Портной

Обычно Мише нравятся поезда – эдакие гигантские ямы времени, натянутые длинным канатом между пунктами А и Б. В поезде, среди случайных и совершенно незаинтересованных попутчиков, можно позволить себе быть морально голым, уже спустив шкуру, положенную по уставу для Б и ещё не достав из чемодана маску, прописанную в договоре на прибытие к пункту А. Безвременье. В поезде ты никто и кто угодно сразу, эдакий пассажир Шредингера. - Провожающие, покиньте, пожалуйста, вагон! – командует девчушка в синей форме, внимательно огладывая пассажиров. Уже устроившийся на сиденье Князь притягивает Мишу к себе, облапывает за плечи и мельком мажет губами по щеке. Поднимая голову, Миха замечает краем глаза расположившуюся в другом конце вагона Агату, хитро прижимающую палец к губам. - Вернешься? – долетает до него снизу голос Андрея. - Ну уж явно не навсегда в столице останусь, - морщится Миха в ответ. - Нет, - качает головой Князь. – Не это. Вернешься. Питер. Когда? Пятница? -А, - машет рукой Миша, - да, на выходных заеду, наверное. Ты, ё-моё, с речью бы уже сделал что-то, Дюх, нихуя же непонятно. Князь хмыкает, на прощание крепко сжимая Мишину руку, и подталкивает его к выходу. - Иди. Миха стоит на обдуваемых всеми ветрами перроне и кутается в кожанку. Сегодня Миша ненавидит поезда.

***

До конца недели обычно не вызывающая никаких эмоций съемная квартира кажется Михе клеткой со стальными прутьями, поэтому он старается всё больше времени проводить в театре, заебывая по очереди не только актерский состав, но заодно и гримеров, и световиков, и где-то к среде даже двух несчастных уборщиц, пропустивших мелкое пятно искусственной крови в углу сцены. Четверг из череды одинаково бесконечных сосущих под грудиной дней Миша запоминает только благодаря звонку Агаты. - Слушай, Миш, слушай! – заговорщицки шепчет она, и, судя по звуку, прикладывает телефон к двери, поставив связь на громкую. Сквозь гулкие помехи Миха слышит голос Андрея. - Мы тут к врачу ходили, из тех, кто мозги проверяет после инсультов всяких, - продолжает шептать Агата, - так вот, он сказал, что для восстановления речи нужно нейроны в голове насильно шевелить: мелкую моторику развивать, петь побольше. И, кажется, получается, Миш, ты слышишь? Получается! Из трубки раздается легкий скрип двери и голос Андрея становится отчетливее. Миша сжимает телефон до хруста в костяшках. - …уснуть в моих стенах, застыть в моих мирах, - доносится через шесть сотен километров и оседает напрямую под рёбрами. - Слышишь, Миша? – повторяет Агата. – Получилось! Ты когда приедешь? Андрей ждёт не дождётся, чтобы похвастаться! - Репертуар мрачноват, - хрипит Миха в трубку, наощупь отыскивая стул и падая на него, как на последнее пристанище. - А? - Ничего, Агат. Очень здорово. Я рад, правда. До связи. Миша кладёт нажимает на кнопку отбоя и рассыпается внутри одновременно. Некоторое время он бездумно смотрит в стену, затем вновь берёт телефон в руки и некоторое время и листает журнал вызовов. Удивительное дело: Миша впервые в жизни уверен, что ему с радостью ответят по любому из последних номеров, выслушают, может, даже скажут что-то дельное, и нигде ни на секунду не дадут понять, что тараканьи гонки в его голове хоть сколько-то надуманы. Только звонить почему-то всё равно не хочется. Сказать по правде, Миха в целом никогда не понимал концепцию выговорись - полегчает. Выговорись – это не полегчает, выговорись - это переживи всё заново с каждый словом, выверни себя наизнанку кишками наружу, принеси другому полученную блевотню в сложенных лодочкой ладошках и наблюдай, как кто-то жрёт получившуюся биомассу. Собственно, зачем, а главное – нахуя. С тяжелым вздохом Миша кликает на пятый сверху номер. Где-то на запястье почти физически чувствуются чужие теплые пальцы, оберегающие, охраняющие, тащущие туда, куда надо и очень не надо одновременно. - Миш? – вырывает его из собственных размышлений знакомый голос. - Здорово, Сань. Я это…просто позвонить хотел. Можно так? - Конечно можно, Миш, - голос Пора приобретает какие-то неожиданно нежные нотки, которые Миха не слышал, пожалуй, со времен школы, - о чем ты хочешь поговорить? Никогда не понимающий манеры