Дурная кровь

      Захлопнув окно, Ренджун, трясущийся от холода и омерзения, долгих пару минут просто стоял, пытаясь успокоить дыхание. Он весь был липкий. Отвратительно грязный — отпечатки чужих рук и губ горели, словно ожоги, и он, бросив на пол мятую рубашку, шагнул в едва тёплую воду. Хотелось вывернуться наизнанку, прополоскать себя изнутри. Закусив губу, чтобы не заскулить от боли и ярости, Ренджун коснулся кожи, смывая капли семени, толкнул внутрь пальцы, морщась и задыхаясь. Конечно, Джехён не позаботился о том, чтобы вытащить перед тем, как закончить. Его никогда не волновало, что Ренджун будет делать после, как станет объяснять испачканные простыни и одежду, и где сможет вымыться. Благо, здесь хотя бы была вода в достаточном количестве, и ему не пришлось, как в юношестве, прячась и мучительно краснея, мыться ледяной водой из кувшина.       Впрочем, раньше он хотя бы мог выйти в одиночество своей комнаты, а теперь за дверью ждал Джемин, а может, ещё и Джено. Предстать перед ними в таком разрушенном, потерявшем всякое человеческое лицо виде он просто не мог — схватив бутылку с недопитым вином, Ренджун опрокинул его в себя, и тревога слегка отступила, сменяясь заторможенностью.       Это ведь было не в первый раз. Явно те взгляды, которыми они могли поглядеть на него, не стали бы хуже того, каким наградил отец.       Он вызвал Ренджуна к себе на следующий день после той жуткой ночи — бледного до синевы от страха, едва держащегося на ногах. Джехена в кабинете не было, но Ренджун недолго терзался мучительными размышлениями о том, хороший ли это знак или плохой.       Полное презрение и разочарование — вот, что было в чужих глазах. Отец ненавидел его за то, что Ренджун сделал. Он долго молча смотрел на него так, будто впервые видел, а потом устало покачал головой и велел слуге перенести его покои в другую часть дворца, чтобы они с Джехеном не пересекались. Больше Ренджун не имел права ходить на балы и праздники, и ел он у себя в комнате.       Так продолжалось четыре года.       Джехен периодически находил его, чтобы снова получить то, чего желал: Ренджун не мог вспомнить, сколько раз это происходило в давно не используемой кладовой, в саду или его собственной комнате. Не хватило бы пальцев на обеих руках, чтобы сосчитать, сколько раз их снова ловили, и отец вызывал его к себе.       «Ты обещал мне, Ренджун. Что мне нужно сделать, заковать тебя в пояс верности? Ты оскверняешь память о своей матери, как ты можешь так поступать?»       Ренджун униженно шептал, что это больше не повторится, закрывался у себя в комнате на недели, проводил которые в тщетных попытках собрать себя по кусочкам, стать снова целым. Словно мантру повторял, что он со всем справится, хотя не верил ни единому слову.       «Я в порядке», — улыбался, подавая вышитый платок Джено, заставая его в слезах после того, как тот снова пытался подраться с кем-то, злословящим его. — «Не обращай на них внимания».       Его милый, добрый друг. Глядя на его искаженное страданием лицо, Ренджун думал о том, что просто обязан пережить это, хотя бы ради него. Заставлял найти в себе силы снова выходить на улицу. А после Джехен заставал его в укромном углу библиотеки, прижимал к пропахшим пылью книжным полкам. Ренджун ненавидел эти моменты больше всего, ведь каждый раз Джено смотрел так, будто готов был распрощаться с собственной жизнью лишь для того, чтобы ему больше не приходилось заниматься подобным.       «Прости меня. Я ведь был рядом, но совсем ничего не знал».       После той жуткой ночи он ни разу не оставлял Ренджуна в одиночестве, даже ночью вставал, чтобы проверить его покой. И Джехён, будто ощущая это, выжидал — он застал его на прогулке, и раньше Ренджуну никогда не пришло бы в голову, что подобным можно заниматься вот так откровенно, при свете дня, в саду.       Нигде было не безопасно. Он не мог защититься или спрятаться, и всем, казалось, было плевать.       Всем, кроме Джено — и это было даже хуже, ведь в самый первый раз он попытался вмешаться. Тонкий, словно тростинка, с ещё мягкими чертами лица и совсем взрослым, горьким отчаянием в глазах, он извлёк из-за пазухи кинжал, и Джехён, забавляясь, фыркнул. На его поясе висел настоящий меч, вовсе не тот тренировочный деревянный клинок, выданный маленькому гвардейцу. Лязгнув металлом, Джехён извлёк оружие, выставил его перед собой:       — Ещё шаг — и я отрублю тебе эту бестолковую голову.       