Портной

      Если верить второй ссылке браузера, у него есть максимум неделя и минимум три дня. Один день безвозвратно потрачен на поиск ответов и отскабливание себя от различных по плотности поверхностей, второй, скажи кому - засмеют, – на гадалок с хрустальными шарами.       Уже на третьей бабе с огромными перстнями на пальцах Миха понимает, что погорячился в своей уверенности. Все они выглядят, как одна – с ярко подведенными глазами, длинными когтями, приторно хриплым голосом и в цветастых широких платьях. Слегка меняется только антураж на столе: карты с непонятными рисунками сменяются, прости господи, вороньими костями, затем деревянными кубиками, на которых изображены непонятные буквы вместо привычной россыпи точек, рунами в крошечном сером мешочке и даже целым алтарём, на который гадалка сыпет что-то вроде вонючих индийских приправ. Кроме очевидного шарлатанства, каждая из них совершенно одинакова в самой противной общей черте – испуганными и какими-то разочарованными глазами, когда Горшок с остатками надежды растолковывает цель своего визита. Секундное замешательство, для разнообразия, у каждой завершается своим образом – кто-то деловито рекламирует услуги спиритических сеансов, другие распинаются о вреде вуду. Остальных Миха даже не старается слушать, демонстративно громко хлопая дверью, выпускающую его из душных помещений в липкую питерскую жару.       Примерно после седьмой бабы Миша начинает задумываться о несостоятельности своего плана. После одиннадцатой – вспоминать утренний монолог сросшегося со стулом в углу Реника. После пятнадцатой – подозревать, что возможно, только возможно, в его словах крылось некоторое зерно истины. После восемнадцатой Горшок сбивается со счета.       Дело близится к вечеру, температура воздуха наконец спадает, дышать и думать становится немного легче. Миха достаёт из кармана листочек с записанными адресами и вычеркивает ещё один. Сука.       Нихуя не может быть, чтобы он просто придумал себе всё это. Он не спятивший.              На уже порядочно выпившего Захара Миха натыкается после следующей когтистой бабы где-то, как иронично, на просторах Купчино. Тот радостно облапывает его за плечи и в высшей степени признательности протягивает уже початую бутылку пива. Миша качает головой: нет, не сейчас. - Выглядишь погано, - без обиняков замечает Захар, – краше в гроб кладут.       Породи сегодня такую формулировку кто угодно другой, Миша, не задумываясь, сцепился с ним прямо здесь, среди разбросанных по высохшей от жары земли недокуренных бычков и разбитых стеклянных бутылок. Но это был Захар, прямолинейности которого проигрывало не только пятилетнее дитя, но даже и сам Горшок. - Тебе бы из гроба-то обратно, Мих, - продолжает Захар, полностью игнорируя абсолютно пустые глаза собеседника, – с таким лицом и Лизка втридорога не поднимет.       Миша думает о том, что в бумажном списке осталось ещё два адреса, и дальнейшего плана у него нет-нет-нет. Миша хочет выть от злобы и бессилия, потому ебаное уравнение Андрея оказывается нерешаемым, все подсказки – липовыми, а казавшийся ночью идеальным план – навозом из под того самого коня-уродца. Миша садится на спинку скамейки, ставит ноги на сиденье и смотрит куда-то поверх многоэтажек в небо. Не ты.       Захар продолжает что-то активно рассказывать, жестикулируя опасно наклоняющейся горлышком вбок бутылкой, садится рядом, протягивает сигарету. Горшок закуривает, не отводя глаз от начинающих темнеть облаков. Кажется, дождь собирается.       