Портной

Следующая неделя оказывается полной открытий, зачастую не совсем приятных. Первое, что они обнаруживают, - Реник, словно в любимом Настином симсе, не может покинуть пределы локации дачи Горшенёвых. Поручик честно предпринимает только две попытки: одну случайную, а вторую, как выражается сам Лось, превращает в «контрольный эксперимент». Оба раза Ренегат перестаёт подавать признаки жизни примерно через полтора километра от дома, сначала приобретая все оттенки синего и хватаясь за сердце, а потом мешком картошки сползая по сиденью. В первый раз повернуть назад, а не вдавить газ, направляясь к ближайшей больнице, Пору подсказывает чудо и божье провидение, не иначе. Второй – уже выверенная схема. Со свойственным ему любопытством Лось предлагает провести «эксперимент» в третий раз, но Поручик смотрит на него столь выразительно, что от идеи отказываются. Реник угрожает пойти пешком. Не совсем во-вторых, скорее во-первых с половиной, обитателям дачи открывается и обратная сторона медали – как только Ренегат собирается отбросить коньки, Андрей начинает шевелиться активнее, во время «контрольного эксперимента» даже весьма осмысленно поворачивая голову в сторону Горшка. Во-первых-с-половиной-на-ниточке, хуёвить Лосю перестаёт ровно в тот момент, когда он присоединяется к Мише, выжидающей статуей восседающего около Князева, но, стоит ему спустить на первый этаж, как Саша начинает жаловаться на головную боль и тошноту. Пор вздыхает и общим молчаливым решением приволакивает в спальню к Андрею матрас, на котором Реник и остаётся спать всю неделю под неодобрительные Мишины взгляды. Они, блять, не одинаковые: Ренегат пытается выжить, а он – Миха – охраняет. - Мих, - испуганно тянет Поручик, утягивая сопротивляющегося (здесь говори, если тебе надо!) Горшка в ванную комнату, - Мих, мне кажется, Андрюха его жрёт. Ей-богу, жрёт. Как вампир, только энергетический. Через щель в двери Миша угрюмо наблюдает, как наливаются здоровым румянцем князевские щеки, когда Реник, оставшись без охраны, робко подсаживается к нему под бок. - Не неси бред, - отрезает Миха, - они, когда рядом, только как голубки (пока) не воркуют. - Когда рядом – да, - соглашается Саня, - но в остальном-то… Слушать хуйню Миха не нанимался, поэтому он раздраженно покидает ванную и возвращается на пост. Ренегат, поспешно делая вид, что он тут случайно, да и вообще просто мимо проходил, ужом сползает обратно на матрас.       Наконец-то, во-вторых, оказывается, что остальной мир за пределами дачи почему-то не замирает и иногда хочет вовлекать их троих (а иногда и в некотором роде четверых) в свои дела. Миша регулярно звонит домой и разговаривает с дочками по видеосвязи, каждый раз заканчивая беседу долгими и скучными оправданиями перед Олей: нет, не забухал, честно, не ставлюсь, ну хочешь вены сфоткаю на поручиков телефон, у него камера хорошая, да какая ретушь, Оль, в самом-то деле! Да не надо приезжать, я тут с Сашками, ну да, да, надо жить дальше, я помню. Последнюю фразу сами Сашки одалживают в личное пользование, оправдываясь перед жёнами заученным мы тут с Михой, ну как его оставить, ты ж понимаешь! В конце оба добавляют трагическое придыхание, и Горшок привычным жестом закатывает глаза.              Впрочем, оправдываться перед женами оказывается на удивление легче, чем перед Яшей, отчаянно не понимающим, когда группа вернется к работе и что делать ему самому. Забалтывать Яшу, которому, в свою очередь, поручено забалтывать всю команду мюзикла, берётся Реник. На это он тратит три вечера за неделю, и каждый раз возвращается с первого этажа бледной тенью себя самого. Князь, змеюка такая, приветствует Лося расцветающей на лице улыбкой. Миша бесится. Не столько на Реника, сколько на собственные реакции – какая к черту разница, что возвращает Андрея к жизни, главное – возвращает же.              Не ты.              Новой переменной в уже привычном уравнении становится прилёт Балу. От него отмахиваться оказывается в сто раз сложнее, чем от жен и Яши вместе взятых, в первую очередь потому что не хочется. Шурка прилетает в день прощальной церемонии и, не застав на ней Мишу, ударяется в поиски, достойные агентов ЦРУ: обрывает телефон самого Михи, объезжает все окрестные притоны и даже почти заявляется на дачу, но вовремя останавливается Ольгой. Впрочем, Миша точно знает, что долго Олины убеждения дать Мише побыть одному (Шур, он не совсем один, честно, Сашки за ним присмотрят) работать не будут и мучительно пытается придумать, как представить Балу сложившуюся ситуацию. Идей за неделю находится примерно ноль, поэтому Горшок мрачно продолжает сбрасывать звонки и игнорировать Шуркины сообщения.              