Портной

      Ренегат аккуратно устраивает обмотанного в простыню Андрея (не тело!) на кровати и переводит растерянный взгляд на друзей, словно спрашивая: дальше-то что? Пор по-хозяйски устраивает руку у него промеж лопаток и, мягко надавливая, уводит вниз. До Миши доносятся звуки закипающего чайника.       Миха тянется, чтобы снять простыню с лица и сразу отдергивает руку. Второй раз увидеть это невыносимо, невозможно, неправильно. Он не сможет. А что, если Князь очнется, не сможет пошевелиться, и просто задохнется под плотной тканью? Не давая себе передумать, Горшок резко сдергивает простыню и замирает.       Князев выглядит, ну…как Князев. С вполне себе целым лицом и закрытыми глазами, просто будто сильно уставший после гастрольного чеса, разве что с нездоровым сероватым оттенком.       Дрожащей рукой Миша касается его щеки и чувствует кожей едва уловимое тепло. Замирает. Рука, существующая сейчас совершенно отдельно от Михи, опускается ниже и останавливается на губах, улавливая слабое дыхание, словно в замедленной съемке очерчивает их по кругу, ползёт вверх, запутываясь в русых волосах. Андрей, Андрюша, Дюшенька, не ты, не ты, не ты.       Не совсем уверенный в правильности происходящего, Горшок тянет второй рукой простынь вниз, обнажая плечи, расчерченную шрамами грудь (новые? старые?), впавший живот, кладет руки на плечи и слегка надавливает. Под ладонями ощущаются крепкие (не рваные) мышцы. Правая рука переползает к груди и замирает, ловя редкое сердцебиение. Миша шумно выдыхает, нехотя отрывается только чтобы быстро расшнуровать собственные ботинки и забраться на кровать целиком. Снова тянется к простыне.       Вязкое затапливающее чувство стыда заставляет остановиться. Миха ложится рядом, обнимает себя за колени, и сжимается в комок.       Из полудрёмы его вырывает деликатное покашливание Реника, стоящего у входа в комнату с кружкой чая и тарелкой, полной бутербродов. - На вот, - суёт он нехитрую трапезу Михе, старательно глядя в сторону, - вниз спуститься не предлагаю, но хоть здесь пожри.       Миша недоуменно моргает – о какой еде может идти речь, если тут, прямо перед ними,- Андрей, настоящий, с всамделишным сердцебиением, - но чувствует предательское урчание в желудке и хищно впивается зубами в поджаренный хлеб.       Ренегат, видимо, посчитав, что его миссия выполнена, направляется обратно к лестнице. - Лось, - Миша отрывается от еды, гипнотизируя широкую спину, - Саш, подожди ты. Сядь. Пожалуйста, - добавляет он, чуть запнувшись. Реник садится на край кровати и замирает. - Можешь не отвечать, но я все равно спрошу: что там было, когда мы с Пором ушли? Я же видел…что было Андреем. Так ни одна хирургия не работает, даже, мать её, магическая. Ренегат зябко передергивает плечами. - Да не знаю я, Мих. Сначала свет вырубился, я уж подумал, что пробки вышибло и хана всем твоим идеям. А потом наоборот, как будто со всех лампочек на свете ебашить начало прямо в глаза. И ведьма эта твоя что-то говорит, говорит, мол, соглашайся, тебе на самом деле больше всех надо. Ну я и согласился. А потом всё.       Миша отчаянно не хочет знать, что там Ренегату нужно больше всех и как это связано с Андреем, когда перед ним лежит данность, полуприкрытая простыней, и у данности слабо приподнимается грудная клетка, рывками впуская в себя воздух. - Миш, я пойду. Хуёвит меня, - с обезоруживающей честностью признается Лось, - чай не двадцать лет – с бутылями по Финскому скакать. Переночую уже здесь, а завтра с утра уеду. - Да оставайся ты сколько влезет, - морщится Горшок. – Я ж не гоню. - Уеду, - упрямо повторяет Ренегат, вставая с кровати и вновь направляясь к двери. - Саш, - догоняет его Михин голос в спину, - ты это…извини меня. Сука я, Саш. К хуйне прицепился. Без тебя бы не вышло, понимаешь?       Реник на секунду замирает и кивает, так и не оборачиваясь к Горшку лицом, а затем, с какой-то удвоенной скоростью перебирая ногами, покидает комнату. Что бы там кто не говорил, а Миша Горшенёв умеет быть благодарным. Пусть даже если его благодарность заключается в том, чтобы никогда больше не упоминать фотокарточку, вечным призраком несбывшегося проживающую у Лося в кармане.

