Пока не настанет рассвет

Лишённое души руки лишь мановением, Погрязло в ненависти, видя в ней любовь. На долгие века та стала вдохновением, Желанием пролить приговорённых кровь. От плавного движения в ванной на поверхности воды образовывается слабая волна. Ванная большая, способная вместить пятерых, но занята она одним только юношей, который опускает голову на руки, сложенные на краю, и задумывается о чём-то, устремив взгляд на светлый пол. Он такой по всей квартире: Рисус каждую комнату обставляет в светлых оттенках, и в те сочетания цветов, которые преобладают, Клам и влюбляется. Из ванной он слышит, как приглушённо хлопает входная дверь, и ждёт ровно минуту до того, как откроется дверь, ведущая в ванную комнату. Рисус входит внутрь, опускается на корточки у ванной и рукой касается воды, убеждаясь в том, что она ещё достаточно тёплая. — Не замёрз? — всё же уточняет он, и Клам качает головой, но вместе с тем отвечает: — Нет, — звучит слабый вздох. — Но я всё равно уже собираюсь выходить. Юноша поднимается из воды, позволяя ей стекать с острых плеч, и только становится на пол, как сверху опускается огромное полотенце. Рисус тщательно высушивает светлые волосы, подаёт одежду и после оправляет уже надетую футболку огромных размеров. На кухне, где парни размещаются после выхода из ванной, Рисус заваривает ароматный чай под пристальным взглядом Клама. Тот ещё более задумчивый, чем обычно, и почти не разговаривает, но до того, как Рисус интересуется причинами странного поведения, Клам всё объясняет сам: — Я хочу учиться, — звучит как-то торопливо, словно он боится передумать. — Учиться? — Рисус выглядит скорее озадаченным, чем недовольным, и именно отсутствие возможного недовольства вдохновляет. — Идея хорошая, ты уже решил, что тебе интересно? Перед Кламом опускается чашка с чаем и он перед тем, как ответить, делает глоток. — Сначала в любом случае нужно закончить изучение школьной программы, а после, может быть, языки? Парень о языках задумывается не просто так. В памяти ещё жива первая встреча с Инспирой, пускай она была короткой и достаточно давно, потому что девушка за несколько фраз успела заворожить своей речью. В её голосе слышен лёгкий акцент, но он звучит столь ненавязчиво и приятно, что тогда же и зародились первые мысли, что не сразу, но со временем тоже можно выучить другой язык. — Языки? — серьёзно спрашивает Рисус и задумывается, склонив голову к плечу. — А почему нет? Если тебе интересно, то это главное. Если поймёшь, что хочется что-то другое, то займёшься другим. Их разделяет широкий стол, но Клам всё равно перегибается через поверхность для того, чтобы высказать свою благодарность лёгким прикосновением. Рисус, кажется, готов поддержать любую идею, услышав «интересно» или «мне хочется», и не на одну не фыркнет презрительно, отмахнувшись тем, что это глупо или недостаточно серьёзно. Но изучение языков — в самом деле очень серьёзно и столь же неожиданно. — А ты учился? — спрашивает Клам, не стремясь перевести тему, а развивая её. — Боишься связать свою жизнь с необразованной деревенщиной? — не удерживается от шутки Рисус, но после продолжает уже без смеха: — Учился. Школу полностью не закончил из-за смерти родителей, но после Верум настоял на том, что мне нужно образование. А с ним спорить — идея плохая. Следующие несколько дней Рисус, загруженный работой, почти не появляется дома, приезжая лишь переночевать, потому что спать без привычных объятий уже кажется невозможным. Когда неделя подбирается к своему концу, и впереди поджидают выходные, которые обещают быть немного свободнее, парень находит у себя несколько свободных часов и, не раздумывая, тратит их на то, чтобы провести время дома. Он открывает входную дверь, отбрасывает на полку связку ключей, без слов этим обозначая своё возвращение, и, уже снимая обувь, слышит, как на кухне раздаётся знакомый женский голос, говорящий, однако, на незнакомом языке. Рисус, удивлённый тем, что в квартире кто-то есть, заглядывает на кухню и понимает, что беседующие даже не заметили его появления. Инспира