Джено выглядел так, словно не собирался отступать. Пальцы его до побеления сжались на рукояти, и что-то упало в груди — Ренджун пошатнулся, невольно представляя, как лезвие входит в чужую грудь, и на чёрной ткани мундира расплывается яркий, кровавый георгин.       — Пожалуйста, — всхлипнул Ренджун, — оставь нас. Не надо, Джено. Это того не стоит.       «Я того не стою».       Гвардеец сделал шаг вперёд, и шея его упёрлась в острие меча. Взгляд его был беспощадно открытым, болезненным и нежным, и Ренджун испугался своего отражения в нём. Нет, он не мог позволить Джено пострадать из-за него.       — Не дай никому подойти ближе. Это приказ.       Он потянул Джехена за собой, в густоту зарослей лабиринта, не оглянувшись назад ни разу. И если он плакал, уткнувшись лицом в зелёную вязь листьев, никто об этом не узнал.       А сейчас всё повторялось.       Закрыв глаза, Ренджун погрузился с головой под воду. Когда всё это кончится? Он так устал. Может, стоило сдаться ещё когда Джехён впервые пришёл к нему в спальню, или даже раньше, в тот жуткий день, когда он увидел маму, лежащую неподвижно в окружении белых цветов. Вода заливалась в глотку и лёгкие, и Ренджун закашлялся, когда вокруг талии сомкнулись руки, и его выдернули на поверхность. Ничего не говоря, Джемин перегнул его через борт ванны, заставляя выплёвывать воду, а потом завернул в сухое, свежее полотенце.       В спальне жарко горел камин. Двинув ногой кресло поближе к огню, маркиз осторожно опустил туда Ренджуна, потянулся к столу, чтобы наполнить чашку. Руки его тряслись, и грудь под рубашкой часто вздымалась — Ренджун равнодушно глотнул предложенной воды, и тошнотворный комок подскочил к горлу, желудок ухнул вниз.       Джемин отводил в сторону взгляд. Он не касался его, избегая, словно прокаженного.       — Я тебе отвратителен?       То ли от контраста температур, то ли от невыносимого сгустка чувств в груди дрожь расползалась по телу, и Ренджун поспешно сунул чашку на каминную полку, крепко сжал пальцы на ткани полотенца.       Почему каждый раз было настолько тяжело?       — Нет, я никогда о вас так не думал.       Опустившись перед ним на колени, Джемин заглянул в глаза. Ресницы его были длинные, склеенные от влаги, и веки тяжёлые и покрасневшие. Не могло же быть, чтобы маркиз плакал?.. Нет, это была лишь игра теней на прекрасном, мрачном лице. От взгляда его становилось неуютно, беспокойно — должно быть, Джемин презирал его, просто не имел смелости признаться.       — Ты врешь. Не ври мне, — тоскливо покачал головой Ренджун. — Все так думают. Что я грязный, испорченный. Тебе ведь противно касаться меня, да? Ты же видел. Они все говорят, что у меня дурная кровь, и во всем виновата моя мама. Что это она вырастила меня таким. Но мама была чудесной, а я… я подвёл её. Не смог справиться. Почему я не сказал нет в самый первый раз? Может, тогда он послушал бы меня, и я не стал бы таким. Это просто невыносимо, я не могу больше…       — Ренджун, — Джемин перебил его, — посмотри на меня. В этом нет твоей вины. Ты ничего не сделал, слышишь? И никогда не станешь мне отвратителен. В моих глазах ты самый милый, добрый человек. Что мне сделать, чтобы ты поверил мне?       Как он, знающий все те грязные слухи и видевший его грехопадение воочию, мог говорить подобное, да ещё и так искренне? Люди, узнав историю Ренджуна, менялись в лице, отдергивали руки, и улыбались криво, будто могли испачкаться от одного лишь касания. Это всё была ложь. Глупая, бессмысленная и сладкая ложь, поверить в которую Ренджуну хотелось больше всего на свете.       — Поцелуй меня.       Он потянул на себя ворот рубашки, и Джемин неловко охнул, но не отстранился. Губы его коснулись приоткрытого рта осторожно и мягко — тревожное, измученное сердце дернулось в груди, наполняясь чувствами, и Ренджун ощутил, что плачет. Маркиз не перестал целовать, даже когда хватка его ослабла, и руки повисли плетями вдоль тела. Он целовал, целовал — в движениях его не было ни капли страсти, лишь дробящая кости, болезненная нежность, и Ренджун захлебнулся ей с жадностью ощутившего ласку взамен жестокости.       