Портной

Миша выглядит плохо. Андрей чистит зубы по утрам, ест приготовленный Агатой завтрак, репетирует с группой, пытается писать стихи и не думать о бьющейся набатом в голове мысли. В конце концов, уходя из группы, он сам провёл четкую полосу, за которую не имеет права заступать: выбор Горшка – это выбор Горшка. За что боролись, как говорится. Агата хмурится и в каком-то материнско-теплом жесте треплет его по волосам. Никаких вопросов, Андрей, но, если захочешь поговорить – ты знаешь, с кем это можно сделать. Князь говорить не хочет. Дни тянутся вязкой патокой. Надо бы всё-таки позвонить. Миша выглядит плохо. Ещё два дня обходя телефон по широкому кругу и отвечая только на рабочие звонки, Андрей сдаётся и набирает Татьяну Ивановну. Та отвечает неожиданно радушно, сообщает, что Миша с девочками отдыхают на даче и, конечно, Андрюша, было бы очень славно, чтобы ты тоже приехал, Мишенька обрадуется, столько о тебе вспоминал. В каком именно контексте его в последние пару лет вспоминает Миха, Князь малодушно решает не уточнять. Захара в тот же день он встречает совершенно случайно: просто сдаётся желанию забытья и, после очередной вымученной репетиции, вызывает такси не до дома, а до ближайшего бара. Бывший коллега уже изрядно пьян и, может быть, именно поэтому искренне раз Князеву: излишне долго пожимает ему руку, обнимает за плечи и сыпет новостями, из которых Андрей привычно выделяет самое необходимо и главное – Миша выглядит плохо. Князь заказывает второе пиво и аккуратно уводит тему в нужное русло, погружаясь в истории новых диагнозов, капельниц и больниц, всё больше мрачнея по ходу беседы. - Спасибо, Серёг, - наконец-то выдаёт он, чувствуя, что должен вставить хоть какое-то слово, - и за то, что приглядываешь, и вообще…за всё. - Ну а как иначе, - пьяно разводит руками Захар, - тут или так, или уже только Лизку вызвать, как последнюю надежду. - Лизку? – в привычном жесте приподнимает бровь Андрей и прикладывается к бокалу. -Ну Лизку. Лизу, - повторяет имя Захар, будто сообщая очевидное, - ведьма которая. Экстрасенс. Экстрасекс! Серёга пьяно хохочет, стуча кулаком по столу. Андрей хмурится. Имя почему-то вызывает неподдельный интерес.

***

За несколько дней до, Андрею снится странный сон. Он стоит в темном коридоре полузаброшенного здания, сверху донизу расписанного героями разных сказок, среди которых особо выделяется грязно-серый Конек-Горбунок в потрескавшихся разводах. Андрей проводит пальцем по рисунку, задерживая взгляд на двух нарисованных под конем чанах. Живая и мёртвая вода, - припоминает Андрей нехитрый сюжет, который не так давно читала Агата Алиске. Около стены лежат две малярные кисти и ведро с краской. Им бы с Михой такая вода не помешала бы, конечно. Да и кисти. Перерисовать бы, да, Мих? Переиграть. Резко и совершенно иррационально становится страшно. Андрей не знает, скорее чувствует каким-то даже не шестым, а целым двадцать шестым чувством, что сзади что-то есть, и оглядываться на это решительно нельзя. Это приближается чавкающими шагами, обхватывает мокрым за плечи. На ноги капает черная слизь. Около уха чувствуется прерывистое дыхание. Что-то втирается в спину, давит на рёбра, пытается пройти сквозь кожу и сплестись внутри во влажный черный клубок. Андрею хочется кричать. Забив на орущий в панике инстинкт самосохранения и попытавшись скосить глаза на что-то, он замечает сбоку ещё один силуэт. Тот оглядывается в луче света, и Андрей с удивление узнаёт в нём Миху, но не того, которого недавно встретил на «Окнах», а совсем юного, с лохматой копной черных волос и немного потерянной улыбкой. Миша растерянно разглядывает стену и, кажется, Князя не замечает. Андрей неосознанно дергается к нему каждой тоскующей клеткой тела. Что-то, словно проследив за взглядом Князя, тоже замечает Мишу: сползает по спине к ногам, оседает в ботинках, черной кляксой расползается по бетонному полу и ползёт в его сторону. Андрей, разом получивший способность двигаться, кидается на живот, подминая кляксу под себя, пытается собрать расплывающееся руками, не пустить, защитить. Черная лужица вдруг идёт мелкой рябью и словно впитывается в тело. Ладони становятся угольно-черными. Миша не двигается. Князь тяжело выдыхает и сползает по стене с нарисованным Горбунком. Подхватывает ведерко с кистями. -Мих, - говорит он преувеличенно весело, - так и будешь пялиться, или уже, может быть, поможешь маленько?