первая оборачивается в сторону коридора, приветливо улыбается парню и, не подумав переключиться с языка на язык, что-то негромко роняет на незнакомом языке. Рисус, хлопнув в ответ глазами, заторможено интересуется: — Что? — Привет, — уже понятнее изрекает девушка. — Ты извини, что без предупреждения, но ты звал в гости, вот я и напросилась. Мы учимся. Рисус, ничуть не рассерженный неожиданным визитом, только отмахивается от извинений и проходит вглубь комнаты. На кухонном столе перед Кламом лежит тетрадь с непонятными закорючками, но удаётся догадаться, что на листке записан алфавит. Клам подставляется под незамысловатую ласку, которой его одаривает Рисус, перебирающий светлые волосы, и объясняет: — Инспира приехала часа два назад, но тебя не было, и я предложил ей подождать, а потом как-то так вышло, — он кивает на тетрадь. — Здорово, что ты нашлась, — обращается к девушке Рисус. — Как тебе, котёночек, интересно? — Да, Инспира здорово объясняет, — искренне хвалит он, вызывая этим самодовольную улыбку на женских губах. — Хотя и смотрит так недовольно, когда я ошибаюсь, что вместо тысячи слов. Инспира, возмутившись и решив мстительно припомнить одну из ошибок, произносит какое-то слово и заставляет повторять его до тех пор, пока произношение, по её меркам, не будет безукоризненно. Рисус уже не участвует в этом уроке, отдалённо напоминающем пытки инквизиции, уходит в комнату для того, чтобы переодеться, и решает потратить свободное время на то, чтобы что-то приготовить. Готовка ещё с детства остаётся одним из немногих занятий, которые не отнимают силы и доставляют удовольствие. Именно поэтому парень просит Клама вместе с гостьей перебраться в просторную гостиную для того, чтобы не помешать их уроку. За лёгким обедом, остаться на который — решение настолько очевидное, что даже не обговаривается, Инспира рассказывает о том, как однажды ввязалась в перепалку в торговом центре. Своих противников девушка награждает обидным прозвищем на родном языке, и Клам, до того на протяжении всего рассказа внимательно слушающий, уже по привычке повторяет слово вслед за ней. — Не запоминай это слово! — взмахивает руками Инспира. — И не повторяй больше. Тебе его знать не надо. Хотя до чего хорошо произнёс! Инспире с Кламом действительно интересно, потому что из всех её знакомых он ближе других к ней по возрасту. Она не хочет уходить, но понимает, что и задерживаться надолго ей не подобает, а потому почти сразу после обеда ссылается на дела, которые, нужно отметить, действительно у неё есть, и покидает квартиру. Перед тем, как девушка уйдёт, Клам с надеждой спрашивает, придёт ли та снова, и ей не остаётся ничего, кроме как уверенно кивнуть: — Приду, если ты захочешь, — обещает она. Рисус провожает Инспиру до двери, возвращается в гостиную и оказывается утянут в долгий поцелуй. Кламу выразить свои эмоции прикосновениями проще, чем словами, чем он и пользуется, поцелуем показывает то, как сильно скучал. Юноша с трудом отрывается от полюбившихся губ, укладывает голову на плечо и осторожно, боясь услышать отрицательный ответ, интересуется: — Ты останешься? — Останусь, — решает Рисус, хотя через час назначена встреча, на которой было бы неплохо присутствовать. — До ночи точно, а ночью Верум просил ненадолго приехать в клуб. Поедешь со мной? — Поеду, — мгновенно отзывается Клам. До ночи времени ещё достаточно, и тратить его не хочется ни на что, кроме ленивых поцелуев и ласковых прикосновений. Рисус целует уже сам, действуя с каждым разом смелее, но без настойчивости, только с нежностью. Он, не разрывая поцелуя, шагает к дивану, ведёт с собой Клама и, опустившись на диван, сажает парня на колени. Губы скользят ниже, останавливаются на шее, и этот контакт граничит между неприкрытой нежностью и желанием, но границу не пересекает. Рисус вдыхает аромат, исходящий от чужого тела, и ощущает, как холодные пальцы зарываются в отросшие волосы. — Всё хорошо? — обеспокоенно спрашивает Клам. — Пока ты со мной, — откликается Рисус, вглядываясь в разноцветные глаза, — всё хорошо.