ведения светских бесед Горшок растерянно перекладывает трубку к другому уху. - Не знаю, - честно отвечает он. - А я тут прогноз погоды смотрел, - сообщает Поручик, закусывая удила самой простой и беспроигрышной темы для разговора, - на следующей неделе ожидается аномалия в виде кратковременного снегопада. Растает через день, конечно, но ты прикинь? Ещё листья-то не опали толком, а тут – снег. А помнишь, как мы в школе в снежки играли по дороге домой? Мы сначала с Шуркой объединялись и тебя вместе закидывали, а потом вы свою коалицию создали и уже меня в сугробы швыряли? Получается, как ни крути, Шура всегда сухим из воды выходил. А учитывая, что мы говорим о снеге, эту фразу можно воспринимать достаточно буквально, потому что… - Саш, - прерывает его Миха, - я, блять, не понимаю. - Не понимаешь, что снег - замороженная вода? Сомневаюсь. - Мне Агата звонила, - пытается размотать поток мыслей Миша, ощущая их, словно запутавшиеся черные нитки, у которых и конца-то не найти, - Андрюхе лучше намного. Петь вон начал. - Так это же…хорошо? – осторожно уточняет Пор. - В том и дело, - телефон снова перемещается из одной руки в другую, - что хорошо. Это очень хорошо. Только почему, Саш, мне тогда так хуево? Поручик на том конце трубки молчит. - Я не понимаю, - продолжает Миша, - я ж, блять, этого всего и хотел, я, Сань, не мразь. Я, это самое, руку бы себе отпилил, если бы Лизка попросила. Или ногу. Или голову, бля, похуй вообще. Понимаешь? Чтобы Андрей был. И теперь он есть. Тогда почему, Сань, ну почему мне-то всё ещё сдохнуть хочется? Миха тяжело сглатывает и, не давая себе передумать, продолжает: - Мне иногда кажется, что Шура дело говорил, нельзя же так, да? И я правда пытаюсь, ну, чтобы не так. Не ставлюсь, бля, в театре вон дрочусь, макароны на ужин отварил сегодня. Живу, короче. А потом, знаешь, остановлюсь где-то, а в голове одно сплошное «ну и нахуя»? - Миш, - голос звучит по-новому, как-то успокаивающе, и Миша невольно чувствует себя в теплой солёной морской воде, выталкивающей его на поверхность, - ты хочешь услышать, что я думаю или просто, ну…рассказать? Выговориться. Миша совершенно не уверен в правильности ответа. - И то, и другое, если честно. - И то, и другое сразу не получится, Мишань. - Тогда первое. Пор еле слышно кашляет, прикрывая динамик телефона. - Мих, ты можешь другим врать, себе, кому угодно, но правда-то на поверхности. Я вполне верю, что действовал ты из самых благих побуждений и хотел воскресить Андрея, чтобы просто… Воскресить. Как ты говоришь, - чтобы он был. Но давай напрямую, неужели у тебя ни разу не промелькнула мысль, что простого был недостаточно? - О чем ты, Саш? – пальцы сжимают телефон до явственно хруста, и Миша не уверен, что конкретно его издаёт. - О небольшом местоимении, добавляемому к глаголу. Был с тобой. - Саш, - Миха и сам не уверен, просит ли он одним имеем остановить это честное, прямое, безжалостное, или умоляет распороть ему брюхо и вытащить внутренности самостоятельно, без его прямого участия. Он, Миша, сам ничего не говорил, он просто рядом стоял, пока пацаны курили. Он не причем. Ему не нужно никакое с тобой. - Если ты хочешь совета, Мих, то его у меня нет. Тут, как говорится, всего два стула. - И ты явно на стороне стула с хуями, - хмыкает Горшок. - Я на стороне стула, где твоей жопе наконец-то будет тепло не из-за того, что ты обосрался, а из-за того, что тебе его кто-то от всей души и ягодичной теплоты предварительно нагрел. - Пиздец у тебя метафоры глубокие, конечно. - Миш, - голос Поручика снова становится слишком серьезным, - поговори с Андреем. С Олей. С Агатой. Скажи, как есть. Иначе сожрешь себя, натурально сожрешь, в труху перемелешь. Иметь свои миры, будь они в фантазиях, в песнях, в рисунках, в бошках ваших непутевых – это здорово. Только реальный мир никуда не девается и считаться с ним придётся. Какой бы он там не был. Чёрное внутри завязывается в толстый узел, пережимающий горло. - Спасибо, Саш. Не дожидаясь ответа, Миха нажимает кнопку отбоя и мешком картошки оседает на кровать. Реальный мир, говорите? Миша откидывает голову на подушку и прикрывает глаза. Презираю этот мир, миром его называть не хочу.

