Пока не настанет рассвет

Не умолкают сотни лживых голосов, Средь них не разобрать, как звучит истина. Любовь в истории — мираж среди песков: В сетях проклятия не будет она искренна. После долгого блуждания по городу Экли возвращается в особняк глубокой ночью и проваливается в сон, который, кажется, пытается безвозвратно затянуть её в себя. Это единственное объяснение тому, что девушка просыпается после полудня и с большим трудом, едва найдя в себе силы оторвать голову от подушки. Ей кажется странным то, что никто её не разбудил, и если поведение Иниса и Инспиры можно списать на то, что они попросту уехали и не подумали об Экли, то причин, по которым к хозяйке особняка не пришли слуги, нет. Девушка, одевшись, спускается вниз и проходит в гостиную, где надеется застать брата. На пороге комнаты Экли резко останавливается, едва только разбирает, кто сидит в кресле у горящего камина, и для верности несколько раз часто моргает. Галлюцинация — или уже нет? — не пропадает. Напротив, она даже двигается, приветливо кивает и с виноватой улыбкой поднимается, с каждой секундой всё меньше походя на игру разума и всё больше напоминая живого человека. — Доброе утро, — здоровается Верум, предварительно кинув взгляд на настенные часы, где маленькая стрелка движется к двум. — Не ожидала Вас здесь увидеть, — вместо ответа выдаёт Экли и всё же исправляется: — Доброе утро. День. Добрый день. — Прошу простить мне мой неожиданный визит, — звучит искренним Верум, в самом деле сожалея о возможных неудобствах. — Сегодня Вам должны были передать контракт от нашей компании, и так вышло, что с ним послали меня. — Вам стоило попросить слуг разбудить меня, — с лёгким укором вздыхает Экли. — Но, если у Вас нашлось время на то, чтобы ждать, когда я проснусь, может быть, у Вас найдётся ещё полчаса на то, чтобы позавтракать со мной? — С радостью составлю Вам компанию. За завтраком Верум без утайки отвечает на вопросы Экли, когда та интересуется его жизнью, и девушке остаётся только удивляться, сравнивая нового знакомого с собственным братом. Наверное, большую роль играет то, что Верум — единственный ребёнок в семье, но он полностью осознаёт возложенную на него ответственность и вовсе не стремится её избежать, чем располагает к себе. Инис своим желанием беспечной жизни порой даже раздражает любящую сестру. Экли забирает контракт и, пролистнув несколько страниц, обещает изучить и вернуть его в ближайшие дни, с чем Верум соглашается. Разговор о работе, не успев начаться, вновь уходит в сторону того, чтобы лучше узнать друг друга, а собеседники быстро забывают о формальностях, и их общение становится совсем уж дружеским. Так Экли, увлёкшись, совсем не обращает внимание на шум автомобиля во дворе, но хлопок входной двери всё же отвлекает её от разговора. Инис первым проходит вглубь дома, не заметив в боковой комнате сестру, следом за ним движется Инспира, но она, повернув голову, видит Экли и сворачивает к ней. На плечах тают последние крупицы снега, когда Инспира, приветственно кивнув Веруму, останавливается позади Экли и пальцами осторожно поправляет её волосы. Сосредоточенный взгляд не поднимается выше, когда девушка говорит: — Я хотела попросить тебя помочь мне, — звучит негромко. — Зайдёшь ко мне после? Мягкие прикосновения расслабляют, хотя Экли ещё помнит собственное смущение от поцелуя, но последнее, чего она хочет — отстраниться от ласковых касаний к волосам. К её разочарованию, Инспира, получив в ответ согласный кивок, отстраняется сама и покидает комнату. Через несколько секунд в гостиной раздаётся её задорный смех. — Наверное, мне уже пора, — произносит Верум, поднимаясь. — Но мне было очень приятно с тобой поговорить. Экли вызывается проводить гостя. У автомобиля, стоящего во дворе, Верум разворачивается к