Пока не настанет рассвет

Вся красота — кошмарное проклятие, Те, кто его познать успел, познали боль: То были самой смерти страшные объятия. Представить каменные изваяния позволь. Большая кухня наполняется множеством звуков с улицы в тот же миг, когда открывается окно. В центре города шум не стихает ни днём, ни ночью, но до верхних этажей небоскрёбов он доходит лишь отдалённой мелодией, в которой смешиваются звуки проезжающих автомобилей. В открытое окно врывается холодный свежий воздух, устремляющийся в коридор, а оттуда во все уголки огромной квартиры. Звонок во входную дверь не сразу оказывается услышан из-за работающей кофемашины, которая усиленно перемалывает зёрна, но назойливая трель звучит ещё раз, и успокоившийся аппарат, который гораздо тише начинает наливать кофе, не поглощает звук. Рисус с сомнением косится на плиту, но переворачивать тесто ещё рано, так что он надеется, что за время его отсутствия шедевр кулинарного искусства не превратится в кусок чёрного нечто, совершенно не вызывающего аппетита. — Привет, — начинает Инспира, едва дверь открывается, — мне нужен Верум. — А кому он не нужен? Ты рассчитываешь, что мы каждую ночь вместе проводим? — улыбается Рисус. — Входи, незачем держать тебя на пороге. Инспире для полноты картины не хватает таблички «Не подходи — убьёт», потому что опасностью от неё веет очень уж явно, но она переступает порог и даже снимает с себя обувь, не желая пачкать чистые полы. Рисус возвращается к плите, переворачивает румяный блинчик и гостеприимно указывает Инспире на стул, когда она входит на кухню. Девушка вместо того, чтобы сесть, лишь качает головой и приваливается к стене. — Так о чём мы? — задумывается Рисус. — А, Верум. Без понятия, где он может быть. А ты не могла взять его адрес там же, где взяла мой? — Если бы могла, меня бы тут не было, — резонно отвечает Инспира. — Поэтому дай мне его адрес, и я исчезну. Мне нужна Экли. — Извини, милашка, но нет, — твёрдо звучит Рисус, и его интонация даёт понять, что ни уговорами, ни угрозами его не взять. — Понятия не имею, что у вас успело произойти, и знать не хочу, но адрес ты от меня не получишь. Максимум, что я могу посоветовать: сгоняй в клуб к вечеру, он точно там объявится. Инспира упрямо складывает руки на груди и больше мрачнеет. Девушка выглядит так, будто ещё миг, и она взорвётся, но взрыва не происходит. Рисус снимает со сковородки очередной блинчик и наливает тесто для следующего, когда Инспира рассеяно и совершенно не по теме отмечает: — По тебе и не скажешь, что ты умеешь готовить. — А что поделать? — пожимает плечами Рисус. — Мне ведь нужно кормить котёночка. — Ты котёнка блинами кормишь? — недоверчиво щурится Инспира. — И как, ест? — Зачем я буду готовить ему то, что он не ест? — Рисус оборачивается обратно к Инспире, но смотрит за неё, вглубь коридора. — Доброе утро. Девушка с любопытством поворачивается, ожидая увидеть небольшое животное, а вместо этого видит болезненно худого и бледного юношу, который пустым взглядом смотрит на неё разноцветными глазами из-под отросшей чёлки. Юноша в огромной футболке, доходящей ему до колен, смотрится ещё меньше, чем он есть на самом деле, а вытянутый рост лишь усугубляет положение. Дотронься — развалится. — Доброе утро, — негромко откликается на приветствие Рисуса парень, а после вежливо обращается к Инспире: — Здравствуйте. Он проходит внутрь кухни, садится за стол, и Рисус заботливо ставит перед юношей завтрак, а затем гостеприимно предлагает девушке: — Останешься на завтрак? — Только руки помою, — неожиданно для себя соглашается Инспира. — Надо же узнать, чем ты детей кормишь. Пока девушка находится в ванной, Рисус забирает с поверхности стола телефон и уходит в комнату, чтобы позвонить. Обратно он возвращается вместе с гостьей, но пропускает её вперёд и ставит перед ней тарелку и чашку с горячим кофе. Завтрак проходит в абсолютной тишине, а по окончанию Инспира подпирает подбородок рукой и устало вздыхает. — Неплохо, — скупо выдаёт она, но при её настроении это звучит высшей похвалой. — Раз ты не хочешь мне помочь, то я не буду тебе надоедать, но надеюсь, что тебе станет совестно. Спасибо за завтрак. — Тебе спасибо за компанию, — отзывается Рисус и поднимается, чтобы проводить гостью. В лифте девушка осматривает себя в огромное зеркало, простирающееся от потолка до пола, и её внешний вид — то, что неизменно радует её изо дня в день. Пока кабина лифта медленно ползёт вниз, Инспира успевает сделать из распущенных волос небрежную косу, и вмиг её образ становится мягче, чем был, но в противовес этому настроение только падает и падает. Днём в клуб ехать смысла нет: владелец если и объявится там, то только ночью. Ранним утром заведение закрыто, и девушку всё равно никто не пустит внутрь. От злости появляется желание что-нибудь посильнее пнуть. Остаётся лишь ехать домой и рассчитывать на то, что до вечера Экли вернётся. Её отъезд не был неожиданным, но внезапные исчезновения и игнорирования звонков участились после её знакомства с Верумом, и это раздражает больше всего остального. Он постепенно занимает всё больше места в жизни Экли, медленно, но неумолимо отодвигая на второй план всё остальное.

