Дурная кровь

      В том, чтобы быть принцем, положительного находилось не так много, как могло показаться на первый взгляд. Статус этот являлся по большей части лишь статусом, прилагались к которому завышенные нормы морали и жесткое воспитание с тщательным вырезанием всего связанного с чувствами. Наследник должен был стать идеальным оружием в руках тех, кто возвёл его на престол.       Но вот король… он становился тёмной фигурой на шахматной доске. Недавний принц, ощутивший всю полноту власти, её пьянящую, сладостную силу. Он не обязан был делиться ни единой её каплей, и мог получить всё, что захочется.       Король не принимал отказов.       Единственным фактом, избавившим Ренджуна от всей полноты последствий, стало то, что король Севера считал его за инфантильного, глупого мальчишку. Ренджун казался ему забавной, пустоголовой куклой, которую владыка Юга притащил в порыве сентиментальности во дворец, после чего им увлекся его единокровный брат, не имевший ранее подходящих друзей. Принца, отказавшегося петь, сказавшись больным, он обеспечил возможностью ложь превратить в правду.       В первый день октября, когда на траве и поникших цветах проступил белый, хрустальный и колкий иней, придворный слуга очутился у двери принца перед завтраком. С вежливой холодностью он, окинув Ренджуна взглядом, сообщил:       — Доброе утро. Его Величество просил передать вам следующее: «Вам стоило не искать предлог, а всего лишь попросить о милости. На Севере отличные лекари, воспользуйтесь их услугами».       Долго мучиться в размышлениях о том, что это может значить, Ренджуну не пришлось: его поленница с дровами была пустой, и никто не пришел, чтобы её наполнить. Король решил оставить его без отопления в разгар осени, становящейся с каждым днём всё холоднее, чтобы больше Ренджуну не пришлось врать о том, что он простужен. К обеду температура в комнате снизилась настолько, что он начинал мёрзнуть даже в тёплом плаще. Пальцы немели, и Ренджун, укутавшись по самые уши, зажёг свечу — хотя бы их ему оставили, и можно было попытаться согреться крошечным, мерцающим огоньком. Может, стоило сжечь письма?.. Было бы забавно увидеть лицо Джехёна, когда он осознает, что все его слова погибли в стремительном, ярком пламени лишь для того, чтобы подарить ему частичку тепла. Он сжёг бы весь этот чёртов дворец, если бы Ренджун попросил. Утопил коридоры в крови и смраде, усыпал человеческими останками.       Он вздрогнул, вырываясь из мыслей, когда в дверь постучали. Джемин, в очередной раз легкомысленно пропустивший тренировку — сын герцога, он занимался фехтованием из прихоти, а не необходимости, — заглянул внутрь. На этот раз щеголял он темно-синим камзолом, к которому был пристегнут длинный плащ с утепленным подбоем. Удивлённо он огляделся, передёрнул плечами. Вопрос формировался в его открытом лице, Ренджун успел прочесть его до того, как слова прозвучали:       — Почему здесь так холодно? Вам не затопили камин?       Деловито захлопнув за спиной дверь, он прошёл к поленнице, где в недоумении застыл.       — Здесь ничего нет, — констатировал маркиз. — Наверное, забыли принести. Я сейчас…       — Нет, — пробормотал Ренджун. Стыд плеснул жаром на щеки, и всё внутри скрутилось мучительно, едко. — Не забыли. Больше не будет дров.       Слова дались ему тяжело. Раньше Ренджун хотя бы мог делать вид, что его жалкое положение, явное пренебрежение и абсолютное отсутствие каких-либо прав во дворце — не имеют никакого значения. Что он обычный гость в этих роскошных, промерзших стенах. Джено был слишком хорош в том, чтобы помогать ему поддерживать иллюзию контроля над собственной жизнью, обычного её течения: изо дня в день продолжал приносить сладости на завтрак, оставлять в ванной комнате новый брусок жасминового мыла, стоило старому закончиться, подливать в бутылочку ароматное масло для волос. В шкафу будто сами собой появлялись новые комплекты шелкового нижнего белья, и никогда не возникало недостатка в бумаге для писем.       