Дурная кровь

      Слёзы сменились ступором. В ушах шумела кровь, перед глазами стелилась красная пелена и всё внутри болело так, что вдох сделать было сложно. Ренджун не понял, в какой момент его подняли — дёрнулся, когда по лицу прошлась колкая снежная горсть, глотнул ледяного воздуха и закашлялся натужно, жутко. Его выворачивало наизнанку.       — Воды дай, что ты стоишь!       Все звуки доносились будто издалека, из глухой бочки. Ренджуна рвало, он упал на четвереньки, содрогаясь от спазмов, но не смог выдавить из себя ничего, кроме слюны и едкой желчи. Лицо его снова утерли снегом, в губы ткнулась горлышком бутылка.       — Пей. Пей, милый, — по спине скользнула рука, она дрожала. — Боже, Джисон! Какого черта ты через центр поехал? Я же говорил тебе…       Другой голос принялся бормотать что-то виноватое, неразборчивое, и Ренджун, невольно отпив воды, закрыл глаза и опустился в снег. Нервы жгло, будто живьём содрали кожу, в них что-то стонало и ворочалось, и обжигающий холод казался почти умиротворяющим. Время текло медленно, было пустым и бесцветным. Ренджун так устал. Хотелось остаться здесь, в этой тишине. Но ему не позволили, сунули в выстуженную карету, закутали в плащ.       — Это был не он, слышишь? — просочился голос в сознание.       Тело Джемина, трясущееся и лихорадочно горячее, прижалось сбоку, и Ренджун повернул к нему голову, поглядел в это знакомое лицо, и будто бы увидел его впервые. Сведённые к переносице брови, играющий на бледности кожи нездоровый румянец. Чёрные, пронзительные глаза.       Джемин смотрел так, будто говорил правду. Хотя Ренджун видел — видел сам то, поверить во что так до конца и не мог, отравляющее каждый его вздох осознание.       Безжизненное тело его единственного друга, висящее в петле в окружении мрачного, оранжевого зарева факелов, сливающихся с рассветным небом.       — Это не Джено.       Маркиз снова открыл рот, но сказать больше пары слов не успел. Ярость пробуждалась внутри, неостановимая, страшная — ухватив его за грудки, Ренджун вскочил. Даже сейчас он продолжал врать?       — Замолчи, — вскрикнул он, тряхнув маркиза, и голова того мотнулась назад, будто у тряпичной куклы. — Ни слова больше, не смей говорить мне ничего! Я не поверю ни единому лживому слову, исходящему из твоих уст.       Стащив Джемина вниз, на пол кареты, Ренджун прижал его сверху, с силой сжал плечи:       — Тебе приказали сделать так, да? И что теперь, ты и меня убьёшь? Зачем только мучить было нас двоих? Ты проник в мою комнату и постель, чтобы воткнуть нож в спину. А я ведь поверил — вот идиот! — что ты действительно хочешь помочь. Но ты не позволил спасти Джено, — он запнулся, когда сердце пропустило удар, и в груди стиснуло болезненно. — Продолжал врать, что поможешь, а сам просто держал меня взаперти, пока не стало слишком поздно.       То ли от боли, с которой Ренджун держал его, то ли от отчаяния, в чужих глазах вспыхнули слёзы, Джемин накрыл его ладони своими:       — Я не врал! — простонал он. — Это был не он, я клянусь. Ты перепутал. Не знаю, где Джено сейчас, думаю, где-то в дороге в Серединные земли. Совсем немного, подожди ещё чуть-чуть: если не будет снежных заносов, мы доберёмся в поместье через неделю — наверное, он будет уже там, я обещаю…       Мундир. Этот чёрный мундир с золотистыми пуговицами!.. Ренджун видел его каждое утро, когда просыпался. Летом, устраиваясь на стриженом газоне, подкладывал его в качестве пледа — Джено занимался фехтованием, оставляя ему маленькую частичку себя, будто боялся, что он заскучает. Скучая, собирал короткие меховые ворсинки с мундира, когда зимним ранним вечером Джено возвращался с тренировки домой, снимая по пути теплый плащ. Прижимался лицом к колючей шерстяной ткани, припадая к чужой груди, чтобы услышать биение чуткого, родного сердца.       