Миха думает, что уже примерно вечность он пытается собирать разбросанные крошки хлеба, чтобы в конце найти даже не пряничный домик с ведьмой внутри, а мраморный могильный камень с аккуратно выцарапанной на нём черточкой между датой рождения и смерти. Нет, Андрей бы с ним так не поступил. Не Андрей. Не ты. Впереди ещё два адреса и, если верить в максимум, пять дней. Дохуя.       Захар продолжает махать прямо перед носом бутылкой пива, и Миша, не выдержав, перехватывает её и делает жадный глоток. За здравие, Андрюх.       Что-то скребется в глубине сознания, ускользающее, недопонятое, однозначно верное, как замоченная в раковине сразу после трапезы тарелка с остатками гречки. - Погодь, Захар, - морщится Миша. - В смысле втридорога не поднимет?       Захар, теряя мысль уже разогнанного повествования, на секунду замолкает, словно вставляя в старую кассету воспоминаний карандаш, и отматывая с его помощью пленку назад. - Ну... Лизка. Я как-то о ней рассказывал, даже песню по мотивам предлагал написать. Лизка -некромааантка, ада имммиграааантка, - нарочно фальшиво тянет Захар и залпом допивает пиво. – Только Князь меня тогда нахуй послал. - Гадалка? – мучительно пытается вспомнить Миша, старательно игнорируя пропустившее удар от упоминания Андрея сердце. – Ну и правильно послал, значит. Суки они все продажные. - Не_совсем_гадалка, - заговорщицки и немного пьяно шепчет Захар в самое ухо. – Гадалки…Они …знаешь…. А Лизка! Лизка!       Так и не найдя подходящих слов он показывает руками что-то гигантское и откидывает в сторону истлевшую до фильтра сигарету. - Лизка – да, - многозначительно заканчивает Захар. - Только в последнее время её хуй выцепишь. Андрюха вон вроде так и не дозвонился, собирался лично до Выборга переться. - Андрей…что?! – Миша давится уже давно проглоченным несчастным глотком пива и резко оборачивается к Захару, чуть не слетая со спинки скамейки.       Захар выглядит слегка виноватым, как человек, невольно раскрывший чужой почти секрет: когда вроде бы и не просили язык держать за зубами, но негласно это подразумевали. - Да я хуй знает, Мих. Он мне никаких подробностей не сообщал, если тебе это интересно. Случайно встретились у одного из баров через недельку после «Окон», даже нормально поговорили, ну, знаешь, по-человечески. Он сказал, что наслышан о том, как мы с тобой по больничкам вместе ездили, а я ответил, что как, мол, иначе, или так, или Лизку уже вызывать надо будет. А он как-то прямо закусился с этой темой, всё расспрашивал, адрес узнавал, при мне звонить пытался, да вроде она так трубку и не взяла. Рассказать надо было, да? Ты прости, я как-то и забыл, все какая-то хуйня друг за другом происходила, там не до Князя уже было. А потом вот, - бесхитростно разводит руками Захар, пытаясь заглянуть Михе в глаза и одновременно залпом допивая многострадальное пиво.       Миша думает, что был бы не против всё же съездить Захару по лицу за эту выборочную забывчивость или же хотя бы на час за последние двадцать с хуем лет оказаться в том мире, где могло бы быть не до Князя.       Захар отрывает неаккуратный кусок от бутылочной этикетки, извлекает откуда-то из недр кармана шариковую ручку и начинает торопливо неразборчивым почерком записывать на обратной стороне адрес, после чего протягивает этикетку Михе. Горшок подаёт руку для прощального рукопожатия и залихватски спрыгивает со скамейки, чувствуя какой-то воистину молодецкий прилив сил. - Только ты это, - звучит ему в спину удаляющийся голос. – Не едь один. Прихвати с собой кого поживее. Без него Лизка с тобой и разговаривать не будет.