***

      Остаток ночи Миша проводит, то тревожно прислушиваясь к еле уловимому шуму дыхания, то поднося ко рту Андрея найденное на тумбочке Сашенькино карманное зеркальце, то задерживая руку там, где улавливались едва ощутимые трепыхания сердечной мышцы, и смотрит-смотрит-смотрит. Попускает между пальцами скатавшиеся под кровавой коркой волосы, очерчивает ключицы, задерживается на каждом шраме по очереди.       Миха никогда не задумывался, считает ли он Князя красивым. Статистически, наверное, да, раз за время совместной деятельности его количество баб превышало количество поклонниц–на-одну-ночь самого Миши в геометрической прогрессии. Удивительным, сумасбродным, вдохновляющим, до глупого принципиальным, полным идиотом, совершенным гением, личным демиургом, раздражающим тупицей – да. Но не красивым, нет. Миша бы точно запомнил.       Под утро Михе приходится отлучиться всего на одну жалкую минутку: воскрешения воскрешениями, а зов природы никто не отменял. Вернувшись в комнату, он понимает, что что-то неуловимо изменилось, и в одном прыжке оказывается у изголовья кровати. Сука.       Глаза Андрея широко распахнуты, ресницы чуть дрожат, расширенные зрачки хаотично мечутся, не фокусируясь ни на одном предмете. Миша с ужасом проглатывает мысль, что опять проебался, - Князь очнулся в совершенно одиночестве после путешествия на тот свет, в пустой комнате, не имея возможности зацепиться за него, - Миху - хотя бы взглядом, один, один, один.        - Дюх, Дюх, я сейчас, погоди, - неловко возится Горшок, аккуратно приподнимая голову Андрея и устраивая её на подушках. Глаза Князя замирают и останавливаются на Мише. - Вот, давай, вот так, удобно, да? Нормально? Дюх, нормально? – заполошно бормочет Миха, разом чувствуя всё тело каким-то большим и неудобным. Князь, разумеется, не отвечает.       Миха понятия не имеет, что делать дальше, как-то туда мысли и не заходили. План был простой: Андрей совершенно неправильно и без предварительного согласования с Мишей решил отправиться в лучший мир, накануне пообещав приехать и рассовав десяток подсказок по собственному воскрешению, - значит, Князеву нужно помочь вернуться. А потом уже действовать по ситуации. Ситуация случилась, а вот действий на неё так и не подвезли.       Тяжелые предупреждающие шаги на лестнице заставляют Миху вздрогнуть. О существовании мира дальше одной комнаты он как-то и забыл. - Ох бляяяяять, - неверяще тянет Поручик, замирая в проёме двери, - а я ж креститься так и не научился правильно. Он выглядывает из-за Михиного плеча, старательно разглядывая Андрея, а затем резко щелкает пальцами, от чего Миша чуть не слетает с кровати. Князь даже не моргает. - Реакция отсутствует, - деловито констатирует Поручик.       Князя иррационально хочется заслонить собой, спрятать, закрыть от посторонних глаз и прокусить любую руку, которая позволит себе к нему тянуться. Но это Пор, который продал свою машину ради идеи, в которую и сам-то не верил, Пор, который искал запасное тело, Пор, который вёл его за руку к столу с лежащим на нём Андреем. - Пиздец, Миш, - видимо, что-то в Михином лице всё же выдаёт это желание, потому что улыбка с Сани быстро сползает. - Пиздец, - соглашается Горшок. Повисает пауза. Пор нервно перебирает складки лежащего рядом одеяла. - Миш, его, наверное, как-то кормить надо. Он же не жрал, ну…С прошлой жизни, получается. Миху корёжит. Саня рассуждает так, как будто живой Андрей не сидит перед ними, не сводя с Миши внимательного взгляда, будто Андрей – какое-то домашнее животное или неразумное тело. Андрей – не тело. Не ты. - У нас тут капельница есть. И физрастворы - вспоминает Миша, - Оля мне делала, когда слезал. Реник должен уметь, наверное. Я тоже могу, но с …капельницами не пробовал. Где-то под рёбрами чувствуется резкий укол из ядрёной смеси стыда и вины: он же даже и не позвонил ни разу за два дня. Миша ставит мысленную зарубку исправить это в ближайшее время и тут же забывает. - Кстати, о Ренике, - чуть хмурится Поручик, – надо бы его к врачу, Мих. Сашку всю ночь лихорадило и полоскало, сам на мертвеца похож. Второй раз в сатанинских ритуалах участвовать – удовольствие на любителя. А я, Мих, не любитель. - Езжайте, разберусь тут, - отмахивается Миша. - Разберётся он, - по-старчески кряхтит Пор, поднимаясь с кровати. – И, Мих… Сегодня же прощание. Подозрительно будет, если ты не придешь. Мы все не придем, - чуть подумав, добавляет он. По всей видимости, в этой вселенной и парочке параллельных ей соседей ещё не придумали подходящих слов, чтобы описать, насколько Мише здоровенно, всеобъемлюще, ну просто совершенно похуй.