***

— Ты сегодня не в настроении? — речь мужчины под действием выпитого алкоголя становится медленнее, но громче, грозясь вот-вот перейти на крик. — Обычно мы договариваемся быстрее, Рисус. «Обычно этого не приходится делать в Богом забытом месте, у владельца которого явно нет вкуса», — проглатывает Рисус ядовитый ответ и лишь слабо пожимает плечами. Только слепому, глухому и одновременно со всем этим тупому человеку будет непонятно, что Рисус не в настроении. Верум ссылается на важную встречу и отказывается ехать в прокуренный клуб, в котором со всех сторон так и прёт вульгарностью, но отправляет туда одного Рисуса и настоятельно просит держать себя в руках. Рисус держит, возможно, даже слишком хорошо, потому что за час, потраченный на разговор, он не пошёл навстречу ни по одному пункту возможного договора. Парень достаёт из кармана собственные сигареты, делает затяжку, а после делает глоток рома, но даже эти действия совершенно не приносят никакого расслабления. Хочется скорее вернуться домой и проспать целый день, а вечером отправиться в их с Верумом клуб и всю ночь жаловаться на свою нелёгкую судьбу. Вместо этого — душное помещение, безвкусно одетые танцовщицы, ни одна из которых даже на секунду не привлекает внимание важного гостя, и отвратительный алкоголь. Второго глотка Рисус уже не делает, потому что после первого лицо едва не перекосило. — Тебе бы расслабиться, Рисус, — дружелюбно советует мужчина, почёсывая подбородок, на котором пробивается жёсткая щетина. — Поверь, мы-то знаем в этом толк. Это вы с Верумом излишне трепетно относитесь к товару, а зря. Это очень прибыльный бизнес, вам бы попробовать. У нас можно не только смотреть. Рисус не успевает даже поправить мужчину в том, что он людей товаром не считает. Его с каждой секундой всё больше раздражает происходящее, и всё меньше хочется следовать просьбе Верума держать себя в руках. По крайней мере, не будет же считаться за что-то ужасное, если он просто соберётся и уйдёт? Один из охранников у двери, повинуясь приказу хозяина, куда-то выходит, и Рисус с огромным облегчением думает, что слова о развлечениях так и останутся словами. Дверь снова раскрывается, а вместе с безвкусной музыкой, доносящейся снаружи, внутрь после охранника проникают несколько тонких, болезненно худых фигур. Кажется, тронь любого и сломаешь, но даже без этого Рисус и не думает о том, чтобы хоть к кому-то прикоснуться. Он ведёт взглядом снизу вверх, сканирует тела и останавливается на лицах. И сейчас, когда уродство человеческих душ достигло своего апогея и уже готово низвергнуть в бездну остатки веры, Рисус впервые в жизни оказывается зачарован человеком. Он, никогда подобного не испытывавший, сначала даже не понимает, что чувствует. Юноша перед ним, надо полагать, когда-то подходил под стандарты красоты, но сейчас его лицо уродуют несколько старых шрамов. Он худой даже в сравнении с остальными, бледный и с огромными серыми тенями под глазами, и ситуацию не спасает даже слой дорогой косметики. Но всё это оказывается неважным, не имеющим никакого значения, блеклым на фоне его глаз. У юноши поразительные глаза, один из которых отливает голубым, а второй светло-коричневым, и Рисус