Ренджун не перепутал бы никогда. Он узнал бы этот мундир в темноте и на ощупь, увидев мельком, второпях — ведь это была бессменная форма его любимого человека. Единственного, кто оставался на его стороне не смотря ни на что.       Маркиз продолжал что-то бормотать, и пальцы его, будто в забывчивости, продолжали успокаивающе поглаживать ладони — Ренджун отдернул руки, словно обжегшись. Нет, Джемин бы не понял. Он продолжал считать его пустоголовой куклой, играть которой было удобно и просто. Он ведь всегда смотрел на Ренджуна так, с самого начала. Наивно было полагать, что маркиз способен измениться. Любовь? Такие люди не способны были на чувства. Ренджуна схватили, как шахматную фигурку, безжалостно и равнодушно, по ходу игры не заметив, как раздавили единственного гвардейца, его охранявшего.       Гнев, бурлящий в крови, словно лавовые потоки, заледенел. Ренджун сел на скамью, слепо уставился на Джемина, замершего на полу, будто настороженный зверь. В нагрудном кармане его виднелся край голубого шелкового платка, и Ренджун зацепился взглядом за этот осколок собственных чувств, порезался болезненно, смертельно.       — Два года назад, на балу ты и правда видел меня?       Маркиз непонимающе нахмурился, кивнул осторожно. Выпрямившись, он вернулся на скамью, облизнул пересохшие губы и робко, заискивающе улыбнулся:       — Три года назад. Ты был таким красивым, я всё думал…       — Я не понимал, зачем ты ведёшь себя так, пытаешься сблизиться: решил, что это приказ короля. Но ведь не было нужды лезть в это дело, ты и так должен был унаследовать титул герцога и ни в чём не нуждался. Тебе не нужны были деньги ни от него, ни от меня — я и так не обладаю богатством и во дворце нахожусь в положении пленника, не могу дать тебе ничего, — перебил Ренджун.       Картинка потихоньку складывалась перед глазами, он сглотнул, но в горле было сухо, будто от песка:       — Но тебя интересовало не это, ведь так? Ты увидел меня три года назад, а после искал обо мне информацию. Узнал слухи о том, что я сплю с собственным братом — смешно было видеть, как холоден я к окружающим, не смотрю даже на тебя?       Джемин вздрогнул, глаза его распахнулись широко. В них мелькнуло осознание, потом страх:       — Я не…       — Ты сблизился со мной для того, чтобы забраться в постель, — выдохнул Ренджун, и силы разом покинули его. Во рту стоял горький привкус, и голова кружилась. — Снова будешь врать, что это не так? Ты не знал обо мне ничего, кроме грязных сплетен, и в первый же день попытался предложить себя.       Неужели Джено и правда погиб из-за этого? Очередной мужчина, желающий присвоить его, отказался терпеть единственное препятствие на своём пути. Всем им нужно было его тело. Не имело значения, какую цену требовалось заплатить.       — Мне жаль, — всхлипнул маркиз. Ладони его сжались на распахнутых полах плаща, лицо склонилось вниз, побледнело. — Но это было только поначалу — боже, я ведь влюбился, как идиот! Думал, как это захватывающе, завязать отношения с южным принцем, красивым настолько, что даже его собственный брат не устоял. Но сейчас я правда люблю тебя, Джуни.       — Не называй меня так, — всхлипнул Ренджун. Слезы стояли комом в горле, но он упрямо сглотнул их, зажмурился. — Не говори со мной больше. Я не хочу слышать ни слова.       