***

Иногда сны - это отражение реальных событий, которые мозгу необходимо обработать ещё раз. Иногда – просто фантазия о несбывшимся. Иногда – смесь и того, и другого. - Миш, Мишка, да очнись же ты! Кто-то трясёт его за плечи, больно стукая о ледяную бетонную поверхность. Миша открывает глаза, утыкаясь взглядом в серый обшарпанный потолок. - Ну слава богу, - выдыхает Андрей, отпуская его плечи, - я уж думал, что всё. Миха садится, опираясь на руки и растерянно оглядывается в сером полумраке. Со стен издевательски смотрит дорисованный белой краской леший с оттопыренным пальцем и крылатый Горбунок. - Я, - начинает он и тут же поправляется, - мы. Мы где? - Понятия не имею, - откликается Князь, помогая ему подняться на ноги. Миха проводит пальцем по подсохшей белой краске. - Выглядит знакомо. - Знакомо, - эхом откликается Андрей, - а ещё жутковато. Он демонстративно приподнимает ногу, показывает липкий слой черной слизи, налипший на ботинок. - Башка трещит, как будто бухал вчера, - жалобно стонет Миша, потирая виски. Как будто бухал вчера… Стоп. А что было вчера? Позавчера? Миша сильнее сжимает голову руками. Голос Андрея в телефонной трубке, усталое лицо Реника, еле слышное слабое «пожалуйста», темный коридор закулисья, мусин старый детский сад, воздушный змей, дача, ноющая лодыжка, крепкая рука, обхватывающая его пальцы и ведущая к железному столу, Финский залив, книжка с яркими рисунками… Миша резко распахивает глаза, вновь оказываясь в темном коридоре, стены которого разукрашены персонажами детских сказок. - Блять. - Ты чего? – испуганно смотрит на него Князь. - Ты умер, - коротко сообщает Миха. - Чего? – челюсть Андрея разве что не приземляет на пол. - Миш, ты опять вмазался или просто шутишь так? Не смешно что-то нихуя. - Вообще нихуя, - соглашается Горшок, начиная оглядываться вокруг с удвоенной энергией. Откуда-то издалека слышится противный нарастающий гул. Андрей ёжится. - Неуютно здесь как-то, - сообщает он. Миша с кряхтением выпрямляется и потирает замерзшие руки. Гул становится ближе. Миха оборачивается на звук и словно прирастает к месту: с одного из концов коридора на них со скоростью набирающего скорость товарняка мчится сплошная густая темнота, сминая, сжирая, слизывая щупальцами яркие пятна на стенах. - Съебываем, - коротко командует он, наконец-то отмирая. - А? - Съебываем, Князь, съебываем! Миша хватает Андрея за руку и на бегу тащит в противоположную от темноты сторону. - Да погоди ты! – кричит ему в ухо запыхавшийся Андрей. – Мих, стой! Что происходит вообще?! Нагоняющая чернота грохочет сзади, пожирая нарисованного лешего и украшенного Горбунка. Миша чувствует её спиной, затылком, каждой ебучей клеткой тела. Бежать почему-то оказывается пиздецки тяжело: на правой ноге словно волочится стокилограммовая гиря, никак не желающая эту самую ногу покидать. Сраный коридор никак не хочет заканчиваться. - Мих! – Князь резко останавливается, по инерции проезжаясь на пятках за тянущим его за собой Мишей. Горшок резко оборачивается, уже готовясь дать Андрею мощный подзатыльник за полное отсутствие инстинктов самосохранения, но внезапно видит то, на что Князь призывно тыкает пальцем. Среди нарисованных русалок Миша замечает тоненькую полоску света, по форме напоминающую замочную скважину. - Дверь, - констатирует Андрей. - Какая дверь? – удивляется Миха. - Так вот же, - Князь вновь указывает на обнимающихся русалок, - ты что, ослеп? Миша прищуривается. Дверь, разумеется, не появляется, зато черное, издевательски замедлившись, подступает почти вплотную. Андрей обхватывает рукой невидимую для Миши ручку и с силой надавливает. Несуществующая дверь не