***

Утром восемнадцатого июля нервные клетки Андрея напоминают ему, что вообще-то восстанавливаются крайне медленно и, если он уж что-то задумал, то не стоит на них, многострадальных, перекладывать ответственность. Заводя машину, Князь чертыхается и набирает заученный наизусть номер, моля всех известных богов, чтобы он не изменился. Из телефона обнадеживающе доносятся гудки. Машина трогается с места. Гудки исчезают. Вызов принят, - сообщает зелёная кнопка и последняя нервная клетка одновременно. - Привет, Миш, - говорит Андрей фразу, не звучавшую целую вечность. Артикуляционный аппарат он неё явно отвык и, кажется, немного подвисает, - я вроде как позвонить обещал. Вот, звоню. На том конце трубки слышно тяжелое дыхание. -Миш? - Хотел что-то? Вроде как, - неприветливо отзывается знакомый голос и Андрея коротит. Почему он вообще решил, что этот звонок уместен? Повесить трубку, завязать самому себе глаза и продолжить жить на ощупь – звучит, как отличный план. - Хотел, - проглатывая невольную обиду, констатирует Князь, - как дела узнать твои хотел. Выглядел ты тогда…всё-таки неважно. - Жив, как видишь. Вернее, как слышишь. - Жив – это хорошо, - наскребает по стеночкам кастрюли собственного терпения остатки дружелюбия Андрей, - вы с девчонками на даче, верно? Если хочешь, я бы приехал. Посидим, поговорим. Как раньше. -Не, не надо, - слишком спешно отвечает голос. Вот и поговорили. Информативно, а главное – душевно. - Ладно, - Андрей вцепляется в руль до белых костяшек и обещает, что следующая попытка будет самой-самой, честное слово, наипоследнейшей, - давай на днях тогда? Если хочешь, конечно. Я не настаиваю. Повисает пауза. Князь тормозит перед пешеходным переходом, пропуская галдящую стайку подростков. - Давай, Андрюх, - по какой-то едва различимой интонации Андрей с досадой чувствует, что Миха напропалую пиздит, - на днях – обязательно. Миша выглядит плохо. - Хорошо, - добавить в голос такое же фальшивое облегчение не так уж и сложно, - я приеду, слышишь, Мих? Обещаю. Андрей выезжает из города и вдавливает педаль газа. Обещаю, Мих.

***

Квартира Лизы оказывается похожей на больничную палату частной клиники чокнутого миллионера: большая, стерильно белая, с мраморными полами и дурацким красным ковром на стене. Лиза, дефилируя в коротенькой кожаной юбке и полупрозрачной блузке, ничуть не скрывающей внушительное декольте, отстукивает каблучками по мрамору и приносит чай в двух крохотных фарфоровых кружках. Двигает наманикюренным пальчиком одну из них к Андрею и выжидающе устраивается напротив. Князь вцепляется в кружку, пытаясь подобрать слова. - Стесняться не нужно, - кокетливо сообщает Лиза, заправляя за ухо рыжую прядку, - за сумасшедшего я тебя не приму, не волнуйся: сюда все со схожими просьбами приходят. -Например? – проводит по кромке кружки пальцем Андрей. -Секреты клиентов – есть секреты клиентов, - мурлычет Лиза, отхлебывая чай, - а секреты я не раскрываю. За её спиной на отвратительно красном ковре дерутся две жар-птицы. Андрей чувствует себя не то чтобы сумасшедшим, но идиотом – точно. - У меня есть друг, - начинает он после небольшой паузы, - и он, кажется, скоро умрёт. Лиза смотрит на него с терпеливой ожидательностью суфлера, изрядно задолбавшегося подсказывать нерадивому актёру текст, и ободрительно кивает. -А мне бы этого очень не хотелось, - заканчивает Андрей на выдохе. -Нужны подробности. Видя его замешательство, Лиза хихикает и извлекает откуда-то из кармана кожаной юбки маленькую коробочку. - Не говори. Вот, возьми, - коробочка летит через стол, - вспомни. Коробочка оставляет на режуще глаза белом столе черный вязкий след. Андрей кладет её на дрожащую ладонь и прикрывает глаза. - Главное – успеть, - звенит голос Лизы сразу со всех сторон, - воскресить живому уже с десяток лет как мертвого, - дело нехитрое. Жизни в тебе на десятерых, да и ещё останется. Успеешь? Князь сжимает коробочку двумя руками и зажмуривается сильнее. - Каждому будет дано по его вере. Успеешь?