Ближе к полудню сделали остановку, свернув с главного тракта на заснеженную, густую ельником обочину у реки. Через крошечное окошко, растопленное дыханием, Ренджун видел, как гибкая фигура кучера, вооруженная топором и ведром, утопая в снегу по колено, проложила путь к замёрзшей водной глади. Река сверкала, словно осколок зеркала, слепила глаза, и смотреть на эту спокойную картину было невыносимо. Ренджун представил, как бредёт по снегу, ступает небрежно на скользкий лёд. Интересно, сколько шагов он смог бы сделать?.. Северные реки были обманчиво спокойными сверху, но внутри таили сильные течения. Он не успел бы издать вздох или стон, погрузился в ледяную воду, разом крадущую дыхание. Мгновение — и всё было бы кончено. Встретились бы они с Джено после смерти?.. Испорченный принц и вынужденный убийца.       Кучер, укутанный по самые глаза, пыхтя и спотыкаясь, вернулся, плюхнул перед собой ведра и уселся в снег перевести дух. После, сдёрнув шарф, он заглянул в карету с любопытством, шмыгнул розовым носом:       — Ваше сиятельство, — протянул он, и маркиз досадливо отмахнулся.       — Заканчивай, Джисон, это не смешно. Лучше забирайся внутрь, погрейся. Я напою лошадей, — распахнув дверцу кареты, тот шагнул на рыхлый снег, подошёл проверить лошадей.       Ренджун сидел тихо, в полусонном, немом ступоре. Он не сразу сообразил, что прошмыгнувший внутрь парнишка обращается к нему:       — Ваше Высочество, вас укачивает? — спросил тот, по-птичьи склонив голову в сторону. — Пожалуйста, съешьте что-нибудь. До вечера ещё далеко, а в дороге обедать будет не так удобно. Я постараюсь управиться вовремя: на главном тракте есть трактир, мы сможем остановиться на ночь.       Подняв крышку скамейки, он извлёк оттуда деревянный сундук, достал хлеб, вяленое мясо и яйца. От запахов еды Ренджуна замутило, он заткнул рот, едва справляясь с рвотными позывами, и Джисон ойкнул, едва не выронил нехитрый обед, поспешно запихнул его обратно.       — Простите, простите! Вот вода, — он достал флягу, протянул Ренджуну, и тот ухватил её двумя руками, сделал глоток.       Желудок успокаивался нехотя, и от холодного питья мурашки на коже засуетились, колючие, пробуждающие дрожь внутри.       Порывшись в скамейке, Джисон тяжело вздохнул, глянул в его сторону украдкой. В руках он мял бархатный мешочек, и когда Ренджун вернул флягу, тихо предложил:       — Может, хотя бы яблоко? — извлекая крупный, красно-бордовый фрукт, чтобы вложить ему в ладонь.       Сердце ёкнуло, когда Ренджун коснулся тонкой кожицы, втянул носом знакомый аромат.       Кровь на мундире Джено была такой же яркой. Он заколол Джехёна, а потом вытер о себя меч. Так, будто знал, что больше мундир ему не понадобится. Оказывается, это был прощальный подарок — корзинка зимних яблок, и Ренджун так радовался, когда получил его. А потом Джено умер, всего день спустя.       В груди всё горело огнем, Ренджун застонал. Воздух… он едва мог дышать, будто на себе ощущал безжалостную хватку джутовой грубой веревки.       Джено повесили из-за него.       Если бы он только знал!.. Если бы смог догадаться, что тот задумал расплатиться за мнимую свободу собственной жизнью, а Джемин не даст и шагу ступить из комнаты, чтобы попытаться его спасти.       Глупые, невыносимые оправдания. Ренджун мог бы сбежать через окно, ранить Джемина… сделать хоть что-то, а не сидеть вот так, словно безвольная пустоголовая кукла. Нет, даже раньше: он должен был догадаться обо всем, потребовать Джехёна увезти его на Юг тут же, не возвращаясь в комнату. Не позволять Джено приблизиться. Оставить его жить, не растратив себя впустую.       Только он был во всём виноват.       Сознание помутнело, и картинка перед глазами подернулась темнотой по краям. Тело наливалось онемением, в ушах стоял натужный, резкий звон — он становился всё громче и громче, пока не слился с безумным, сорванным стуком сердца.       И больше не было ничего.       В отдалении кто-то кричал и ссорился. Хлопнула дверь, послышались шаги, и что-то прохладное коснулось щёки осторожно, трепетно.       — Я всё испортил. Что же мне делать, умереть?       — Умри.       