понимает, что эта безобидная шутка природы и стала проклятием парня. Помимо них в комнате полно людей, и он наверняка должен кому-то принадлежать, но Рисус даже на мгновение об этом не задумывается, потому что держать себя в руках при мысли о том, кто и что делал с ним, не выйдет, а обещания, данные Веруму, нарушать нехорошо. — Иди ко мне, котёночек, — негромко зовёт Рисус, не уделяя внимания остальным, и котёночек быстро соображает, кому это было адресовано. В негромком возгласе слева звучит слабое возмущение. Может быть, дело в количестве выпитого алкоголя, а может, владелец клуба надеется склонить Рисуса к договору, потому что дальнейшей реакции на посягательство на то, что принадлежит другому, не следует. Несколько мужчин, один пьяннее и развязнее другого, с заметным любопытством наблюдают за тем, как на их глазах впервые в жизни вспыхивает интерес в глазах Рисуса. Их, оказывается, разделяло три шага, хотя Рисус почему-то был уверен, что выход дальше. Котёночек останавливается совсем рядом, касаясь острым коленом бедра, а Рисус бережно переплетает свои пальцы с чужими и мягко тянет его к себе, заставляя опуститься на свои колени. Так их лица оказываются практически напротив, и удаётся ближе рассмотреть удивительные глаза. Котёночек совершенно не смущается пристального внимания, наверняка привыкнув. Он садится спиной к остальным, и все вокруг перестают существовать, потому что откуда-то, пускай только на мгновение, появляется ощущение того, что незнакомец не позволит обидеть его и не обидит сам. — Боишься, котёночек? — осторожно спрашивает Рисус. — Я не боюсь, — голос оказывается негромким, удивительно мягким, и Рисусу даже кажется, что он имеет свой сладкий вкус, — Вас. — Это правильно, — осторожно улыбается парень. — Как тебя зовут? — Клам, — звучит нерешительно. — Но мне не нравится. — Лучше всё-таки котёночек? — по-доброму усмехается Рисус. — Могу я тебя так называть? В ответ лёгкий кивок. Горячие пальцы ложатся на впалую щёку, и Клам пытается уловить хоть каплю ласки, опасаясь, что тепло неожиданно и безвозвратно сменится холодом. Рисус оглаживает нежную кожу, пальцами второй руки ведёт вдоль бедра и ощущает холод через ткань обтягивающих брюк. Рисус не отрывается от завораживающих глаз, но ощущает, как плывут грязные, наполненные животной похотью взгляды по хрупкой фигуре в его руках. — Хочешь уйти отсюда, котёночек? — предлагает Рисус, не обращая ни капли внимания на то, что держит в руках того, кого другие называют своей собственностью. Клам слегка опускает веки, прикрывая глаза дрожащими ресницами, и слабо кивает, так, что его жест можно разглядеть лишь при большом желании. Желания у Рисуса хоть отбавляй, потому он осторожно поднимается, не отпуская юношу, и заранее мысленно начинает репетировать оправдания перед Верумом, потому что план держать себя в руках провалился в тот момент, когда в комнату вошёл котёночек. Его обижали, а котят обижать нельзя. Рисус проводит котёночка и вернётся обратно затем, чтобы собственноручно покончить с грязью, очерняющей своим существованием город. Такие же, как те, кто когда-то свысока смотрели на Рисуса, они не заслуживают ничего из того, что имеют. Они — загноившаяся рана на теле.