Джено старался. Он делал так много, но Ренджун ни на мгновение не мог забыть уродливую, неприглядную правду. У него совершенно не было денег, даже на такие банальные вещи, как дрова в конце осени и туалетные принадлежности. Король отлично знал об этом, раз лишал его необходимого. Но вот Джемин… изумление в его чертах было почти забавным, маркиз открыл рот, и брови его приподнялись:       — Не будет? — переспросил он глупо. — Почему? Если не протопить помещение, здесь станет невозможно находиться. Вы можете заболеть из-за переохлаждения, как вообще…       Он застыл, сраженный догадкой, и под этим пронзительным взглядом Ренджун ощутил себя обнаженным. Беззащитным, открытым и совершенно жалким — Джемин смотрел, и смотрел, и что-то в его чёрных, внимательных глазах менялось. Что он думал теперь о нём? Что Ренджун самый презренный господин, к которому его только могли приставить? На Джемин никогда не знал, каково это, нуждаться в чем-то настолько банальном, будучи человеком белой кости. Он получил лучшее воспитание, был лишён излишней ответственности, возлагаемой на принца и мог наслаждаться детством отпрыска богатой фамилии, а в будущем готовился унаследовать герцогский титул отца. За ним стоял благородный род, а у Ренджуна не было ничего, кроме дурной крови и репутации распущенного человека, перескочившего слишком много ступеней социальной лестницы для того, чтобы это считалось приемлемым. Диссонанс этот приводил в нервное возбуждение любого, ведь дарил возможность ощутить своё превосходство над ним, взглянуть сверху вниз. Принц без капли власти в бледных, нежных руках. Очаровательная игрушка, имеющая наглость оставаться гордой, будучи в таком унизительном положении.       — Я вас понял, — сказал Джемин наконец. Выражение лица его стало совершенно непроницаемым. — Могу я идти?       — Идите, — Ренджун закусил губу до боли, но она не стала отрезвляющей.       Теперь На Джемин тоже будет презирать его. Впрочем, почему Ренджуна вообще волновало, что маркиз думал о нём? Было ли дело в том, насколько красивым и властным мужчиной он был, или в том, что теперь Джемин будет смотреть на него иначе, не захочет больше пытаться стать ближе, относиться тепло и приязненно?..       Может, оно и к лучшему. У них всё равно не было совместного будущего.       Холод пробирался внутрь, лизал сквозняком шею и лодыжки в тонких носках. Эта дрожь, пробуждающаяся внутри, была неостановимой, Ренджун ощущал, как мышцы конвульсивно сокращаются и зубы начинают стучать — он сжался в бесплотной попытке сохранить тепло, но тело будто бы не слушалось. Вдоль спины, бёдер и боков крался озноб. Этого плаща оказалось слишком мало, привезённая с родины осенняя одежда никогда не была достаточно плотной, чтобы согреть его в холоде севера. Мрачно Ренджун отверг идею закутаться в одеяло: он был в верхней одежде, посещал в которой улицу, и не смог бы спокойно спать в кровати после того, как допустил соприкосновение её с постельным бельём. В глубине шкафа лежала свернутая меховая шаль, и Ренджун, поколебавшись, решил достать её. Это был прощальный подарок Джехёна, преподнесенный перед отъездом, и доставал он её лишь в самый крепкий мороз.       