Выдавить из себя это единственное слово оказалось так тяжело, Ренджун замер, глотая воздух. В голове шумело, будто приливом, и сердце казалось каменным, лежало в груди невыносимым грузом.       Живи.       Ренджун говорил себе это с двенадцати лет, когда жизнь его оказалась скомкана, будто бумажный листок, выброшена вон. Он должен был умереть ещё тогда, и никто не пострадал бы. Ни Джено, его лучший и единственный друг. Ни Джехён, отравленный властью и нездоровой привязанностью.       Умри.       Ренджун моргнул, и вдруг разглядел над собой незнакомый потолок, и лицо Джемина, перекошенное болезненным сожалением. О чём он скорбел теперь? О том, что из-за него был мёртв человек, а другой хуже, чем мёртв? Или о том, что его забавная игра превратилась вот в это, и желанная игрушка оказалась раздавлена?       — Я не могу умереть сейчас, — маркиз опустил вниз чёрные, тяжёлые печалью глаза. — Я должен доставить тебя в безопасное место. Поднимайся. Нам нужно продолжать путь.       Они снова вернулись в карету — та стояла выстуженная, покрытая коркой льда. Но холода Ренджун не чувствовал. Он весь словно превратился в одну из скульптур из королевского сада — такой же бесчувственный, замерший в жуткой статичности. Не живой, но пока ещё и не мертвый.       На постой они остались в неприметной таверне на побочном тракте. Там была всего одна комната для посетителей, и дородная, улыбчивая владелица, проводив путников, предложила нехитрый ужин: мясной суп, мятую картошку и сметану. Поблагодарив, маркиз сунул ей пару золотых монет, и, склонившись, попросил о чем-то тихим, извиняющимся голосом. Вслушиваться Ренджун не стал. Он присел на кровать, в немом ступоре окинул взглядом крошечную комнату. Несмотря на мороз, здесь оказалось тепло: пространство между бревен в стенах было забито мхом и пенькой, в очаге пылал ярко огонь. Просто и уютно — дубовая кровать, сундук в углу, маленький стол на четырех ножках и лавка. Джено бы понравилось. Покрытое толстым слоем изморози окно представало странной, диковинной картиной — когда-то в детстве Ренджун обожал разглядывать эти узоры. Вместе с лучшим другом они могли часами просиживать в общем зале у окна, рисуя в воображении чудесные, волшебные картины.       Теперь это были всего лишь бессмысленные линии.       Уходя, Джено забрал с собой всё, и в то же время не изменилось будто бы ничего. Как мог Ренджун продолжать жить, когда Джено не стало? Разве имело это смысл, если всё сложилось вот так? Раньше Ренджун думал, что потерял свой дом, раз ему некуда вернуться. Но теперь — теперь лишь он понял, что всегда мог вернуться к Джено. Пока тот жил и дышал, ему больше ничего было не надо. Ни южного моря, ни цветочных полей, ни даже маминого дома. Джено был всем, в чём Ренджун по-настоящему нуждался, единственным, кто имел значение.       — Ты снова думаешь о чем-то дурном. Прекращай, — стянув камзол и ботинки, Джемин размял занемевшую спину и ноги.       Искусанное морозом лицо его было покрыто розовым румянцем, и глаза слезились от колкого ветра. Он выглядел измождённым, но всё таким же упрямым — упрямство это вызывало уважение, и вместе с тем гнев. Он всё ещё думал, что сможет заставить Ренджуна подчиниться.       — Я попросил принести горячей воды, что-нибудь поесть и выпить. К сожалению, цветочного мыла здесь нет, так что придется воспользоваться обычным. Я бы попросил растопить баню — госпожа Мин сказала, за заднем дворе есть она, — но раз нам уезжать рано утром…       — Хватит. Просто оставь меня.       Маркиз осекся, опустил голову вниз. Челюсть его была напряжённо сжата, и ресницы черные, влажные, легли на щёки. Глаза бегали туда-сюда под пергаментно тонкими веками так, будто Джемин судорожно размышлял о чем-то. Вздохнув, он уставился на Ренджуна не мигая:       — Ты можешь ненавидеть меня. Но не думай, что я позволю тебе истязать себя. Ренджун, тебе нужно поесть.       