***

Когда-то Андрей слышал, что самая приятная смерть – это оказаться в центре ядерного взрыва: всё происходит слишком быстро, и болевые сигналы не успевают по нейронам добраться до мозга. Проверять это на своем опыте особо не хочется, как и в целом эту самую смерть планировать. Впрочем, избежать столь щекотливой темы, когда один из твоих самых близких людей последние двадцать с хуем лет рассуждает о собственной смерти вместо завтрака, обеда и ужина (и вместо них же кормит данной беседой всех окружающих), - дело сложное. Поэтому задумываться всё же иногда приходится. В семнадцать Андрей ощущает себя чем-то вроде бессмертной сущности, которая после гипотетической смерти остаётся существовать в неком астрале, в двадцать пять со вздохом предполагает, что может погибнуть в драке с лучшим же другом, отбирая у него дозу (полноценной драки ни разу так и не случается), в тридцать пять впервые проскакивает мысль о той самой смерти во сне в окружении многочисленных детей и внуков. В идеале – ещё и безутешной, но чертовски сексуальной вдовы. В сорок Андрей умирать совершенно не планирует, но, вот незадача, умирает. Умирать оказывается чертовски страшно. И ещё охуеть как больно, особенно, если твоя смерть выглядит, как будто ты рыба в лопающейся консервной банке. Боль застилает глаза красной пеленой, но закричать, прежде чем сломаться между давящим железом спереди и сзади, Андрей не успевает. Первое, что он чувствует после – ужасный, дробящий на части холод. Андрей кутается в кожаную куртку, которая в реальности давно разлагается где-то на свалке под Питером, поудобнее устраивается на камне и ждёт. Чего именно – он и сам не уверен. Кажется, была какая-то цель. А может и нет. Торопиться, пожалуй, всё равно уже некуда. Услышав за спиной тяжелые шаги, Андрей немного вздрагивает. Ах да. Точно. Было бы немного приятно обмануться в своих прижизненных ожиданиях, но Горшок в посмертных традиционно не подводит. Стабильность – признак мастерства, - уныло констатирует Князь про себя. - А ты что здесь делаешь? - рявкает Миха, оправдывая ожидания повторно, и приподнимает Андрея за грудки метафорической кожанки. Миши здесь быть не должно. Какого хрена вообще. - Да хуй его знает, -Андрей немного хмурится и незаметно скашивает взгляд на Горшка. Дыхание (а есть оно вообще здесь-то – дыхание это?) перехватывает. Мишка, Миха. Как настоящий. – Может, тебя жду. А может и нет. - Ты эти дела брось: меня он ждёт, - Горшок выглядит по-настоящему рассерженным, - пиздуй давай отсюда. На Андрея накатывает тоскливая досада напополам с сожалением. Ну вот почему нужно было…так? - Да куда теперь…- Андрей поворачивает голову, бесстрашно смотрит в глаза и старается придать голосу что-то вроде вызова, но позорно проигрывает. – Теперь уже всё. Всё уже. Как говорится, мы своё отбегались, отбоялись, преисполнились. Стоило ли оно того? Стоило, - честно отвечает своим мыслям Андрей и двигается на камне, освобождая место Горшку, когда тот наконец-то отпускает его куртку. Интересно, запомнит ли Мишка вообще эту встречу? Андрей надеется, что нет. Это не его прощание. От Михи исходит приятное живое тепло, в которое хочется втереться, врасти с головой, пустить корни, не отпускать. Сказать всё, о чем предпочиталось молчать последние годы, потому что когда, если не сейчас? - Ты, Мишань, прости, что так вышло, - дрогнувшим голосом говорит Андрей, утыкаясь теплу в плечо. -За что? -Я же приехать обещал. А теперь не получится, выходит. Проебался. Миш, я обещал себе охранять тебя от любой беды сторожевой собакой, стеречь от клинички, от хмурого, от пустоты внутри, от твоих же собственных демонов, да и от моих заодно. Черт возьми, я так хочу, чтобы ты был, был, был. Я так проебался, Миш. Но в этот раз всё исправлю, обещаю. Миш, ты прости. - Брось, Дюх. Это же я нежданно-негаданно сдохнуть решил, ты-то тут причем. Миш, я не забывал о тебе ни на одну минуту, пока пытался доказать себе самому, что чего-то стою. Миш, мне так стыдно и страшно. Миш, я ни разу не герой и вообще-то боюсь умирать, но гораздо страшнее даже представить, что придется учиться жить в мире, где тебя нет. Миш, я эгоист, ты во всём был прав. Миш, я так не смогу. Пожалуйста, Миш, ты ведь сможешь? Миш, мне пиздец страшно. Долгие проводы – лишние слёзы, да, Мишка? Андрей с силой оттаскивает себя от тепла, соскальзывает с камня и встаёт во весь рост. Со всех сторон начинает прибывать вода, пытающаяся сбить с ног, но Князь словно прирастает ногами ко дну. Вот уж нет, хуй тебе, сраная мёртвая вода. - Не ты. Со всей силы Андрей толкает Мишу с камня и почти сразу чувствует сам, как его накрывает волной. Князь инстинктивно пытается вздохнуть и сразу чувствует, как холодная жидкость щупальцами пробирается в рот, нос, уши, лёгкие, давит, давит, давит. Где-то на окраине Выборга маленькая коробочка падет на пол и трескается, выпуская из откинутой крышки черную кляксу. Миха улыбается беззубой улыбкой с первой парты. Миха с восторгом листает тетрадь с рисунками и стихами. Миха закидывает руку ему на плечи и с манящей простотой ведёт в свой мир, с благодушием предлагая разделить его напополам. Миха поёт песни на его тексты и оглядывается на его сторону сцены. Миха затягивает руку жгутом. Миха кричит. Миха отказывается. Миха презирает сказки. Миха вырос. Миш, я так…