В-третьих, - Лиза. К этому открытию Мише не удаётся подобрать подходящего глагола, ограничиваясь одними лишь междометиями. С Лизой хорошо бы связаться хоть предложенной голубиной почтой, но спонтанно оказывается, что кусок оторванной этикетки с адресом таинственным образом исчез, и ни Реник, ни Миша, не помнят не то что записанного на нём текста, но даже и того, как вообще выглядел Лизин дом. Номера не-гадалки также ни у одного из них не оказывается, как и ответа на логичный вопрос Поручика, откуда тогда Лизка узнала адрес морга. - Я думал, ты написал, - оправдываясь, заявляет Лось. - А я думал – ты, - пожимает плечами Миха, которому в целом похуй. Не похуй сейчас глобально только на главное неизвестное всего уравнения – Андрея. Ему очевидно лучше – и это хорошо. К концу недели Князь с некоторым любопытством оглядывает окружающий интерьер, вяло бунтует против капельниц, улыбается Ренику, даже как-то пытается приподняться с кровати, но громоздким кулём заваливается обратно. Поручик, взявший на себя роль курьера, доставщика еды, уборщика и последнего оплота рациональности, пару раз порывается доёбывать Князя со скажи «мама», но встречается взглядом с Мишей и поспешно ретируется на первый этаж, практически ставший его личными владениями. Миша, отчаянно жалеющей о невозможности достать старые князевские рисунки, притаскивает гитару и вспоминает все песни со времён «Конторы», внимательно отслеживая изменения на лице Андрея. Тот слушает задумчиво, иногда чуть покачиваясь в такт Михиному голосу и радостно зудит ногами, когда сдающийся Горшок перебирает струны на первых аккордах «Скалы».              Больше, чем дни с оживающим Андреем, Миша любит только ночи. Они все реже становятся чередой тревожной дремоты, в которой он, резко просыпаясь и чувствуя выступающий на лбу холодный пот, панически бросается искать пульс на лежащей рядом руке, и всё чаще превращаются в миниатюрную картинную галерею одного зрителя.       Ночью, под свистящий храп, доносящийся с матраса, Князя можно рассматривать без всяких опасений и посторонних взглядов. Наблюдать за вздымающейся и опадающей грудной клеткой в россыпи шрамов, хмурящимися бровями, непроизвольно сжимающимися в кулак руками. Боящийся спугнуть ночной морок (и себя заодно), Миша разглаживает кончиками пальцев морщинку между бровей, мягкими поглаживаниями разжимает кулаки, смотрит. Наверное, всё-таки красивый. Наличие бьющегося сердца в целом украшает человека, делает Миша пометочку на мысленных полях.              Первым действительно неудачным днём становится старт второй недели пребывания на даче. Начинается-то он обманчиво хорошо: Андрей впервые сам пьет воду из придерживаемого Михой стакана, долго и внимательно рассматривает найденный где-то Поручиком старый постер Шутов и даже, кажется, находит на нём себя, неуверенно тыкая пальцем в изображение. - Молодец, Дюх, правильно, вот это – ты, а вот я, смотри. Я, видишь, да? Ми-ша, - по слогам тянет Миха, приходя в детский восторг от каждого заново освоенного Андреем действия, - А это Пор, узнаешь? И Шурка.       Замечательный плакат на самом деле. Помятый, затертый, явно из какого-то богом забытого журнала. А ещё без Ренегата, которого Андрей неосознанно ищет глазами в комнате с момента пробуждения.              Миша позволяет себе покинуть комнату меньше, чем на минуту: отнести стакан на кухню, снова набрать воды и сразу же обратно. Но не успевает. Опять.       Громкий удар от столкновения чего-то и пола настигает его, аккуратно наливающим воду из кувшина с фильтром. Горшок отбрасывает стакан в сторону и мчится по лестнице вверх с неожиданной для себя скоростью, перепрыгивая через две ступени разом.              Андрей сидит на рениковском матрасе, обхватив себя за голову руками, и натурально воет. В ногах лежит кусок разорванного плаката, второй, смятый комом, Миша замечает отброшенным в угол. Растерянный Лось неуверенно обнимает Князя за плечи. - Ты что, сука, сделал?! – рявкает Миша, отпихивая Ренегата в сторону и помогая Андрею подняться. То, что Князь стоит, - да, не сам, но стоит! – мозг отхватывает не сразу. Миша бережно сажает Андрея на кровать и опускается рядом на колени. - Мих, честное слово, я…ничего, - испуганно тараторит Реник, - я даже не понял, что случилось… Миша по-прежнему не идиот и знает, что Лось не виноват. И это пугает больше: на календаре общения с Андреем уже два года как можно поставить зарубку о полном непонимании, что теперь проживает в князевской голове на том месте, где раньше обитал Горшок. Он же, ну, не должен злится при виде их совместного изображения? Они же помирились? Или нет? Может, Князь просто этого не помнит? Или, что гораздо хуже, на самом деле этого хрупкого мира вовсе не хотел, и действительно звонил, ведомый лишь чувством вины? Продолжать эту мысль не хочется. Андрей бы так никогда не сделал. Не ты.