поддается. - Да блять! – не выдерживает Миша и отпихивает Князя к стене с русалками, прикрывая его спиной, благо, роста хватает. Темнота невесомо касается его волос и почти ощутимо дышит в ухо. Миха с трудом подавляет желание позорно зажмуриться. Черное аккуратно опутывает щупальцами по бокам, пытаясь проникнуть за спину. Вот уж хуюшки, - мрачно думает Миха и пинает левой ногой куда-то наугад в темноту. Нога тонет в вязкой слизи. - Мих, - голос сзади звучит не испуганно, скорее взволнованно, - оно тебе видит. А меня – нет. - Конечно, бля, не видит, - раздраженно откликается Миха, чувствуя, как чернота медленно затекает в нос, постепенно перекрывая дыхание, - я ж тебя закрываю. - Миш, не тупи. Оно не совсем именно тебя видит, наугад тыкается. Правая нога тяжелеет ещё сильнее. Миша наугад запускает руку в карман и брезгливо её выдергивает, доставая перемазанный черным маленький пакетик. Рука отвисает под тяжестью зиплока, и Миха с усилием перехватывает её второй. - Фас! – хрипит он, откидывая пакетик куда-то в сторону. Темнота дергается и кидается за ним. Миха жадно хватает ртом воздух. - Порядок? – живо интересуются из-за спины. - Ага, - откликается Миша, оборачиваясь. Внезапно видимая дверь оказывается довольно узкой, такой, что и боком-то едва пролезешь. Рука Князя всё ещё лежит на ручке, на этот раз уже опущенной вниз. Скрип проржавевших петель кажется самой желанной музыкой. Миша вновь берёт Андрея за руку и делает шаг. Со всех сторон их тут же обступают плотно растущие сосны. Ноги тонут во влажной от тумана траве. - Понятнее не стало, - хмыкает Андрей. Миша с интересом оглядывается по сторонам. Темнота леса на удивление никак не пугает, а словно укутывает теплым одеялом после могильного бетонного холода, зовёт, обещая подарить пристанище. Здание, из которого они выбрались, оказывается совсем крохотным полуразрушенным домом с поросшими мхом стенами. Миха вспоминает длину бесконечного коридора и цокает языком. Ведьмовство ебаное. - Пойдём? – вырывает его из собственных мыслей Князь. - Куда? – приподнимает брови Миша. Идти никуда не хочется. Хочется сесть прямо здесь на траву, укрыться темнотой леса с головы до пят, прислониться спиной к прохладной стене, закрыть глаза и хотя бы какое-то время не быть. - Да хоть куда-то, - лицо Андрея выглядит странно и незнакомо, - не нравится мне здесь. Да и хуйня эта скоро сообразит, что ты её наебал. Миша кивает. Однозначно, сообразит. Они, не расцепляя рук, пробираются сквозь чащу, переодически спотыкаясь о поваленные стволы деревьев. Князь отпускает тихие, но регулярные маты. Миха тащится за ним, как козленок на привязи, с интересом разглядывая абсолютно неменяющийся пейзаж: однообразие леса странным образом убаюкивает. Моих прошлых лет порвана нить Я по-новому научился жить. Совершенно неожиданно для себя самого Миша чувствует внезапный прилив сил: привычно сбивающееся с ритма сердце отбивает четкие ровные удары, ноющие мышцы будто обрядом небывалого экзорцизма изгоняют остатки боли, зрение становится острее, и даже Князевская рука ощущается кожей как-то иначе. Теплее и ближе, ближе, ближе. - Слышишь? – оборачивается к нему Андрей, отодвигая свободной рукой ветки огромного куста. - Что? – уточняет Миша. - Бля, Мих, да хоть что-то. Горшок прислушивается. Лес успокаивающе обнимает макушку тишиной. - Ну, ветки хрустят. Мы ж наступаем на них, мы ж, бля, не призраки. Андрей останавливается, аккуратно высвобождает свою руку из Мишиной и тут же устраивает её у него на плече. - Вот именно, Мих. Хруст веток, наше дыхание – это есть. А вот всего остального – нет. Ни птиц, ни зверей, даже комары не пищат. Так не бывает. Мише совершенно