Ему хотелось ещё. Получить столько, сколько потребуется для того, чтобы стереть из памяти всё мучительное и жестокое, что заставляло его просыпаться по ночам. Заполнить чужой чуткой близостью горечь и пустоту своей раны.       Может, у него и правда была дурная кровь.       В тот вечер, когда все узнали о грязном секрете младшего принца Юга, Ренджун едва не потерял единственного друга из-за своей ненасытной, грязной жажды плоти. Он так отчаянно желал почувствовать себя нормальным. Не таким, каким называли его все эти люди.       «— Я отвратителен тебе?       Джено дернулся, как от удара:       — Ты никогда не будешь мне отвратителен, Ренджун.       — Нет, — он врал, Ренджун не верил ни единому его слову, — не правда. Докажи мне, прикоснись ко мне.       Пальцы у Джено дрожали, когда он дотронулся кончиками пальцев его обнаженной груди в вырезе рубашки — он попытался одернуть руку, но Ренджун перехватил запястье, заставил прижаться ладонью к лихорадочно горячей коже. Кровь стучала в ушах и сердце билось так часто, будто вот-вот готовилось вырваться из груди, и Ренджун прижал его чужой ладонью.       — Поцелуй меня».       Это была его вина, что Джено не смотрел на него так, как раньше. После ночи, проведенной вместе на смятых простынях, в глазах его появилось что-то тёмное, задумчивое. От взглядов этих мурашки бежали по коже и горло сдавливало тесно, так, что не вдохнуть. Ренджуну было страшно думать об этом, потому что кровь воспламенялась, и так хотелось Джено снова поцеловать, что всё внутри замирало, словно перед прыжком.       А теперь всё повторялось с жуткой, пугающей точностью.       Губы Джемина на его губах, короткие всхлипы, покидающие их, бережное прикосновение к талии — Ренджун вздрогнул всем телом, оттолкнул нависшего на ним мужчину. Почему он из раза в раз совершал те же ошибки? Принуждал к близости тех, кого хотел называть друзьями, пользовался своим положением. Разве мог он считать себя хоть чуточку лучше Джехёна?       — О, господи, — пробормотал Ренджун, протягивая руку маркизу, оказавшемуся на полу в опасной близости камина, — мне так жаль, я не должен был… Я сошёл с ума, точно. Прости, больше я не трону тебя. Не бойся меня, я…       Он запнулся, ощущая, как спазмом сжимается всё внутри, и Джемин поднялся, обхватил его ладонь двумя руками, обрывая сбивчивые сожаления.       — Почему ты извиняешься? — брови его были нахмурены, и красные, влажно блестящие губы огорчённо изогнуты. — Ренджун, неужели ты думаешь, что я согласился не потому, что хотел этого?       Разгоряченный рассудок подчиняться отказывался, и Ренджун застыл, будто окаменевший. Хотел?.. Разве можно было по-настоящему желать близости с кем-то, подобным ему?       — Разве ты не видишь, насколько красивый, — стыдливо пробормотал маркиз. — Уже одного этого было бы достаточно, но ведь ты ещё и такой чудесный человек. На самом деле я…       Дверь приоткрылась, и в комнату проскользнул высокий силуэт — Ренджун отшатнулся, почти успев испугаться, что Джехён решил вернуться, как вдруг тот развернулся, шагнул к яркому свету камина. Это был Джено. Его милый, нежный друг — остатки сил разом покинули его, Ренджун устало кивнул вошедшему. Захотелось забраться под одеяло, замереть там крошечной восковой фигуркой. Теперь Джено был здесь, он мог обо всём позаботиться.       — Что случилось? — напряжённо спросил гвардеец, и Джемин, помявшись, принялся бормотать что-то неразборчивое.       — Джехён залез через окно, пока я был в ванной, — проскользнув под одеяло, Ренджун скинул на пол мокрое полотенце. На него накатывал сон, и каждая последующая волна была всё сильнее. — Джемин пытался помочь. Не вышло. Но это ничего, главное, никто не пострадал.       Опустив голову на подушку, он моргнул, и комната вдруг погрузилась в кромешную, пустую темноту. В ней не было ничего — ни звуков, ни красок или запахов, ни чувств. Только равнодушный, холодный покой.       