***

Экли прислоняется плечом к стене и, мягко улыбаясь, не проходит глубже в комнату, боясь своим появлением испортить царящую там атмосферу. Она очень ценит и Рисуса, и Клама, но даже так ей порой становится завидно, когда она видит, как между ними вспыхивают искры, о которых сама Экли может лишь мечтать. Парни уже давно не двигаются, просто стоят под музыку, прижавшись друг к другу и не произнося ни слова, но чувств между ними в одном из кабинетов клуба витает больше, чем когда-либо доводилось видеть Экли. — Нехорошо подглядывать, — звучит из-за спины мягкий голос, и усилием воли девушка удерживается от того, чтобы продемонстрировать свой испуг и этим вмиг всё испортить. Она медленно оборачивается и сталкивается с насмешливым взглядом Верума. Он выглядит расслабленнее, чем обычно, под влиянием выпитого алкоголя, лукаво щурится и слабо улыбается. Взгляд его блуждает под чужому лицу, выискивая всё до мелочей, и каждую из эмоций, отобразившуюся в глазах и на губах, Верум без труда считывает. — А ты сам чем занимаешься тут? — бросается ответным обвинением Экли. — Может быть, хочу сделать тебе предложение? — Верум отставляет пустой бокал в сторону и протягивает девушке руку. — Не хочешь потанцевать? Экли особой любовью к танцам не отличается, но предложение почему-то принимает. Они находятся в тени, и случайных свидетелей их присутствию не найдётся, но места мало, а потому для полноценного танца его не хватит. Никто из партнёров на размах и не рассчитывает — вместо этого они просто сближаются и мягко кружатся под негромкую музыку. Верум пахнет засахаренными сливами и горьким табаком, но запах табака, всегда вызывающий отторжение, этой ночью не отталкивает. Экли льнёт ближе, прижимается к широкой груди и глубоко вздыхает, наполняя лёгкие ненавязчивым ароматом. Она вскидывает голову, всматривается в серые глаза и, мягко улыбнувшись, касается пальцами тёплой кожи щеки. Звучит предупреждающий голос: — Стоит ли делать то, о чём пожалеешь? Экли до сих пор жалеет лишь об одной вещи — о первом поцелуе с Инспирой, случившемся в бассейне, потому что у того поцелуя до сих пор мерзкое послевкусие предательства. В том, что второй вещью, о которой она пожалеет, станет ещё один поцелуй, девушка уверена, но она всё равно тянется вперёд, не справляясь с желанием хотя бы попробовать. С Верумом целоваться оказывается удивительно приятно. Он раздвигает чужие губы, углубляет поцелуй и, одной рукой обхватив талию, пальцами второй зарывается в распущенные рыжие волосы. Экли, полностью отдавшись ощущениям, не сдерживает разочарованного вздоха, когда поцелуй прерывается. — Не нужно было, — отзывается Верум. — Прости, — едва слышно извиняется Экли, уткнувшись лицом в грудь, лишь бы не столкнуться со взглядом парня. — Что ты, глупая? — звучит мягко. — Разве я могу на тебя злиться? В интонации действительно ни капли злости или разочарования, но Экли чувствует, как эти эмоции переполняют её саму. Она неловко отстраняется, скомкано прощается и, прекрасно понимая, что выглядит так, будто сбегает, даже не дожидается ответа и надеется, что Верум не станет её останавливать. До самого выхода её не покидает ощущение чужого взгляда на себе, но ни прикосновения, ни оклика Экли так и не получает. Она выбирается на улицу, даже не отходит далеко от клуба и опускается на бордюр прямо у здания, лишь сейчас замечая, как от волнения дрожат руки. — Почему ты сбежала? — звучит рядом женский голос. Экли вскидывает голову и, оглянувшись вокруг, запоздало удивляется тому, что на улице безлюдно, хотя ночью на подходах к клубу должно быть наоборот. Слева стоит девушка, одёргивает на себе фиолетовое платье, словно одежда ей непривычна, и в целом выглядит так, словно собой увлечена гораздо больше, чем