***

На третий день второй недели Миха просыпается посреди ночи от того, что Князь с силой сжимает его запястье. На четвертый - Реник на пол дня спускается на первый этаж, и возвращается вроде бы даже таким же, каким и уходил, а Князь, несмело опираясь на изголовье кровати, впервые встаёт сам. На пятый, когда Миша позволяет себе наконец посчитать историю с плакатом глупой случайностью, - пытается разнести комнату. Получается у него так себе, но Андрей, вооружившись поистине князевским упрямством, прицельно швыряет в стены скопившуюся на тумбочке посуду, отпинывает подушки и рычит на откровенно испуганного Поручика. - Пиздец, - в очередной раз оглашает комнату новая Санина мантра.       Вспышки агрессии из разряда ситуаций переходят в разряд неприятной сосущей под ложечкой стабильности. Андрей, пролежавший больше недели почти без движения, как будто начинает отыгрываться за свою беспомощность. Ренегат предусмотрительно убирает все потенциально кидательные объекты из комнаты, поэтому метать снаряды в стену у Князева больше не получается, что, кажется, его не сильно-то и расстраивает. Вместо этого он переходит на новый уровень, и Миша невольно вспоминает строчки идиотской иногда напеваемой Настей песни Устрой дестрой, порядок – это отстой!       Андрей пытается драться. Пару раз он подкарауливает входящего в комнату Пора и меткой ласточкой кидается ему прямо под ноги, делая подсечку, но ни разу не долетая до цели, опрокидывает на Ренегата тарелку с дымящейся манкой (почти сам ест, сам – греет изнутри Мишу за секунду до), и неожиданно опрокидывает Горшка на кровати, упираясь правой рукой ему в кадык. - Нормальный, блять, человек после коматоза сначала вспоминает, как член держать, когда ссышь, а это всё туда же, - ворчит Реник, отмывая комнату от каши. - Он и не в коматозе был, - огрызается Миха. – Хули ты знаешь. Лось пожимает плечами, потому что действительно не знает. И Горшок не знает. Сразу за всех предполагать вызывается Поручик. - Слушайте… - осторожно начинает он, - а если это…не совсем Андрюха? А хрень какая-то потусторонняя. Сейчас разведает всё, что Князю знать положено, а потом начнет младенцев жрать. - Он «Скалу» узнал, - неожиданно крысится Ренегат. – Андрюха это. - Узнал ту музыку, которая точно играет в Аду? – ехидничает Саня, уворачиваясь от криво запущенной Андреем подушки. Пор примирительно вскидывает руки и больше не берётся быть громкоговорителем общих опасений.       