Просыпался Ренджун трижды, и каждый раз шторы были задернуты, а в воздухе пахло нагретой древесиной, разлитым ароматическим маслом и ещё чем-то сладким и сдобным. Он то погружался в сон, будто нырял глубоко, так, что дух захватывает, то резко всплывал на самую поверхность, где слышался отдаленный шум разговора и шуршания тканей, стеклянный стук посуды.       «Мама готовит чай. Ещё утро, но уже так жарко… Будет хороший день», — рассеянно подумал Ренджун, и вдруг окончательно проснулся.       От горящего камина воздух был непривычно тёплым и душным, густым полутьмой из-за плотно закрытых штор, и он, поморщившись, откинул край зимнего одеяла. Часы на столе показывали одиннадцать, и Ренджун удивлённо потёр глаза, подавив зевок. Почему Джено не приходил будить его? Уже было так поздно. Сунув ноги в тапочки, он накинул оставленный рядом на кресле халат. Отдернув штору, впустил в комнату серый осенний свет, потянул на себя створку форточки и жадно глотнул ледяной воздух. Они что, совсем забыли про него? Но кто тогда зажёг камин? Провозившись с подвязыванием штор долгих пять минут, Ренджун оделся перед тем, как выглянуть в коридор. Комната гвардейца была рядом и он, поколебавшись, робко постучался и отпрянул в сторону, когда дверь резко распахнулась.       Джено был непривычно растрёпанный: без мундира, в обычных брюках и расстёгнутой на груди рубашке с закатанными рукавами, он испуганно моргнул, уставившись так, будто увидел привидение:       — Ты уже проснулся? Мы сильно шумели?       Из-за спины его показался Джемин, выглядящий не многим лучше: в мятом костюме, без сапог, в меховых домашних туфлях.       — Ренджун?       — Я… помешал? — Ренджун неловко помялся, невольно заглядывая в чужую спальню.       По середине комнаты лежало опрокинутое кресло, и на кровати, раздетой от одеяла, остались какие-то скомканные, испачканные алым тряпки. На столе блюдо с посыпанными сахарной пудрой булочками соседствовало с гроздями рассыпанного винограда, и около потухшей печи ютилось несколько пустых бутылок из-под вина и чей-то забытый сапог.       — Нет, конечно, — охнул Джено, мягко подталкивая его на выход, и Ренджун отошёл, но так и не смог перестать смотреть за чужое плечо.       Там, на полу… это была кровь?       Нет, точно не она. Всего лишь сладкое, красное вино, разлитое лужицей около бутылок. Им же, по-видимому, и были испачканы тряпки на кровати, и Джемин, украдкой пряча руки, заискивающе улыбнулся:       — Хотите позавтракать? — он боком отошёл к столу, подхватил выпечку и окончательно заслонил обзор.       — Так формально? — цыкнул Ренджун, позволяя увести себя обратно в спальню. — Вчера ты прекрасно справлялся и без этого, а что случилось сегодня?       — Прости за оплошность, мой принц, — мурлыкнул маркиз, следуя за ним, отставая на полшага. — Ох, я забыл принести воду для умывания, сейчас всё будет.       Водрузив блюдо на стол, он умчался в ванную и принёс таз теплой воды, и Ренджун облегчённо вздохнул. Они оба вели себя странно, но всё, кажется, начинало приходить в норму. Сбросив камзол, он склонился над водой, и Джемин охнул, перехватил его за руку.       — Рукава намокнут, — пробормотал он, помогая подтянуть ткань выше.       От тела его тянуло жаром, и от этой неожиданной близости кожа спины вспыхнула мурашками, Ренджун забыл на мгновение, что собирался сделать.       Вчера… он Джемина поцеловал. А сейчас его лицо снова было так близко, и розовые, мягкие губы приоткрыты. Чёрные глаза медленно моргнули, накрываясь ресницами, и сердце затрепетало, упало в живот, чтобы там обжигающе забиться.       «Разве ты не видишь, насколько красивый?»       Боже, почему он вспомнил об этом именно сейчас? Сознание разом наводнилось картинами прошлого вечера — вода и вино, липкий пот на коже, тянущее давление внизу живота. Джехён и правда был здесь, они сделали это снова. А потом Ренджун малодушно попытался закончить всё, почти поддался на слабость. Маркиз, глядящий так же внимательно, будто прочёл его мысли — дрожащие пальцы скользнули ласкающе по запястью, и глаза влажно блеснули. Поспешно он отвернулся, и Ренджун отстраненно подумал о том, что было бы, приди тот слишком поздно.       Джемин нашёл бы его там, в остывшей ванной, ледяного и неподвижного, и этот образ являлся бы ему в кошмарах до конца жизни.       