***

Холод никуда не исчезает, только дополняется слепящим ярким светом, от которого неосознанно хочется закрыть руками глаза, вот только своих рук Андрей совершенно не чувствует. Зато чувствует чужие: сильные, большие, властвующие, поднимающие и несущие его куда-то прочь. Мир сужается до бесконечно белого. По телу скользят робкие обжигающие касания. Андрею хочется кричать, чтобы его оставили в покое, что ему больно, что тело изнутри как будто жарят на раскаленной сковородке, но звук застревает внутри и разлетается множеством обжигающих колючих шариков. Касания меняются: становятся медленными, успокаивающими, забирающими боль, и Андрей неосознанно хочет тянуться за каждым из них каждой бьющейся в агонии клеткой тела. Как же сука больно. Кажется, кто-то зовёт его. Андрей не узнаёт голос и, возможно, поэтому он вскоре исчезает. Боль наваливается новой удушающей волной. Боясь снова захлебнуться, Андрей с силой распахивает глаза. Бесконечно белое исчезает. Пустота. Голос почти сразу возвращается, начинает суетиться, скребется по внутренностям, выворачивает их наизнанку, зовёт. Андрей хочет, чтобы этот звук исчез, чтобы остался, чтобы бы он мог взять его за руку и провести сквозь исчезнувшее белое. Где я. Не ты, - бьёт пощечиной голос внутри разлетающейся черепной коробки. Андрею хочется не быть.