насрать, как бывает. Дальше они продолжают идти рядом, но по отдельности, прислушиваясь к разливающейся тишине. Андрей – с явной опаской, Миха – со сдержанной благодарностью. Лес, словно демонстрируя ответность своей симпатии, вскоре выводит их на небольшую поляну, укрытую сверху сосновыми верхушками. - Хоть бы здесь солнце было, ну еп вашу мать, - со злостью плюет Андрей в слой густого мха. - Ну-ка это! – неожиданно строго одергивает его Миха. – Поаккуратнее, ё-моё. С уважением к природе надо. Андрей приподнимает бровь, но никак не комментирует данное высказывание, только с тяжелым вздохом валится на подстилку из сосновых иголок и прислоняется к древесному стволу спиной. - Я что-то пиздец устал, - жалобно сообщает он, - будто лес этот изнутри жрёт. - Как ты Реника? – ехидно спрашивает Миха. - Чего? – Князь смотрит со месью жалости и раздражения, мол, допился. Доторчался. - Да ничего, - Миха плюхается рядом на иголки, устраивая голову на Князевском плече, - хорошо тут, Дюх. Спокойно как-то. Не то что летом, когда я тебя по лесу в темноте выискать пытался, и чуть сам не сдох. - Да ты о чем говоришь-то всё? Миша приподнимает голову. Андрей смотрит на него исподлобья, нервно закусывая нижнюю губу. Окружающая темнота вопреки всем законам физики и логики будто бы подсвечивает копну русых волос. - Андрюх, ты чо последнее помнишь? Князь задумчиво чешет затылок. - Я…Хуй знает. Ты что имеешь в виду? Паспортные данные наизусть не помню, например. - Да и не старайся, - Миха поднимается на ноги, оттряхивая сухие иголки со штанов, - у тебя всё равно новый документ уже. Вставай давай лучше, разлегся тут. - Так а нахуя вставать? – ворчит Андрей, перехватывая Мишину руку, и всё-таки поднимается. – Направо – лес, налево – лес, впереди – лес, сзади – хуита какая-то, которая на наркоту бросается, как ты в лучшие годы. Кстати, не хочешь ничего по этому поводу объяснить? - Не особо, - пожимает плечами Горшок, и в этот раз начинает пробираться через сосны первым. По внутренним Мишиным ощущениям они бредут ещё несколько часов, и с каждым шагом темнота становится всё более знакомой и уютной. Миха чувствует, нет, Миха точно знает, что если свернуть чуть правее, то в нескольких часах ходьбы найдется избушка Лесника, что за несколько минут до того, как они продрались сквозь ельник, здесь же чуть не застряла катящаяся голова, что где-то между деревьев, если прищуриться, можно увидеть мелькающий силуэт Медведя. Лес знает, что Миша знает, и потому ведёт его одними ему ведомыми тропами, может быть туда, где будут продаваться обезьяньи маски, туда, где уже давненько ожидает Повелительница Мух, или же туда, где томится старый дух в давно заколоченной доме. Где-то в лесу можно поймать молнию и обуздать ветер. Где-то в лесу Миша может стать снова Мишей. От радостно звенящих внутри струн Миха чуть не подпрыгивает на месте, еле сдерживаясь, чтобы не сорваться на бег. - Ты с хуя довольный-то такой? – подозрительно спрашивает плетущийся сзади Андрей. Внутри настолько тепло и легко, что Мишу даже не бесит раздраженная Князевская рожа. Андрей просто не понимает, не помнит. Это ничего. Это же Андрей, его Андрей, в их мире, он вспомнит, обязательно вспомнит, а Миха поможет. Вот сейчас они дойдут (куда именно – Горшок пока и сам не понимает, но точно знает, что уже близко), и Дюха наконец-то допрёт. - Миш, - снова вытаскивает его мягкой темноты знакомый голос, - обожди. Подумать надо. Мы, возможно, просто кругами ходим и поэтому… Договорить ему не даёт нагоняющий путников хруст деревьев за спиной. Вековые сосны валятся тонкими прутиками, роняя могучие кроны и склоняясь перед мчащийся на всех порах