Кончено. Ничего нельзя изменить и переиграть, он остался сломанной игрушкой, пустой оболочкой себя прошлого.       — Я на минуту отлучусь, — пробормотал маркиз, поспешно выходя прочь, и Ренджун виновато проводил его взглядом.       Джемин не заслуживал этого — стать невольным свидетелем его грехопадения и самоубийства, мириться с последствиями несправедливого гнева всех, кого могла заботить смерть младшего принца. Он так трясся, и даже не подумал отказать, когда Ренджун потребовал поцелуя. Смущение окатило кипятком, зажглось румянцем на щеках:       — Вчера я попросил Джемина поцеловать меня, — плюхнувшись на кровать, вздохнул Ренджун. Аппетит у него пропал, хотя выпечка пахла так заманчиво.       Говорить с Джено было привычно, но вместе с тем ощущалось так, будто раздеваться до гола. Он слишком хорошо знал его, и хотя ни разу не использовал доверие во вред, Ренджун не мог не ощущать беспомощность и страх. В тот раз, много лет назад, Джено разделил с ним поцелуй и постель, а теперь Ренджун попытался сделать то же самое с другим человеком.       — Он рассказывал, — ловко придвинув поднос с завтраком прямо со столом, гвардеец перехватил полотенце, заботливо вытер его мокрые руки. — И как, тебе понравилось?       Он говорил так невозмутимо, что стыд взорвался в груди порохом. Ренджун открыл рот, потом закрыл, так и не понимая, что собирается сказать. Это была издёвка, не иначе, но Джено имел на неё моральное право.       — Мне правда жаль, — стиснув ладони на покрывале, шепнул он. — Джено, я очень виноват в том, что произошло той ночью, но я клянусь, вчера не было ничего, кроме поцелуя. Джемин… он очень расстроен? Что он сказал тебе?       Пауза начала затягиваться, и Ренджун поднял голову, осторожно заглянул в чужое лицо. Брови Джено были сведены к переносице, и линия рта искривлена изумлением:       — Виноват? — переспросил он так, будто не мог поверить своим ушам. — Разве не ты жалел о нашей близости?.. Ренджун, ты стал для меня первым. Я даже не подозревал о том, что возможно заниматься телесной любовью с мужчиной, и это приносит такое наслаждение. Знаю, я должен был отказаться, а не воспользоваться твоей скорбью, но никогда не говори о том, что ты виноват в чем-то. Я сделал это потому, что хотел. Больше, чем имел право хотеть, настолько, что до сих пор не могу забыть о той ночи. Но тебе не нужно бояться, я не сделаю ничего против твоей воли. А маркиз… стоит ему заставить хоть волос упасть с твоей головы, и я откручу его собственную.       В груди укололо сладко и болезненно, и Ренджун поджал губы, чтобы не расплакаться.       — Мне было хорошо в тот раз, — пробормотал он, — хотя когда всё кончилось, я подумал о том, что вынудил тебя. И чем тогда я лучше Джехёна?.. Может, я заслуживаю всё, что происходит со мной.       — Между вами нет ничего общего, — отрезал Джено. Он присел рядом на кровать, заключил лицо Ренджуна в ладони. — Ни единой вещи, ты слышишь? Даже думать не смей о том, что похож хоть чем-то с этим ублюдком. Ты добрый и ласковый, и заботишься о людях рядом с тобой, даже если самому себе наносишь этим ущерб — упрямый, никогда не попросишь помощи, и даже если тебе предложат её, принимать не станешь.       — Не правда, — хмыкнул Ренджун, отводя в сторону взгляд, — я беру у тебя слишком много, хотя ты и продолжаешь утверждать, что я не принимаю помощи. Ну и кто из нас упрямый?       — Ты, мой принц, — в чужом голосе слышалась улыбка, и Ренджун возмущённо насупился, собираясь начать спорить, как вдруг к уголку рта прижались мягкие, теплые губы.       Джено целовал так, как будто было это впервые — полумрак комнаты, дробящийся бликами свечей, пряный запах вина и мёда, шуршание спадающих одежд. Им всего по шестнадцать, и Ренджун отчаянно, страстно желает забыть обо всём, раствориться в нежных прикосновениях человека, которого привык называть лучшим другом. Спокойно. Рядом с ним было так спокойно и сладко, и сердце билось гулко, наполняясь щемящим восторгом.       Ведь тогда, долгих одиннадцать лет назад, Ренджун не влюбился в мальчишку в королевской библиотеке лишь потому, что успел полюбить другого. Оставившего свою жизнь в новом роскошном пансионате, чтобы поехать в королевский дворец служить гвардейцем младшего принца.