***

      Где-то в середине дня, предположительно вскоре после Андреевых похорон, Князь начинает немного шевелить пальцами. Усталый мозг не сразу вылавливает эти движения, и Михе поначалу кажется, что привычная недвижимая картинка, от которой он не может оторваться уже несколько часов к ряду, начинает идти мелкой рябью и сбоить, но потом чувствует слабое движение простыни, и резко подрывается. - Что, Андрюх, что? Болит что-то? Пить хочешь? Андрюх, а? – сбивчиво начинает тараторить он, не зная, куда кидаться.       Не движение – призрак движения – появившийся на секунду, тут же исчезает, и Андрей, словно потратившийся на него остатки сил, прикрывает глаза. Миша снова застывает. А вдруг и правда неудобно? Шея там устала или ноги затекли. Или в простыне холодно. Ёбаная эта простыня.       А вдруг Лиза ошибалась, и Князь уже вполне в своём уме, только, словно парализованный больной, не может об этом сообщить? Насколько по десятибалльной шкале унизительно очнутся в чем мать родила, да ещё и в малознакомом помещении под пристальным взглядом человека, с которым за два года и говорил-то всего пару раз? С ёбаной простынёй точно надо что-то делать, ну. - Дюх, я сейчас, я быстренько, - севшим голосом предупреждает Миха, не имея никакой уверенности, что обращается к Князю, а не к себе.       Ёбаная простыня соскальзывает предательски легко, будто только коварно и ожидая, что Миша робко потянет за край. Не давая себе опомниться, Миха сдергивает её одним движением, попутно не решив, куда девать глаза. Смотреть на Андрея – это какое-то почти унизительное предательство, отвести взгляд – и рисковать пропустить новое мимолетное движение ресниц, пальцев, слегка дрожащих губ. Миша, да здравствует анархия, выбирает что-то среднее: гипнотизирует грудную клетку Князя, почти на ощупь прикрывая его одеялом.       Простыня летит в угол и Горшок торжественно обещает себе спалить её на жертвенном костре в самое ближайшее время.              Оля говорила (Оля, Оленька, надо позвонить), что, когда он сам валялся в невменозе, она часто держала его за руку, обнимала и что-то обязательно рассказывала. Миха не уверен, что это приносило хоть какую-то пользу дальше успокоения самой Ольги: сам-то он этого ни разу не запомнил, не было никаких продирающихся сквозь ломку успокаивающих голосов. Но, может, так правильно? Так надо? Андрею надо?              Не давая себе передумать, Миша касается лежащих поверх одеяла пальцев, проводит указательным по мизинцу, накрывает руку своей, слегка сжимая, чувствует на запястье неровный пульс. Откашливается. - Андрюх, знаешь, у меня тут новая любимая сказка появилась: «Конёк-Горбунок». Уебанское название, да? Но ты слушай: в некотором царстве, в некотором государстве… Мир за пределами комнаты окончательно растворяется в звуках его собственного голоса.