разговором, но задать вопрос больше попросту некому. Экли, не удивляясь тому, что незнакомка осведомлена о случившемся, растерянно отвечает: — Потому что я поступила неправильно. — Не понимаю, — качает головой девушка. — Потому что я не люблю его так, — объясняется Экли. — Нет, конечно, он мне важен, он мой друг, но я... люблю Инспиру. Незнакомка усмехается, а после и вовсе заходится громким издевательским смехом. В её злом веселье чудится что-то знакомое, но Экли не успевает ничего спросить, как девушка, развернувшись, почти сливается с темнотой, когда звучит её высокомерный голос: — Любишь? Как скажешь, — едко выдаёт она. — Пускай же твоя любовь определит твою судьбу, вот только не понравится тебе исход. Стоит девушке исчезнуть, как её появление кажется Экли старым, уже почти забытым сном. Она поднимается с бордюра, ощущая, как проходит постепенно дрожь, вызывает водителя и, дождавшись, пока машина остановится рядом, прячется от всего мира в салоне. Пускай встреча и кажется ей сном, но вот недолгий поцелуй всё ещё ощущается слишком реальным и болезненным. Экли о случившемся уже жалеет, и сожаление с каждой минутой лишь укрепляется. — Домой, — просит она.

***

Пламя свечи колышется от ветра, и тени метаются по комнате. В комнату лениво, но неотвратимо проникает ненависть, холодным пламенем облизывая подрагивающие пальцы, и концентрируется в углу. С каждым мгновением тень становится всё более отчётливой, до тех пор, пока не принимает такой знакомый и вместе с этим абсолютно точно незнакомый женский облик. Ничего не меняется. Как и всегда. В её голосе отчётливо слышится смиренное недовольство: — Снова огонь? Ненавижу это дикое и злобное создание. — Может, так мне удастся избавиться от тебя? — мрачно усмехается Инис. — Я не найду успокоения до тех пор, пока последний из вашей семьи не умрёт, — устало напоминает она. — Это клятва. В отличие от людей, я своих клятв не нарушаю. — Но ты даёшь нам шанс. Девушка поднимается и медленно шагает к кровати, прямо во время шага изменяя свой облик. Её глаза становятся светло-голубыми, волосы светлеют и вытягиваются, и, опустившись на корточки у изголовья, она всё меньше напоминает себя прошлую и всё больше становится похожа на Инспиру. — Я просто хочу верить, что ошибаюсь, — мягко поясняет она. — Хочу верить, что вы можете быть другими, можете любить, но раз за разом убеждаюсь в том, что вы — худшие из всех, кого мне доводилось знать. А знала я много людей. И только вы не умеете любить. — Может, это ты нашей любви не видишь за пеленой собственной ненависти? — жёстко усмехается Инис. Девушка отшатывается, втягивает в себя воздух и, искривив губы в гневе, медленно поднимается. Она шагает до оставленной свечи, которая не даёт тьме окончательно захватить комнату, и взмахом ладони роняет свечу на стол. Пламя мгновенно перебрасывается на скатерть, жадно, боясь, что его прервут, пожирает тонкую ткань, и Инис, наблюдающий за этим, не находит в себе сил пошевелиться для того, чтобы потушить пламя. — Что ты делаешь? — Напоминаю тебе о том, что всё это — один затянувшийся сон, — протягивает руку к огню девушка. — Просыпайся, Инис. «Просыпайся» звучит командой, после которой комната приобретает те же очертания, что до этого. Распространяющегося пламени уже нет, свеча стоит на месте, но её фитиль погашен, а Инис лежит в своей кровати. Юноша садится в постели, ощущает, как мерзким прикосновением скользят по лицу ледяные руки, и всё тот же тихий голос со злостью произносит: — Я могу повторять это раз за разом, до бесконечности, и я буду это делать! — но злость почти мгновенно исчезает, голос меняется, становится тише и печальнее, почти умоляющим: — Или сделай то, что должно. Докажи мне, что я ошибаюсь, что вы лучше, чем я думаю. Возьми