Серый мех на ощупь был густым и пах пылью. Запустив дрожащие пальцы в его мягкость, Ренджун устало вздохнул, накидывая шаль на плечи. Джехён бывал раньше на Севере, приезжал с дипломатической делегацией. Это отцу даже в голову не пришло, что необходимо добавить в багаж младшего сына что-то такое, а брат заказал у королевского портного обновку. И если бы не тот факт, что Ренджун никогда не смог бы позволить себе подобного и страшно нуждался в теплых вещах, ни за что не принял бы дорогой подарок, тем более от Джехена. Но, увы. Денег у него не имелось, а состояние покойной матери растворилось в ловких, лживых руках приближенных отца. Всё, что осталось Ренджуну, это медленно ветшающее, старое поместье. Конечно, его можно было попытаться продать. Особняк располагал большим садом рядом и охотничьими угодьями, и наложить руку на них не мог никто, ведь в документах было указано имя Ренджуна. Со старой ещё, материнской фамилией.       Хуан Ренджун.       Единственный сын баронессы, незаконнорожденный, внебрачный ребёнок, получивший любви больше, чем наследник престола. У мамы всегда имелось много любви, её хватало на всех: в интернате воспитывалось сорок с лишним мальчиков и девочек, и мадам Хуан относилась ко всем ним с нежностью. Продать поместье означало потерять последний осколок этой драгоценной памяти, и Ренджун готов был голодать и годами носить обноски, лишь бы не лишиться места, где всё пропитано воспоминаниями о матери и его счастливом, беззаботном детстве. Терпеть холод северной зимы, закутавшись в подаренный Джехёном мех, было малой ценой за то, чтобы где-то там, на Юге, среди зеленеющих садов и ярких, ароматных цветов, клонящих свои головки друг к другу, будто перешептываясь, стоял мамин чудесный дом.       Дверь скрипнула, заставляя от неожиданности дернуться, едва не свалиться с кресла, и в проёме показалась широкая спина, затянутая в тёмно-синий камзол. Ренджун приподнялся на сидении, с изумлением наблюдая, как Джемин медленно пятится, а потом делает крутой разворот на каблуках. Руки его сжимались вокруг огромной охапки дров, и кончик языка был высунут от усердия. С грохотом сгрузив принесенное на поленницу и усыпав пол вокруг щепками, он отряхнулся.       — Я не очень хорошо умею затапливать камин, но как-то мы с отцом ходили в поход, — принимаясь складывать дрова, поделился маркиз. — Он воевал, и когда вернулся с фронта, взял меня в полевые условия. Я тогда впервые неделю нормально не мылся, спал в походном шатре и научился разводить костер так, чтобы его не задувало ветром и огонь не гас. Думаю, тут такой же принцип. Сейчас быстро вас согреем, садитесь поближе.       На немеющих ногах Ренджун поднялся, перехватил занесённое над камином полено в чужой руке. Пальцы его дрожали, но он упрямо сжал их сильнее на сухой коре.       — Не надо, — хрипло проговорил он. — Заберите их, я не верну вам деньги.       Признать это пришлось бы, рано или поздно. И хотя продолжение этой унизительной беседы было последним, чего Ренджун хотел сейчас, лучше было сразу раскрыть все карты.       — Я сделал это не потому, что мне нужны ваши деньги, — нахмурился Джемин.       Полено он отпустил, и вместо этого сунул в камин другое. Дерево оказалось слишком тяжёлым, выскользнуло из хватки, шлепаясь на ковер, и Ренджун опустил взгляд вниз. Слезы резанули глаза, стиснули железной удавкой горло. Неужели он не понимал?       — Всё это: шкаф с одеждой, обстановка в покоях — вы думаете, что я богат, — прошептал он, сжимая кулаки до боли. — Но это не так, я самый жалкий принц, который когда-либо существовал. У меня нет ни монеты в кошельке, и я не в том положении, чтобы делать долги. Так что заберите дрова, Джемин. Это приказ. Мне нечем вам отплатить, а тратить ваши собственные средства на меня я не позволю.       Собрав горсть опилок, маркиз ссыпал их на дрова, а потом извлёк из кармана огниво, чтобы высечь искру. Огонь вспыхнул, благосклонно поедая мелкую стружку, лизнул деревянный бок ближайшего полена.       — Тогда я вынужден ослушаться приказа, — медленно проговорил он, а потом поднялся, стал рядом.       От На Джемина пахло сладко хвоей и сырой прелостью листвы, шипровым, цветочно-мшистым парфюмом — он плеснулся в воздух с разгоряченной кожи его шеи, когда маркиз потянулся, чтобы осторожно поправить сползшую с плеча шаль, и волну ледяных мурашек сменила странная тёплая дрожь.       — Господин, — тон его был особенно мягким, — ночи стоят очень холодные, вы замёрзнете. Да и доблестный гвардеец не позволит вам ночевать в нетопленном помещении. Если дрова куплю не я, то это будет он. И, поверьте, жалование гвардейца — пускай и королевского — не настолько значительная сумма, чтобы тратить её ещё и на дрова.       Ренджун сцепил зубы, но соленая влага всё равно испачкала щеки. Значит, Джемин прекрасно понимал. Он замечал всё это — и мыло, и сладости, и шёлковое бельё. Ренджун брал у Джено слишком много, долг его становился лишь больше год от года, хотя не то, чтобы возможно было оценить в золотых монетах ту поддержку, помощь и любовь, что Ренджун от него получал.       — Хорошо, пусть остаются, — пробормотал он, подходя к шкафу.       В конце-концов, не было необходимости держать столько верхней одежды. Если попросить Джено продать что-нибудь, можно было выручить денег.       — Даже не думайте пытаться продать что-то из гардероба, он и так у вас более, чем скромный, — покачал головой маркиз, наблюдающий всю эту сцену, и Ренджун фыркнул, сложил на груди руки.       — Это не вам решать.       — Думаете, Джено согласится? — Джемин приподнял бровь, ухмыляясь, глаза его блеснули весельем, и Ренджун обиженно поджал губы.       Нет. Друг отказал бы ровно так же, как делал сотни раз до этого. А сам Ренджун не мог и шага сделать за пределы дворца.       — Почему вы оба такие упрямые? — простонал он, сдаваясь, плюхнулся в кресло, и Джемин восторженно рассмеялся.       — Говорят, слуги похожи на своего господина, — ловко подвинув кресло прямо с Ренджуном к камину, он принес для себя стул, устроился удобнее, поставив ноги в сапогах на кованую решетку.       То ли от близости огня, то ли от этой беспечной демонстрации силы, смущение жарко потянуло внизу живота, и Ренджун, чтобы скрыть румянец, отвернулся, выставил вперед заледеневшие ладони. Если маркиз и заметил что-то, комментировать он не стал, и в комнате повисла густая, сиропово сладкая тишина. Пламя аппетитно хрустело сухой древесиной. Северная сосна горела ярко-оранжево, шипя пахучей смолой, и воздух потихоньку наполнялся жизнью. От жара лицо Ренджуна раскраснелось, он скинул шаль и украдкой сполз ниже, вытянул ноги. Тепло от огня было совсем не то, что от летнего южного полудня, но в груди от него становилось так же сладостно хорошо, спокойно. Молчать с Джемином оказалось неожиданно уютно, он не пытался нарушить тишину, и слышно было лишь тихое потрескивание дерева и подвывание ветра в дымоходе. Ренджун ощущал взгляд на своём лице — ненавязчивый и осторожный, мягкий. Непривычно глубокий. На Джемин смотрел так, будто впервые видел его, видел его настоящего.       Повзрослевшего мальчишку с огненной кровью, пытающегося сражаться в неравной битве. Проигрывающего, но из раза в раз упрямо продолжающего сопротивляться.       — Король не имеет права с вами так обращаться, — пробормотал маркиз, будто мысль вслух. — Вы ведь принц Юга, а не военный преступник.       Разомлев от уюта, Ренджун не сразу осознал, что он говорит с ним. На Джемин и правда иногда был совсем как ребенок, продолжал верить в справедливость этого мира — наивная откровенность его казалась сентиментально очаровательной, и Ренджун покачал головой.       — Для некоторых людей власть — достаточный повод для того, чтобы делать с тобой отвратительные вещи. Но это ничего. Я привык.