***

Входная дверь квартиры негромко хлопает, оповещая о возвращении хозяина, и всё пространство вновь заполняет тишина. Рисус, привычно ориентируясь в тёмном коридоре, снимает с себя обувь, откидывает на тумбочку лёгкую куртку, которая до этого была в руках, и проходит вглубь квартиры. Глубокая ночь уже давно захватила город в свои владения, но Клам вместо того, чтобы спать, сидит в гостиной, тускло освещённой светом ночника, и смотрит на появившегося Рисуса своими большими глазами. За два месяца, проведённых у Рисуса, Клам заметно меняется, словно новая обстановка и бескорыстная забота постепенно вдыхают в него жизнь, но вместе с тем и следы прошлого полностью не исчезают. Он всё так же слишком худой, и серые тени не уходят из-под глаз. Взгляд становится чуть живее, чем в их первую встречу, но пустоту в нём лишь предстоит заполнить. И Рисус делает это каждый день. Вот и сейчас он опускается на противоположный край дивана и мягко спрашивает: — Как дела, котёночек? — Тебя долго не было, — едва слышно произносит Клам и вызывает этим улыбку. — Иди ко мне. Рисус два месяца практически не касался Клама, а в редких прикосновениях не было ни капли сексуального подтекста. Он не хочет настаивать и боится испугать, но сейчас позвать Клама почему-то кажется правильным. И юноша знает, что бояться ему нечего, что он может в любой момент отказать, и Рисус примет и исполнит любое его желание. Поэтому он поднимается с дивана и через несколько секунд опускается на бёдра, и это становится самым близким их контактом со дня знакомства. Изголодаться по тому, чего не пробовал, невозможно, но Клам всё равно чувствует, как ему не хватает обычной ласки и хотя бы капли тепла. Рисус тонет в его глазах, не делая попытки выбраться, бережно обнимает его за талию и медленно выдыхает воздух, скопившийся в груди. Он тонкой струёй выходит сквозь приоткрытые губы, и Клам, чуть опустив взгляд, недолго думает до того, как накрыть чужие губы своими. Клам впервые пробует на вкус нежность, и вкус у неё оказывается смесью табака и вина. Поцелуй ни разу не отдаёт жадностью, нетерпением, потому что их отголоски тонут в трепете, затапливающим Рисуса с головой. Ладонями он гладит подрагивающее тело, едва находит в себе силы оторваться от мягких губ и целует снова, но в этот раз поцелуй приходится в шею, а дыхание опаляет кожу горячим воздухом. Медленно, наконец получив долгожданный подарок и теперь растягивая удовольствие, Рисус покрывает касаниями губ шею и ключицы. Он не ждёт ничего в ответ, но Клам возвращает смазанный поцелуй, как-то смущённо улыбается, и это не идёт ни в какое сравнение со всем, что доводилось Рисусу пробовать раньше. Наслаждаясь близостью и этой удивительной открытостью, Рисус не сразу слышит звонок в дверь, но второй вырывает его в реальность, возвращаться в которую так не хочется. — Подожди, котёночек, — сбивчиво просит он, потому что Клам не придаёт никакого значения звуку, и снимает юношу с себя. Дверь распахивается наружу, и в проёме вырисовывается фигура Верума. Рисус успевает подумать о том, что сегодня у него слишком много гостей, а ещё о том, что гостей он, вообще-то, не любит. Верум об этом прекрасно знает, поэтому его присутствие здесь удивительно. То, что что-то случилось, очевидно по пустому выражению лица и подожжённой сигарете, которая просто тлеет в пальцах. — Я не вовремя, — не вопрос. — Извини. — Братишка, для тебя у меня всегда найдётся время, — беззаботно отзывается Рисус, за рукав рубашки втаскивая друга внутрь. — Раз пришёл, то пойдём. Давай на кухню. Первые десять минут на кухне Верум молчит, задумчиво перебирая в пальцах массивную зажигалку. Рисус терпеливо ждёт, сидя напротив, и ему остаётся лишь догадываться, с чем связан визит друга. Он почти уверен в собственной версии, и она же подтверждается, когда Верум негромко заговаривает: — Экли сегодня ночью была у меня, — сухо делится он. — Мы с ней поговорили. Продолжение застревает где-то внутри, так и не находя пути наружу, но Рисус по одному лишь виду догадывается, о чём был разговор и чем закончился. Слов для поддержки не находится, Верум поддержки и не ждёт: ему нужно только ненадолго заехать в чужую квартиру, ощутить родной аромат, самый близкий последние несколько лет, и после отправиться к себе. Негромкий звук в коридоре ненадолго вырывает из клубка мрачных мыслей. Кламу любопытно. За два месяца их знакомства с Рисусом он несколько раз говорил о Веруме, и в словах его каждый раз без исключения звучало безграничное уважение, оттого юноша хочет взглянуть на неожиданного гостя. Верум совершенно не такой, каким представлялся по рассказам. Он гораздо моложе, чем казалось, наверное, одного возраста с Рисусом, а взгляд его необычайно