на себя грехи своей семьи, освободи нас всех. Это ведь не сложно, правда? Ответа не следует. Тень поднимается, скользит по комнате и исчезает, и после её исчезновения фитиль свечи сам загорается, но горит мерным пламенем, не пытаясь сожрать всё, что возможно. Инис долго всматривается в пламя, видя в нём собственную смерть, неотвратимо приближающуюся, и из этого странного оцепенения его выводит хлопок двери снизу. Доносится громкий голос сестры, обычно никогда не проникающий в комнату через стены, но слов не разобрать. Инис поднимается, открывает дверь и прислушивается к речи внизу. Экли что-то отвечает Инспира, и их диалог продолжения не получает. Вспоминаются слова об их близости, но они кажутся только гнусной ложью. Инис спускается вниз, придерживаясь за перила, и мгновенно находит взглядом двух девушек, расположившихся в гостиной. Экли стоит у стола и перебирает на нём какие-то бумаги, пока Инспира, подогнув под себя ноги, сидит на диване. Они обе оборачиваются на звук шагов и одинаково удивляются появлению Иниса. — Привет, — первой отмирает Инспира. — Что-то случилось? — Да нет, ничего, — пожимает плечами Инис. — Просто давно мы с вами так не собирались. А у меня скоро день рождения. — Ты что-то хочешь на день рождения? — с надеждой откликается Экли. Она оказывается рядом, смотрит так внимательно и ласково, что в голову не лезет ни одной мысли о том, что она могла бы хотя бы задуматься о предательстве. Инис задумывается над вопросом, потому что до этого в голову ничего не шло, но теперь откуда-то берутся идеи, забытые ещё в далёком детстве. За одну из них он и хватается, осторожно кивает и будто на пробу предлагает: — Может быть, маскарад? Мне кажется, хорошая идея, — мягко улыбается он. Предложение удивляет и Инспиру, и Экли. Первая откладывает книгу и как-то странно подбирается, нахмурив брови, а вторая озадаченно задумывается, пытаясь прикинуть причину такого внезапного желания. В голову не приходит совсем ничего. Становится совсем немного тревожно, но больше радостно, потому что Инис впервые за долгое время сам идёт на контакт. Так, словно всё, что происходило, было затянувшимся сном. Даже недавний поцелуй, не выходящий из головы и подогревающий ненависть к себе, становится не таким важным. — Конечно, если ты хочешь, — не отказывает Экли. — Ты только скажи, что тебе хочется, и я всё сделаю. — Договорились, — кивает Инис. Инспира шагает мимо, обрывисто желает спокойной ночи и, поднявшись по ступеням, уходит к себе. Взгляд Иниса, брошенный ей вслед, выходит тоскливым и огорчённым, но слишком настоящей кажется та, кто является ему каждую ночь, когда принимает облик его жены. Она даже не объясняет, почему так делает, почему именно это лицо выбирает своим. Инис оборачивается к сестру и негромко спрашивает, словно боясь ответа: — Скажи, как ты думаешь, — следует короткая заминка, — Чинерис захочет поговорить со мной? — Я не знаю, — качает головой Экли, отводит в сторону глаза и нерешительно предполагает: — Вдруг и правда захочет? К тому же, у тебя ведь скоро день рождения. В такой день случается всякое. — Ты так думаешь? — от полученной надежды, пускай даже она может быть ложной, становится легче. Экли кивает уже увереннее, видя, как вселяют веру в лучшее её слова. Лицо Иниса выглядит свежим, без следов былой усталости, а улыбка на губах видится искренней и весёлой. Это — тоже чудо, в которое Экли продолжала верить и которое сбылось. Так почему она должна убеждать саму себя в том, что других чудес не может свершиться? Разве это не жестоко? — Тогда я попробую поговорить с ним, — решает Инис. — Не сейчас, но сразу после дня рождения. Пускай то, что он выслушает меня, будет моим загаданным желанием. В конце концов, чудеса ведь и правда случаются?