Дурная кровь

      К обеду Ренджун успел рассортировать все письма, перевязать их найденной в столе бечёвкой и прикончить бутылку вина. На полупустой желудок оно грело кости и кружило голову, Ренджун раскраснелся, скинул камзол, оставаясь в шелковой рубашке и брюках. Из бархатного мешочка, спрятанного в углу шкафа, он извлёк на свет те немногие драгоценности, что привез с Юга: фамильный перстень Джехёна, украшенный кроваво-красным рубином, мамино бриллиантовое обручальное кольцо, подаренную отцом парадную подвеску с россыпью изумрудов.       Теперь... нужно было решать.       Если он избавится от перстня, Джехён сразу заметит и придет в ярость — это был прощальный подарок, ценный воспоминанием об их общем времени, проведенном во дворце: брат носил его не снимая, и надеялся, что тот свяжет их через время и расстояние незримой, крепкой нитью. Ренджун никогда не сказал бы ему, что они уже связаны. Ему не нужна была никакая драгоценная безделушка, чтобы помнить о том, что они сделали, и что ждёт его в стремительно приближающемся будущем. Джехён укорял его в сентиментальности, но сам был ничуть не лучше: хранил вышитую им салфетку, и в медальоне на груди носил срезанную прядь его волос. Длинными летними вечерами он бродил по Южному саду, сидел подолгу в беседке, где младший принц привык проводить время за чтением, а потом выливал все свои переживания на бумагу, чтобы отправить её на холодный Север. Если бы он узнал, что перстень достался другу детства, с которым Ренджуна связывает чуть больше, чем дружба… По спине скользнул холодок, заставляя передёрнуть плечами. Нет, как бы сильно ни хотелось отделаться от украшения, сделать это было бы равносильно выстрелу в собственную ногу — Ренджун отодвинул его подальше, принимаясь рассматривать оставшиеся два.       Мамино обручальное кольцо было тем немногим, что осталось после неё. Единственная физическая память, которую Ренджун способен был забрать с собой, куда бы ни пошёл — олицетворение той бескорыстной, отчаянной любви, которой пылало её сердце. Мама была любовницей короля, но не брала у него ничего, ни на что не претендовала и жила тихую жизнь в провинции. Был ли смысл в такой жертвенности, если в конце её ребенок оказался разменной монетой?.. Ренджуну дали так много, чтобы потом стребовать с него втрое больше, отплатить за дар, которого он не просил. Продолжать смотреть на кольцо было невыносимо, но Ренджун не позволил бы забрать этот осколок прошлого, хотя и понимал, что цепляться за него бессмысленно. Ничто не могло вернуть его в те спокойные, радостные двенадцать лет, где у него есть полная семья, и все друг друга любят. Ничто не могло вернуть ему маму, а отец… Он изменился с её смертью. Ренджун будто бы напоминал ему о той жуткой потере, что пришлось им обоим пережить. Они не сблизились, а лишь отдалились в стенах Дворца. Маленький, незаконнорожденный принц, и король, солнце Юга.       Изумрудная подвеска была попыткой узаконить его статус, и Ренджун помнил тот день, будто случилось это вчера. Спустя пару месяцев король призвал его в тронный зал, чтобы официально объявить, что Ренджун стал младшим принцем. Королева, восседающая на троне рядом, прожигала его взглядом, и Джехён стоял подле неё, не сводя с него сияющих глаз — позже он рассказал, как надеялся, что теперь они будут жить рядом, в центральной части дворца, где станут вместе тренироваться и учиться. Но этого не произошло. Ренджун был ему не ровня. Отец надел на него подвеску, будто камень на шею утопленнику, и Ренджун покачнулся под её весом, но выстоял. Иногда ему казалось, что то несгибаемое упрямство было единственным, что заставляло его продолжать идти дальше, даже если в конце тоннеля не было ничего, только кромешная, жуткая темнота.       Сегодня он мог снять с себя хотя бы часть этого бремени, использовать непрошенный подарок во благо. Завернув подвеску в вышитый платок, он сунул её в карман, убрал на место остальные украшения и устало опустился в кресло у камина. Хотелось выпить ещё, но вино закончилось, да и предстать перед Джено и Джемином, которые должны были вот-вот вернуться на обед, в неприемлемом виде не хотелось. Ждать долго и правда не пришлось, прошло меньше получаса, как в дверь предупреждающе постучали, и в проёме показалось улыбающееся лицо маркиза.       — Вы готовы покушать? — поинтересовался он, и Ренджун, внезапно онемевший, махнул рукой.       Когда он должен был начать разговор? После обеда? Или прямо сейчас? Хотя вести серьезные беседы до еды было моветоном, кусок в горло не лез, и Ренджун не был уверен, что сможет оставаться спокойным в их присутствии.       — Джемин принесет обед, — Джено, по пути снимая зимний меховой камзол, подхватил стоящую на столе пустую бутылку, понюхал её и нахмурился. — Что-то случилось? Что он написал?       «Что думает обо мне так много, и окончательно повредился рассудком. Он убьет тебя, стоит попробовать сделать хоть шаг».       Ответить Ренджун не успел, танцующей походкой Джемин вошёл с гружёным подносом, ловко водрузил его на стол и лишь тогда заметил стопки писем у его подножия, но вопрос задал Джено:       — Ты решил сжечь их?       — Нет, — Ренджун глубоко вздохнул, но в груди было всё так же неспокойно.       Сжечь?.. Хотел бы он. Но это была цена его гордости. Белые горы бумаги, укутанные тенями блеклого северного полудня.       — Мы можем поговорить? Присядьте, пожалуйста.       Обстановка в спальне была скудной, и Ренджун напряжённо кивнул в сторону заправленной кровати. Пожалел о своём предложении он тут же: вид мужчин, сидящих на его постели, заставил сердце сделать сальто, рвануться, будто пытаясь сбежать.       Если он промолчит сейчас, сможет побыть рядом с ними ещё недолго. Увидит утром, и, может, даже попросит задержаться на ночь, потеряв всякое благоразумие и покой. Нет, требовать поцеловать себя Ренджун больше не стал бы, но как чудесно было бы просто остаться вместе, хотя бы ещё на…       — Ренджун?       Голос друга был мягким и тихим, но подействовал отрезвляюще, словно ушат ледяной воды. Втянув воздух ртом, Ренджун выпалил:       — Может ли быть, что вы оба влюблены?       Джено посмотрел пристально, а потом осторожно кивнул, и сердце рухнуло вниз, пробивая себе путь через грудную клетку. Ренджун сжал в пальцах подлокотники, всё в груди болезненно сдавило, и затуманенная алкоголем голова вдруг заработала ясно. Нет, это была не дружба. Ему всегда хотелось быть рядом с Джено, поцеловать его. В тот день, когда Джехен впервые надругался над ним, Ренджун думал о нём, о лучшем друге — а потом, из стыда и ненависти к себе, предпочел об этом забыть. Какой же жалкий и грязный он был?.. Цеплялся за Джено так долго, тащил на самое дно.       — Я рад за вас, — пробормотал он, — ты… вы… вы можете уехать. Джено, во дворце небезопасно, а рядом со мной тем более. Когда Джехён заберёт меня обратно, ты всё равно не сможешь остаться. Я боюсь, что он отомстит — он так ненавидит тебя, и когда завладеет короной, сделает, что пожелает. Он догадывается о том, что мы были близки, и думает, у тебя ко мне чувства.       Он осекся, глядя на побледневшее лицо друга, его медленно наполняющиеся слезами глаза.       — Ренджун, — потерянно уронил Джено, — я не понимаю. Ты хочешь, чтобы я уехал?       Конечно, друг будет сопротивляться, он предвидел подобное. В горле стоял отвратительный, липкий комок, мешающий словам прорываться наружу:       — Я хочу, чтобы вы уехали вдвоём. Вот, возьми подвеску — не так много, но лучше, чем ничего, — забормотал Ренджун, доставая из кармана платок с завернутой в него драгоценностью. — Продай её, на первое время должно хватить. Не возражай. Я ведь знаю: накоплений у тебя почти нет, ведь ты всё тратишь…       — Мы никуда не поедем, — отрезал Джемин, резко вставая. Глаза его были покрасневшие, и подбородок дрожал. — Тебе настолько противна мысль о том, что у нас обоих к тебе есть чувства? Я понимаю, это слишком: ты переживаешь сейчас столько всего, но я прошу, не отталкивай нас. Хотя бы… хотя бы Джено.       Он запнулся, слезы прочертили две горячие дорожки на щеках.       — И раз ты всё равно прогонишь меня, я скажу: я люблю тебя, — отчаянно проговорил он, делая навстречу шаг, и ещё один. — С того самого момента, как мы сидели вместе у камина, и ты впервые заговорил со мной откровенно, позволил увидеть свою беззащитную, несгибаемо стойкую сторону, — опустившись рядом с креслом на колени, он ухватил ренджунову ладонь, чтобы прижаться к ней дрожащими губами. — Влюблен был даже раньше, когда ты заступился за меня в саду с георгинами. А может, с тех пор, как впервые увидел тебя на балу три года назад.       Судорожная дрожь прошила Ренджуна, он моргнул, закусил губу до боли. Восторг, пьянящий и острый, лавой бежал по крови. Что?.. Джемин и правда любил его? Неужели он и правда мог вызвать это чувство в ком-то настолько прекрасном?       — Три года? — глупо повторил он, и маркиз опустил порозовевшее лицо.       — Сейчас я прошлый кажусь себе поверхностным и глупым: пришёл развлечься и потанцевать, но весь вечер провёл, прячась за портьерой и глазея на тебя. А потом собирал слухи и сплетни, пытался заговорить с тобой каждый редкий раз, как видел на балах — но ты никогда не смотрел в мою сторону. Стоял, как фарфоровая статуэтка, надменный и бледный, смотрел куда-то в пустоту так, словно окружающие всего лишь надоедливые насекомые. Только Джено глядел по сторонам, будто вот-вот готовился обнажить меч. Завораживающе и опасно — в отличие от тебя, он меня прекрасно помнил.       — Сложно было не заметить, — фыркнул Джено, украдкой вытирая глаза. — Ты ведь ходил вокруг, облизываясь, будто кот у блюдца со сливками.       — Я никогда так не думал, будто люди — надоедливые насекомые, — охнул Ренджун, и неловкость сжала его внутренности бархатной перчаткой. — Просто… мне было страшно. Все глазели на меня, будто на обезьяну в бродячем цирке, и я никуда не мог деться от этого пристального внимания.       Рассмеявшись, Джемин сокрушенно пожал плечами, и длинные ресницы его накрыли блестящие глаза:       — В тебя, с этой загадочной, эротичной атмосферой влюблена половина двора — никто не удивлен, что даже собственный брат пал жертвой такой красоты.       — Вот, кем ты видишь меня, — горько усмехнулся Ренджун, и Джемин виновато поджал губы, переплел их пальцы.       — Больше нет, — медленно проговорил он. — Потому моя беспечная влюбленность превратилась в чувства, не помещающиеся в груди. Я так люблю тебя, что мне больно, и я хочу, чтобы все узнали, какой ты потрясающий человек.       — Тогда пришлось бы делить моего принца не только с твоей раздражающей личностью, — подойдя ближе, Джено взял Ренджуна за руку, прижал её к своей груди, где билось лихорадочно сердце. — Я никуда не уеду, даже если прикажешь. Думаешь, я оставался с тобой из чувства долга? О, нет. Я слишком жадный: с самого детства хотел, чтобы ты смотрел на меня. Желал остаться, даже если ты никогда не ответишь взаимностью. В один момент моя невинная, детская влюбленность превратилась в губительную, страстную любовь, права на которую я не имел. Думаешь, сейчас я от неё откажусь?       — Но Джехён не позволит нам, он может… — Ренджун запнулся, когда Джено вдруг склонился над ним, дыхание его опалило губы.       — Наплевать, — яростно проговорил он. — От тебя я уйду только на тот свет. Буду рядом до тех пор, пока нужен.       Как Джено мог говорить такое?.. Это было сладкое, мучительное искушение. Слабая частичка души страстно желала принять бесценный дар этих чувств, но разве мог Ренджун поступить так беспечно и эгоистично?       — Он опять думает о чём-то, — хмыкнул гвардеец, нехотя отстраняясь, и Джемин нахмурился.       — Господин, ты будешь ругать нас за самоуправство, но больше я не могу молчать, — он устроился удобнее, уложил голову на подлокотник и взглянул на Ренджуна. — Мы навели некоторые справки, я отправил доверенное лицо на Юг, в столицу. Сейчас наследный принц занят, и это хороший момент для того, чтобы ускользнуть от его взора. У меня есть особняк на востоке страны, близ Серединных земель. Природа там, конечно, диковатая, да и дом в некотором запустении. Можно взять с собой несколько слуг из неболтливых, привести его в порядок…       — Если я пропаду, Джехён быстро заметит это. Неделя, две — и разразится политический скандал. Да и к тому же, с чего ты взял, что его величество отпустит меня? — Ренджун замолк, глядя, как маркиз отводит взгляд, принимаясь с преувеличенным интересом рассматривать догорающие поленья в камине. — Только не говори, что собирался сбежать. Не хватало того, чтобы нас искали сразу две королевских гвардии.       — А я сразу сказал, что план глупый и принц не согласится, — Джено деловито придвинул второй стул, спустил на него поднос и поднял крышку, скрывающую блюдо. — Ешь, пока не остыло.       Он принялся резать мясо, и Ренджун механически взял предложенную вилку, сунул в рот один из кусочков и принялся жевать.       — Я что-нибудь придумаю, — проговорил Джено. Взгляд его скользнул по комнате, задерживаясь на маркизе. — Мы что-нибудь придумаем.       И хотя им так сильно хотелось довериться, Ренджун был реалистом. Цинизм мог быть здоровым или не очень, и он предпочитал не думать о том, какой именно вариант пришелся на его долю — мама погибла, отец молчаливо отрекся от него, и единокровный старший брат, одержимый им, собирался захватить бразды правления. Как можно было продолжать верить в хорошее будущее? Оно казалось далёким, как закатное зимнее небо, раскрашенное карминовым и розовым. Недостижимое, прекрасное. Такое, на которое можно лишь смотреть издалека, но никогда не притронуться.       Почему же Ренджун продолжал мечтать о нём, видеть его во снах?..       Он был в бесконечном и тихом, солнечном дне с Джено и Джемином, в полуразрушенном доме своего счастливого детства. Проводил дни, занимаясь чтением книг и вышивкой, учился верховой езде, получал двойные объятия в уютной, теплой постели. Эти сны и желания были опасны, проникали сладостным ядом в подсознание — потому что в конце Ренджун просыпался. Вскакивал на постели в одиночестве собственной спальни, судорожно вглядывался в темноту.       Так было и этой ночью, и Ренджун даже не удивился: действительно, чего ещё он мог ожидать после тех чудесных и тревожных признаний, поверить в которые он так и не решился?.. Усевшись на кровати, с колотящимся сердцем, рвущимся из груди, он долгие несколько минут просто сидел, вслушиваясь в едва различимые звуки жизни, наполняющие северный дворец: скрип оконных рам, трясущихся под ледяным ветром, скрежет мышиных коготков в застенках, размеренный шаг коридорного. Хотелось пить и целоваться, и Ренджун поднялся, на ощупь нашёл стол с графином воды — занемевшие от сна руки скользнули по стеклу, графин опрокинулся с грохотом, обдавая прохладной водой, и Ренджун всплеснул руками в тщетной попытке его поймать.       Послышался шум, и дверь в комнату отворилась, в проёме показались двое перепуганных лиц. Джено повёл подсвечником, освещая пространство перед собой, и светом Ренджуна ослепило на короткое мгновение.       — Что случилось? — спросил он, подходя ближе.       В своей белой рубашке гвардеец казался призраком, плывущим в густом темнотой воздухе. Подойдя ближе, он тревожно вгляделся в лицо принца.       — Плохой сон?       Маркиз, одетый в одни лишь домашние штаны, оглядел его с не меньшим беспокойством — Ренджун сглотнул вязкую, сладкую слюну. Смуглый торс блестел в тусклом свете свечей, сиял напрягающимися мускулами.       — Я хотел попить, но всё разлил, — Ренджун бездумно потянул вверх мокрую рубашку, липнущую к коже, проскользнул под тяжёлое, теплое одеяло.       — Я принесу ещё, — Джемин дернулся, порываясь уйти, но Ренджун перехватил его за запястье.       — Останьтесь, — слово это выскользнуло легко, будто само собой покинуло губы. — Пожалуйста. Хотя бы на одну ночь.       Мужчины переглянулись, Джено судорожно облизнул губы. В трепещущем свете зрачки его были расширенными, черными, будто два бездонных ночных озера.       — Ренджун, ты уверен в том, что хочешь, чтобы и я остался? — Джемин переступил с ноги на ногу, и взгляд его сделался до болезненного нежным. — Не думаю, что я имею право.       — Я даю тебе это право, — пробормотал Ренджун. — Если Джено не против и ты действительно этого хочешь.       Они оба повернулись к гвардейцу, и тот замер на долгое мгновение.       — Ты ведь знаешь, я не скажу «нет», — хрипло пробормотал он, а потом медленно поставил на стол подсвечник, стянул через голову рубашку и бросил на пол.