мягкий, обволакивающий теплом. Клам выглядывает из-за угла, понимает, что его присутствие не осталось незамеченным, но не шагает дальше, пока не слышит ласковое: — Иди ко мне, котёночек. С Рисусом можно ничего не бояться, но бояться и нечего. Верум поправляет пряди волос, упавшие на лицо, закуривает и молча разглядывает пару напротив себя, о чём-то глубоко задумавшись. На его лице, лишённом всяких эмоций, кроме бесконечной усталости, не разобрать ни одной мысли и даже их направления. Сигарета заканчивается, парень поднимается со своего места и, по-доброму усмехнувшись, зовёт: — Пойдём, проводишь, — и следом уже Кламу: — Рад был увидеть тебя, котёночек. Лёгким знаком руки Верум обозначает прощание, не дожидается ответа и выходит в коридор, откуда уже к лифту. Ему нужно было даже не услышать, а ощутить поддержку, а теперь ему нужно побыть одному, чтобы привести мысли в порядок, потому что на это есть лишь одна ночь. Утром его чувства уже не будут никому интересны, и потому до того времени нужно запрятать их глубоко внутри. Рисус провожает друга, возвращается на кухню и опускается на диванчик, где сидел до этого. Клам выживал благодаря тому, что всегда тонко чувствовал чужое настроение, и сейчас он чувствует разливающуюся в воздухе печаль. Она ощущается старой раной, нанесённой давно, но всё ещё напоминающей о себе изо дня в день. Хочется сделать что-то, чтобы развеять эту печаль, но это не представляется возможным, пока её происхождение окутано тайной. — Что-то случилось? — осторожно спрашивает Клам, не зная, с какой стороны подобраться к теме. Вопрос будто выдёргивает Рисуса из воспоминаний, а мягкий голос из глубин тоски, куда Рисус сам себя едва не загнал. Он пожимает плечами, откидывается на спинку дивана и недолго молчит. Столько, сколько нужно, чтобы собраться для ответа, но не столько, чтобы подумать, что Рисус не станет отвечать на поставленный вопрос. — Просто вспомнилось, как мы с Верумом познакомились, — негромко, но отчётливо начинает парень. — Мы с сестрой рано потеряли родителей и оказались на улице, какое-то время слонялись по городу, пока нас не подобрал владелец одного из клубов. Ему стало жаль бездомных детишек, вот он и взял нас на работу, хотя была она весьма символическая. Сестра была официанткой, а я с другими охранниками следил за порядком. Потом один из клиентов решил, что официанты — товар, и с ними можно делать всё, что угодно, а никто не стал его переубеждать. Горгон за то, что сопротивлялась, изуродовали, хотя она всё равно очень быстро умерла от побоев. Меня тоже избили и выкинули, когда попытался вступиться за неё, но меня нашёл Верум. Короткая исповедь заканчивается так же резко, как и начинается, неожиданно оборвавшись. Остаётся неясно, какие эмоции от самого рассказа испытывает Рисус, но выглядит он растерянным из-за того, что вообще решился довериться. До сих пор Верум был единственным, кто знал историю друга от начала и до конца, без утайки, но теперь её знает и Клам. Сидит рядом, с нежностью смотря в самую душу своими разноцветными глазами, и тянется вперёд, заключая Рисуса в объятия. Он ненадолго замирает, а после обнимает в ответ, сцепляя руки за чужой спиной и этим ограждая их двоих от всего остального мира. Здесь, в этом коконе, не страшно ничего. В нём ощущаются уют дома, полное понимание и тепло чужого тела, которое усмиряет дрожь, едва не появившуюся в пальцах. Клам чувствует каждую эмоцию Рисуса, старается перетянуть на себя хоть бы малую часть того, что доводится испытывать парню, и чувствует, что ему это удаётся, потому что дыхание, касающееся шеи, остаётся размеренным и плавным, а хватка пальцев крепкой. Так же хорошо, как с Кламом, Рисусу после смерти сестры было лишь с Верумом, и их обоих Рисус без малейших сомнений может назвать своей семьёй. Той самой, которую он давно потерял, и той, которую обрёл благодаря случайностям. Рисус не верит в судьбу, но, если эти две встречи были её подарком, он искренне и безмерно благодарен ей. Потому что свою семью, пускай та и не основывается на кровных узах, он ценит больше собственной жизни, а она — последнее, что было у него, когда холодный дождь смывал кровь с лица, превратившегося в одну сплошную рану. И под этим самым дождём, который должен был стать последним, что увидел бы перед смертью жестоко избитый юноша, он действительно умер. Несправедливо погиб, распрощавшись со старой жизнью и возродившись заново. Дождь — плач небес по тем, кто не справился с человеческой жестокостью. В тот день, когда Рисус погиб, опечаленное небо рыдало по невинным детям, которые должны были жизнью заплатить за собственную любовь. За окном раздаётся раскат грома, а через какое-то время начинается сильный ливень, упруго хлестающий по земле.