что и всегда: собирать травы, сушить их, помогать тем, кому нужна помощь. – И ты вот так просто меня отпустишь? Не попросишь ничего взамен? И даже имени моего не спросишь? – А на кой оно мне? – изумился Сяо Чжань и даже привстал на своём соломенном ложе. – Мы, может, свидимся ещё? Или ты, может, в травах разбираешься? Или осла в повозку запрячь сумеешь? Или, быть может, землю копать сподручен? Ибо хмыкнул. Ничего из этого он и впрямь не умел, но способен был на куда большее. Сяо Чжань расценил его реакцию на свой лад, усмехнулся, словно говоря: «То-то же», погасил лампаду, приказав спать. И сам тут же провалился в сон. Ибо дождался, когда в горлышко кувшина заглянёт рассвет, встал с циновки, подошёл к Сяо Чжаню, склонился и прислушался: спокойное, глубокое дыхание. Ровный частокол ресниц. Волосы спутанными кольцами по шее. Не казался он тем, кто замышлял дурное. Проследить бы до утра, увериться совсем – правда ли на станцию отведёт или сдаст кому другому на руки, но вдруг это та самая редкая яшма? Не давая себе передумать, Ибо прокусил свой большой палец и капнул кровью на приоткрытый рот Сяо Чжаня, провёл по нижней губе, чуть оттянул её и, протолкнув палец, коснулся им языка. Чтобы наверняка. После распрямился, снял с себя пояс и положил его на циновку. Подумал немного и добавил кольцо с нефритом. Что-нибудь да выручит этот травник за них.