девушке и с лёгкой улыбкой спрашивает: — Может быть, ты согласишься поужинать со мной в ближайшие дни? — Ты ведь помнишь, что мне неинтересны отношения? — напоминает о разговоре во время их вчерашнего танца Экли. — Тогда я буду надеяться только на твою дружбу, — звучит серьёзный ответ. Что-то в его взгляде просит не верить данному обещанию, но Экли быстро отметает нехорошее предчувствие и соглашается. Они решают назначить время встречи позже, а пока Экли провожает Верума и возвращается обратно в дом. В гостиной уже никого нет, поэтому девушка поднимается наверх и сразу сворачивает в комнату Инспиры, надеясь найти её там. Инспира действительно внутри. Она, переодевшись, разваливается на кровати, но, стоит Экли войти внутрь, сразу садится на постели и подзывает девушку к себе. В её руках несколько листов, исписанных большими кривыми буквами, а половина слов и вовсе зачёркнута. Кажется, на листах только черновая версия чего-то, что должно быть перенесено на другую бумагу гораздо более аккуратно. — Расскажи мне о вашей семейной легенде, — просит Инспира. — С чего бы тебе это было интересно? — не понимает Экли, но напряжение, сковавшее её тело, заметно спадает. — Ты знаешь, я в это и вовсе не верю. Говорят, что очень давно наш предок был магистром Ордена, но он предал кого-то, чтобы спасти себя, и этим обрёк много людей на смерть. Якобы за это семьи погибших прокляли его, поклявшись, что он и его потомки будут вечно гореть в пламени. Это настолько старая история, что о ней уже никто и не помнит. И я в том числе ничего не знаю. — И ты никогда не пыталась узнать о случившемся больше? — не отступает Инспира и ловит в ответ снисходительную усмешку: — Я похожа на человека, которому нечем заняться? Если тебе это интересно, то предложи Инису, ему наверняка понравится твоя затея. Инспира поднимается и откладывает на стол бумаги с переводом, на время решив отодвинуть в сторону идею показать стихи, найденные Инисом в подвале. Скептический настрой Экли понятен, но Инспира заинтересовывается этой историей, как порой заинтересовывается она книгами, готовая неотрывно вникать в сюжеты. Девушка возвращается к постели, на которой располагается Экли, но не садится на кровать, а опускается на корточки перед девушкой. Её чуткие ладони ложатся на колени и ползут чуть выше, в конце концов остановившись на бёдрах. Короткое молчание, а после тихо, но твёрдо Инспира спрашивает: — И всё же, почему ты тогда поцеловала меня? В тот же миг девушка предупреждает попытку Экли подняться, встаёт первой и, легко надавив на плечи, заставляет ту упасть на кровать. Инспира удивительным образом совмещает в себе мягкость и силу, когда ловко забирается сверху и, удерживая вторую девушку, не позволяет ей встать. Больше попыток Экли и не делает, признавая как их бесполезность, так и то, что разговор всё равно состоится. — А почему ты ответила? — вопросом на вопрос отвечает Экли. — Потому что мне захотелось, — скользит по губам самодовольная улыбка. — И это при том, в каких ты отношениях с моим братом? — А в каких я отношениях? — кажется, искренне удивляется Инспира. — Или тебя не учили делиться? Тем более, с семьёй. Следующая фраза Экли тонет в настойчивом поцелуе, в котором, тем не менее, Инспира оставляет возможность разорвать его. Её губы слишком липкие, а поцелуй сладкий и тягучий: наверняка та по обыкновению объедалась дешёвыми, но так любимыми ею карамельками. Экли быстро сдаётся ласковым касаниям, хотя где-то в воспалённом сознании вопит мысль о неправильности происходящего. Последние остатки трезвого разума исчезают, когда юркие пальцы расстёгивают несколько пуговиц на рубашке, и Экли сама приподнимается для того, чтобы помочь её снять. — Плечи у тебя тоже в веснушках. Очаровательно, — бросает Инспира и до того, как прозвучит