чернотой, сминающей и сжирающий сухую растительность. - Вот ведь сука, - шепчет Андрей одними губами, - не стой столбом, погнали! Он вновь вцепляется в Мишину руку и срывается на быстрый бег. Миха не сопротивляется. Если Князю хочется напоследок побегать – пусть побегает, он, Миха, не против. Ну помечется ещё минут десять, а потом и сам поймет, почувствует, что черное им вовсе не враг, что она просто хочет помочь, успокоить, наконец-то забрать тянущую под грудиной пустоту. Господи, какой же он идиот, надо было давным-давно просто раскинуть руки и поплыть, а не барахтаться на мелководье. От внезапного открытия Миша запрокидывает голову и заливисто смеется. Черное ласково опутывает их с боков и сужается, не перекрывая путь вперёд. Даёт выбор. Выбор – это иллюзия. Выбора, на самом-то деле, у Миши Горшенева никогда не было. - Андрюш, погоди, - он сильнее сжимает руку и останавливается, - да стой же ты. - Ты чего?! – в голосе Князя появляются испуганные нотки. – Потом поговорим, Мих, выбираться надо. - Да никуда нам не надо! – Миша выдергивает свою руку из чужих пальцев и впервые за несколько лет распрямляет спину. Андрей застывает. Черное вокруг тоже послушно останавливается, аккуратно оплетая их теплой периной со всех сторон. - Дюх, глаза-то разуй, ну куда ты бежишь? Мы уже дома. Дома, понимаешь? Вместе. Только ты и я, разве не здорово? - Мих, - в глазах Князя нечитаемая просьба. Черное, словно послушная псина, ласково касается Мишиной руки. Миха прокатывает его между пальцами, невесомо гладит ладонью, позволяет клубком свернуться на груди. - Дюш, - он достучится, он обязательно найдет нужные слова, это же Андрей, Андрей, Дюха, они же в головах друг у друга большую часть жизни, он непременно поймет, - да не бойся ты. Смотри: это же я. Вот это всё – я, чувствуешь? Князь брезгливо шарахается от дернувшегося в его сторону черного. - Миш, ты что несешь? – в голосе появляется почти забытая за несколько лет злоба. – Это не ты, это хуита стремная какая-то. - Сам ты хуита, - смеется Миша, - ничего, Андрюш, я тоже не сразу понял. Поэтому кучу хреноты и наворотил: от себя самого столько времени бегал, чуть Ренику твоими руками башку не проломил, с Шуркой поскандалил… А всё так просто, Андрюш, всё же так просто! Не бойся, протяни руку, мы же всегда…Рука об руку, Дюш, да? - Не ты, - упрямо повторяет Андрей и прячет руки за спину. Миша делает шаг вперед. Черное послушно перетекает по ладони, тонкой струйкой оседая на Князевской щеке. - Мы дома, Дюш, понимаешь? Наконец-то дома. Зачем нам ещё куда-то? Только ты и я. Вместе. Двое против всех. Скажи честно: разве ты этого никогда не хотел? Андрей зажмуривается, уже не пытаясь дергаться от постепенно окутывающего его черного. Миха победно улыбается. Их мир, их лес, их сказки, их черное, только их, их, их. - Миха-а-а-а-а! – разлетается призывное где-то над макушками сосен. Андрей, словно резко выйдя из транса, вскидывает голову. Над верхушками деревьев ярким желтым пятном светится воздушный змей. Пятно дергается от внезапного порыва ветра, призывно устремляясь куда-то вперёд. Князь перехватывает Мишкину руку, переплетает пальцы и, делая шаг вперёд, уничтожает остатки дистанции. - Хуй тебе, а не чернота, - чеканит он, оставляя точку в предложении своими губами на чужих. - Миха-а-а-а! – снова раздаётся эхом со всех сторон. Желтый змей останавливается в небе, ожидая, пока Андрей, отгоняя одной рукой густую темноту, словно дым в прокуренной комнате, потянет Мишку за собой. Горшок отдергивает руку. - Я тебя держать не буду, - дрогнувшим голосом сообщает он. – Тогда не держал, а сейчас уж и подавно. Иди. - Вот уж хрен, - насуплено отвечает Андрей, - мы