***

      Не-совсем-гадалка Лизка оказывается на вид девчонкой неопределённого возраста, из тех, у кого в магазине с алкоголем подозрительные кассирши на всякий случай спрашивают паспорт лет до пятидесяти. У не-совсем-гадалки выкрашенные в серебристо-белый волосы с темными корнями, старые пижамные штаны и отсутствие полагающихся гадалке длинных красных когтей. И, просто заодно, выражение лица такое, будто, открыв дверь в свою небольшую квартиру на окраине Выборга, она делает невероятное одолжение всему миру.       Лизка, не задавая ни одного вопроса, подается к стене и пропускает в крохотную прихожую сначала Реника, а затем и самого Мишу. Место в помещении разом заканчивается, Лось неуклюже наступает Михе на ногу и, кажется, готовится тихонько ворчать. - Разувайтесь, - бросает не-совсем-гадалка Лизка, смеряя их подозрительным взглядом. – От Захара, да?       Ворчание Ренегата резко обрывается. О дополнительном множителе в увлекательном уравнении горшковского безумия в курсе он не был и явно предпочел бы не знать подробностей дальше.       Вслед за Лизой они проходят на крошечную кухню, вмещающую в себя кроме гарнитура небольшой стол и две табуретки. На одну из них не-гадалка сразу присаживается сама, вторую занимает Горшок. Лось остаётся стоять у двери, привалившись всем весом к косяку и символизируя что-то среднее между символом вечной укоризны и памятником показательного похуя. Лиза выжидательно молчит, явно не собираясь демонстрировать чудеса клиентоориентированности. - Короче, дело есть, - наконец начинает Миха, поняв, что пауза слишком затянулась. - Захар обрисовал в общих чертах, - кивает Лизка, неотрывно глядя на стремительно съеживающегося в проёме двери Ренегата. – Фотку надо. - Фотку? - Вы вообще хоть один фильм ужасов смотрели? – приподнимает брови не-гадалка, и Миха неожиданно ловит себя на интересном наблюдении: а девка-то ни разу не моргнула. – Всегда нужна фотка покойного. Мишу накрывает волной нереальности происходящего. Чуть больше двух дней назад Князев обещал приехать к нему на дачу и поговорить, как в старые-добрые, а сегодня он, Мишка, сидит на явно видавшей виды кухне где-то в жопе Выборга и пытается вести диалог то ли с рептилоидом в человеческой коже, то ли с заядлой любительницей кислоты. И самое страшное – считает всё это отличное идеей. - Нет у меня фотки, - демонстративно хлопает себя по карманам Миха, - я, блять, не фанатка малолетняя, фотки с собой таскать.       Улыбка Лизы становится какой-то хищной, а Реник, кажется, уменьшается под её взглядом раза в полтора. - Ну раз нет, то и валите на все четыре, - неожиданно спокойно отвечает девка. - Ты чо, бля, - не выдерживает Горшок, - мы сюда тащились из Питера, чтобы… - У меня есть, - Лось наконец-то отлепляется от косяка, и, старательно не глядя на Миху, протягивает Лизе крошечную фотографию, вроде тех, что вклеивают в паспорт.       Миша успевает заметить, что на черно-белой фотке красуется тот Князев, которого Реник и знал-то едва ли: совсем юный, только после реставрационки, в очередном идиотском свитере и с обесцвеченными волосами. - Серьезно? – выгибает рот Лиза. – Это шутка была. Пиздец вы, дяденьки. Нахрен мне ваши картинки, чесслово, - и снова, не моргая, начинает пялится на Реника. Суку Ренегата Мише хочется пытать калёным железом с особой, мать её, жестокостью. Не ты, блять. - Ладно, к делу, - не-гадалка оттряхивает пижамные штаны от невидимых крошек, - адрес скинете мне сообщением, тянуть особо не советую. А, да, и про воду не забудьте. - Какую ещё, ё-моё, воду?       Лиза смотрит на них даже с некоторой жалостью, как на недоразвитых.        - С тебя – живая, - тычет она пальцем в застывшего истуканом Лося, - с тебя, - наконец-то переводит взгляд на Мишу, - мертвая. Каждому дано по его вере, как вещали классики. Наберёте…где-нибудь. Да сами знаете, что я распинаюсь.

***

      Из обшарпанной девятиэтажки они выходят уже ночью. Миша ежится: то ли от зябкого ветра, то ли от общей усталости, разом десятками тонн осевшей на плечи. Впервые за последние сутки он чувствует желание оказаться дома, в своей кровати, закрыть глаза и провалиться в густое всепоглощающее сраное ничто. - Реник, - почти миролюбиво мурлычет Миша, направляясь к машине, - ты мне рассказать ничего не хочешь?       На Лося смотреть даже немного жалко: от былой утренней уверенности в нём не остается и следа, руки безвольно висят по бокам, спина сгорблена, очки еще в подъезде съехали на край носа, да так там и остались. Всем огромным Ренегатом он будто превращается в квинтэссенцию растерянности и беспомощности. Мише кажется, что, упади откуда-то сверху прямо в руки Леонтьеву топор, тот без малейшего замедления передаст его в Михины руки, а сам ляжет башкой на капот своей же машины, как на импровизированную плаху. В общем и целом, от такого расклада бы Миша сейчас не отказался. В общем…В общих чертах… Горшок резко замирает, и плетущийся сзади грустной тенью Лось, чуть не сбивает его с ног. Захар обрисовал в общих чертах. Вот только нихуя он Захару не рассказывал.