***

К концу второй недели Миша неожиданно понимает, что устал, и методично начинает ненавидеть себя за это чувство. Хочется увидеть девчонок, отмокнуть в ванной, отключить мозг за каким-то фильмом, посидеть с гитарой, выспаться по-человечески, наконец. Мысли эти неправильные, инородные, гадкие: как можно устать, если здесь перед ним живой Андрей, руками уплетающий прямо с тарелки поджаренную Пором картошку? Князь же, как будто слыша эти мысли, начинает смиреть. Смотрит на Мишу тоскливыми глазами, по-рыбьи открывает рот, будто хочет что-то сказать, да не может, всё чаще сидит, обхватив руками колени и смотрит в одну точку. Миха ухаёт в чёрную дыру без возможности выбраться: дыру-то эту остальным и не видно – сверху старательно ёбаной простынёй сам прикрыл. Реник по-джентельменски покидает комнату (уже может), и Миша, откидывая остатки стеснения, подсаживается к Андрею ближе. Расцепляет сжатые руки, трепет по волосам, притирается носом к виску. - Всё хорошо будет, Андрюш, - вещает Миха скорее себе, чем ему, - ещё немного потерпим и наладится всё, ё-моё. Не из такого выбирались, правильно? Не из чего подобного они, разумеется, ранее не выбирались, но это Миша предпочитает оставлять за скобками. Андрей немного расслабляется, укладывает голову на плечо, прикрывает глаза. - Мы с тобой, Дюх, ещё наворотим делов: на Эльбрус поднимемся, песни новые запишем. Если захочешь, конечно. А если не захочешь, то и похуй, просто вместе на фестивали группами гонять будем. Там твои-то, небось, без босса совсем расклеились. - Ми-ша, - щекотит ухо хриплое и выверенное по слогам придыхание. Миха крепко зажмуривается и рывком разворачивает Князя к себе.

***

Вернувшийся Реник застаёт их дремлющими, прислонившись друг к другу. - Мих, - неуверенно начинает он, старательно игнорирую Мишину руку, в охранном жесте лежащую на князевском бедре. – Мих, спустись вниз ненадолго. Я побуду. В его голосе звучит что-то настолько жалобное и сдающееся, что Миша не задает лишних вопросов и, аккуратно переложив голову Андрея на подушку, босыми ногами шлепает на первый этаж. За столом обнаруживается напряженный, как тетива лука, Поручик и Шурка. - И правда не вмазался, - весело констатирует Балу, задорно салютуя пивом. Пор смотрит умоляюще. Миша в один шаг преодолевает расстояние до стола и застывает, не понимая, что делать дальше. Ёбаная простыня, словно того и ожидая, одним порывом Шуркиного голоса слетает с черной дыры, и Миха чувствует себя абсолютно голым. - Шур, - одним именем Миша вкладывает весь скудный набор эмоций, на который сейчас способен: чувство вины, радость от встречи, какую-то непомерную усталость, уже вторую неделю разделяемую на троих. Балу молча встаёт из-за стола и обнимает его. Михе кажется, что он снова тонет в мёртвой воде.