Упрямо помотав головой, Ренджун наклонился, скинул ботинки и прямо как был, в плаще и камзоле, свернулся на покрывале. Всё произошедшее казалось страшным сном. Как страстно Ренджун хотел сейчас проснуться!.. Беспомощно, отчаянно желал оказаться там, в ледяных стенах северного дворца. Жмурясь и вздыхая, тереть сонные глаза, щиплющиеся от серого света, проникающего в комнату через щель в шторах. Умыться теплой водой, причесать волосы и позавтракать вместе с Джено, слушая его забавные истории о событиях в городе. Выйти вместе во двор — Джено настаивал на бы на том, чтобы нести его корзинку с вышивкой, а Ренджун фыркал и отказывался, чтобы в конце всё равно согласиться.       Оповестив о своем прибытии стуком, хозяйка постоялого двора внесла внутрь большой тазик, ловко сгрузила рядом на столе чистые полотенца.       — Подать ужин через полчаса? — поинтересовалась она, и маркиз кивнул.       Когда дверь за её спиной закрылась, он развернулся на каблуках, потянул Ренджуна за плечо:       — Раздевайся.       Неужели так сложно было оставить его в покое?       — Я не собираюсь… — начал он, но Джемин, потеряв терпение, рванул в стороны полы камзола, и пуговицы поскакали по полу, словно рассыпанные монпансье из жестяной коробки.       Дыхание передавило, Ренджун заморгал часто, не в силах справиться с жутким оцепенением, сковавшем конечности.       Страшно.       Они были здесь одни. Посреди снежного ничего, спрятанные в маленькой таверне побочного тракта. Внизу находились только хозяева, а за стеной молодой кучер, Джисон.       Никто из них не стал бы вмешиваться. Этот мужчина мог сделать с ним всё, что захотел.       Бесцеремонно вытряхнув его из камзола, маркиз потянул вверх рубашку, снял бельё. Руки его были тёплые и дрожали. Вытащив Ренджуна на середину комнаты, ближе к камину, он снял свой камзол, закатал рукава. Смочив руки, он принялся катать в ладони мыльный брусок, и, оставив его на столе после, тронул обнаженные ренджуновы плечи. От касания этого пробрало насквозь, Ренджун дёрнулся. Гадкий комок рос внутри, пульсировал. Ладони прошлись по груди, скользкие, неожиданно ласковые.       — Я просто вымою тебя, — натянуто пробормотал маркиз. — Потом мы поедим и ляжем спать.       Там, внизу, бархатная ткань его брюк ниже пояса начинала натягиваться, и Ренджун едва сумел подавить волну тошноты.       — Я сам…       Слушать Джемин не стал, отмахнулся только:       — Ты едва стоишь. Держись за меня, я быстро закончу.       Кожа вспыхивала мурашками от движения воздуха вокруг, и гибких, настойчивых пальцев, рисующих узоры на коже. Невыносимо. Неужели… неужели всё действительно должно было закончиться так? Намылив его целиком, маркиз вытер его мокрой тряпочкой, завернул в полотенце и усадил на лавку перед тем, как приняться за мытьё головы. Отстраненно Ренджун глядел на его подтянутую грудь в вырезе рубашки, покачивающийся на цепочке сияющий камень.       Маркиз мог развернуть его, уложить на живот прямо на эту жёсткую скамейку. Сдернуть полотенце и прижать к холодному дереву, чтобы не двинуться, не сбежать, и получить то, чего так явно требовало его тело.       — Иди в кровать. Мне тоже нужно вымыться, я быстро.       Ну, или там.       Ноги не держали, но Ренджун смог добраться до постели, забрался под одеяло.       В прошлый раз Джемин был таким нежным, а теперь… На полу лежали, словно горсть медных монет, пуговицы от камзола. Наверное, сопротивляться не стоило. Хотя даже пожелай Ренджун отбиваться, вряд ли бы вышло. Он не мог вспомнить, когда последний раз ел что-то существенное, и в теле поселилась ноющая тяжесть. Отвернувшись, Ренджун уткнулся лицом в подушку.       Пускай.       Он заслужил это.