***

Он ощущает себя одной большой кровавой раной, куски которой ползут навстречу друг другу и всё никак не могут состыковаться в один пазл. Мир сужается до двух точек. Одна из них – те самые сильные руки, которые он помнит в самом начале существования. Руки до обидного избегающие, но Андрей чувствует их присутствие, силу, власть над ним; руки уничтожают боль, словно былинный богатырь, одолевающий докучающего деревню сказочного змея. Вторая – голос. Теперь голос кажется смутно знакомым. В отличии от рук, успокоения он не приносит: наоборот, как будто постоянно тормошит, не даёт упасть обратно в дарующее облегчение белое, что-то хочет, требует, тянет за собой. Андрей хочет сдаться этим рукам. Андрей порою ненавидит голос. И раз из раза послушно следует за ним. Постепенно становится немного легче. Среди исчезнувшего белого начинают появляться аляпистые рваные краски, и каждая из них по очереди приковывает внимание. От рук исходит теплое желтое свечение, о которое Андрей позволяет себе греться, словно кот у батареи в холодную зиму. То, что злоупотреблять этим теплом опасно, он понимает довольно быстро – свечение становится бледным, мёртвым, опустошающим. Ещё одно пятно – бледно-синее, появляется в пространстве часто и также часто исчезает. Его цвет Андрею нравится: от пятна тянет умиротворяющим спокойствием и надежностью, правда, в основном направленным не на него, а на желтое и голос. После каждого появления синего тепло рук становится ещё ярче, поэтому пятно Князь мысленно заносит в список одних из самых приятных вещей за время существования. Голос тоже обрастает плотью и приобретает владельца, наблюдать за которым теперь даже интересно. Он всегда излишне суетлив, заботлив и виновато (интересно, в чем) добр. От голоса к рукам тянется черная нить вязкой кляксы, иногда становясь тонкой и почти невидимой, а иногда разрастаясь до размеров исчезнувшего белого. Владельца голоса хочется предупредить, уберечь от черноты, и Андрей кричит, пробует пинаться ощущающимися чужеродным конечностями, откидывает в сторону что-то звонкое и хрупкое, пытается остановить синее, чуть не влетающее в пространство черной кляксы. Разрастающаяся нить замирает и истончается. Андрей выдыхает и каждый раз празднует маленькую победу. Тепло рук теперь охраняет его не только рядом, но и когда их владелец куда-то исчезает. Андрей немного скучает по этой близости, но в целом даже не против, - так черная нить практически теряет свою власть и становится вовсе полупрозрачной. Голос же рядом практически постоянно и Князь привычно укутывается им, как пуховым одеялом, притирается ближе, дышит. В голове оформляется раздробившееся на маленькие детские кубики слово: -Миша. На плече у Андрея впервые появляется новое: влажное и солёное. Он понятия не имеет, что это, но инстинктивно обнимает владельца голоса в ответ, давая себе зарок повторять слово каждый раз, как будет хватать сил. А потом становится страшно. Голос куда-то исчезает, появляется новое пятно, отсвечивающее решительным и немного агрессивно-красным, на чем-то настаивает и уводит голос прочь. Рук становится утешающе много, но это ни черта не успокаивает: черное заполняет со всех сторон, заливается в уши, рот, не даёт позвать знакомым словом. Андрей пытается спрятаться в руках, разогнать черное, но с ужасом проигрывает и просто замирает. Возможно, так оно не заметит. Не доберется. Ни до него, ни до голоса. Черное отступает также внезапно (слишком послушно), как и появляется, обратно истончаясь до едва заметной нитки. Андрей проваливается в небытие.

***

В следующий раз он осознает себя, сидящим на краю кровати и пялющимся в никуда. Вокруг непривычно тихо и пусто. Андрей спиной осознаёт набравшее силы разрастающееся черноё. Вязкая клякса, больше не живущая натянутой ниткой между голосом и руками, уже привычным жестом обхватывает его за спину, давит на затылок, затягивает вязким. Князь давится собственным криком. - Андрей? Впервые он не рад появлению в поле зрения желтого. Тепло рук хочется предупредить о незамечаемой им опасности, но тело снова расползается кровавыми кусочками пазлов, заново склеиваемых черным. Черное обхватывает прикроватную лампу и ехидно улыбается чужими губами.