уже один раз так проебались, а я, знаешь ли, не фанат получать по морде от одинаковых граблей. Мне разные подавай. Темнота медленно отступает от Князя, густится около Михи, успокаивает, мягко трепет волосы. Ну и пусть он уйдет, зачем он нам нужен, глупый, глупый, глупый. У нас есть лес, наша темнота, наши истории – теперь только наши, пусть сочиняет свои. Думаешь, ты был ему когда-то по-настоящему нужен? Чужак, чужак, чужак. - Я без тебя не уйду, - голос Андрея подозрительно спокоен, - и, знаешь, что, Миш? Не обязательно же быть против всех. Давай мы двое, но…со всеми. Попробуем? Миха прикрывает глаза. Андрей снова делает шаг в его сторону, с усилием передвигая ноги в заполняющей поляну черной слизи. - Миш. Мишка. В этот раз Миха ощущает чужие губы совершенно иначе: неспешно, крайне медленно, немного гипнотически. Черное пугливо дергается и Горшок сразу же ощущает нахлынувшее одиночество: нет, пожалуйста, вернись, ты – часть меня, не уходи, не бросай меня, пусть даже и с… - Ми-и-иха-а-а-а! Желтый воздушный змей пикирует сверху, словно орёл, заприметивший добычу, и врезается в темноту на полном ходу, рассекая её рваными линиями. Черное с противным шипением идёт рваными дырами, плавится, расходится по швам, обнажая уродливые черные нитки, оседает на земле пузырящимися каплями мертвой воды. Не давая Мише опомниться, Андрей снова дергает его куда-то вперед, тянет вверх, за лучом света, отражающегося от боков змея. - Ну вот и нашел, - темноволосый мальчишка, стоящий на верхушке небольшого холма, ласково обхватывает змея руками и прижимает к груди, - здравствуй, хороший мой. - Миха! – две другие фигуры, чуть не сбивая владельца воздушного змея с ног, бросаются вперёд, подхватывая Мишу под руки. - А мы тебя звали-звали, думали, ты уже совсем оглох, - ворчливо сообщает один из них, - отец не отпускал что ли? - Да какой отец, - фыркает сидящий в стороне пацан с чуть раскосыми глазами, - это он сам тупит частенько. Миша растерянно смотрит на собственные тонкие руки-палочки без единого рисунка и переводит взгляд на стоящего рядом Андрея. Тот поправляет парусиновые светлые брюки и лихо растягивает губы в улыбке обычного десятилетнего пацана. - Мне назад надо, - Миха тыкает пальцем в клубящееся у подножия холма осиротевшее черное, - туда. - Вот уж хрен тебе, Гаврила, - хмыкает один из мальчишек, вытирая рукавом рубашки нос, - ну-ка, Реник, подсоби! Владелец змея распускает бечевку и, поймав несуществующий здесь ветер, отправляет желтое пятно в небо. Миша испуганно провожает его взглядом. Холм наполняется галдящими фигурами, обступающими Миху со всем сторон, что-то радостно кричащих, обнимающих его, пожимающих руки, шепчущих в ухо. - Смотрите! – тонкая фигура мальчишки, ещё не получившего прозвище Поручик, указывает на летящего змея. – Солнце! Яркие лучи разрывают подступающую темноту в клочья, заливая холм ослепительным светом. - Солнце –навек! – кричит Леша вот все горло, наваливаясь на Михины плечи. - Счастье – навек! – радостно хором вторят ему Агата и Оля в разноцветных цветастых платьицах. - Так повелел человек, - улыбается от уха до уха Яша. - Пусть всегда будет солнце, - разливается над холмом звонкий голос Балу. - Пусть всегда будет небо, - почти перекрикивает его Реник. - Пусть всегда будет мама, - Сашенька приподнимается на носочки и чмокает Мишу в вихрастую голову. - Пусть всегда буду я, - Андрей смотрит в упор и протягивает Михе смятый листок с изображением мальчишки, удерживающего рвущуюся из рук под порывами ветра бечевку воздушного змея. -Пусть всегда буду я, - почти беззвучно повторяет за ним Миша одними губами и тонет в лучах ослепляюще теплого солнца.