вопрос, снова целует. Её поцелуи опускаются всё ниже, оставаясь на шее и плечах, а осторожные руки исследуют тонкую талию и низ живота. Экли сдавлено вздыхает от прикосновений, отворачивает голову в сторону и смотрит на всё, что угодно, лишь бы не опускать взгляд ниже, боясь столкнуться с блеском голубых глаз. Её руки всё же перехватывают чужие за запястья, и Инспира мгновенно реагирует: — Тебе не нравится? Не хочешь? — с беспокойством спрашивает она. — Скажи, и я остановлюсь. — Я не могу так поступать с ним, — тихо шепчет Экли. — Ты с ним никак и не поступаешь. Это моё дело, — убеждает пьянящий голос, от которого млеет тело. — Поэтому доверься мне, Экли. Ты веришь мне? Верить ей очень хочется. Поэтому Экли согласно кивает, откидывает голову назад и закрывает глаза. Ей всё ещё кажется, что в любую минуту всё может обернуться жестокой шуткой, но вместо этого она ощущает очередной мягкий поцелуй и полностью отдаётся ощущениям. Через час Инспира, оставив утомившуюся и уснувшую девушку, забирает со стола исписанные листы и, взяв с собой ещё несколько чистых, спускается вниз. Она садится за стол, просит себе вина и, кропотливо разбирая каждую букву в неровном почерке, переносит текст на чистую бумагу. За этим занятием её и застаёт Инис. Он обходит девушку, останавливаясь позади, и аккуратно пропускает меж пальцев светлые волосы, укладывая их в незамысловатую причёску. По комнате проносится холодный ветер, хотя взяться ему попросту неоткуда. Он приносит с собой тихий голос, зовущий по имени, и Инис, реагируя на него, поворачивает голову влево. В стороне не оказывается никого, но на всякий случай Инис уточняет: — Ты ничего не слышала? — М? — откликается Инспира. — Ничего. А что, что-то было? — Просто показалось, — качает головой юноша. Инспира заканчивает с текстом и ещё раз перечитывает его с начала до конца. Строки, наполненные метафорами, не позволяют вычленить из текста, что говорится прямо, а что всего лишь украшает текст. Тем не менее, говорится о проклятии: версия повторяет ту, что рассказала Экли. Инис крутится рядом, не торопя девушку, но едва сдерживая собственное нетерпение. — Тебе не кажется странным, что Экли так сдружилась с тем парнем? — рассеяно спрашивает Инспира. — С каким парнем? — удивляется Инис. — Да и пускай дружит. Что плохого? — Да, ты прав, — отвечает девушка и начинает вслух переводить строки стихотворения.

***

«Люди говорят, то, запомнится сон ли, зависит от фазы, в которую произошло пробуждение. Наверное, кто-то посчитал бы удивительным везением, но я помню свои сны после каждой ночи». Особняк пылает. Жадные языки пламени, достигнувшие своей цели, без жалости пожирают всё то, к чему прикасаются, обращая всё в пепел. Игра пламени похожа на танец — яркий, безудержный и заманчивый, завораживающий. Инспира, стоя у ворот, отделяющих дом от широкой дороги, прислушивается к себе и понимает, что в её душе нет места отчаянию. Порыв ветра, заставивший пламя рассыпаться в искрах, доносит с моря солоноватый запах. Возле девушки стоит фигура, смазанные черты лица не позволяют разобрать, кто перед ней, но огненно-рыжие волосы сокращают список всех возможных вариантов до трёх человек. Инспира неестественно медленно поворачивается, склоняет голову влево и говорит сухим голосом: — Я думала, ты будешь внутри. Голос ей не принадлежит. Кажется, будто она вся заперта в чужом теле, потому что оно вовсе не ощущается своим. Инспира опускает взгляд на руки — свои и одновременно чужие — и видит вместо красивых ладоней уродливые шрамы, оставшиеся от ожогов. Вид их нисколько не пугает, но запах горелого мяса заставляет сморщиться. По крайней мере, Инспира пытается, даже не предполагая, как проявится эта реакция на чужом лице. — Ладно тебе морщиться, — звучит пустой голос. — Ты ведь гордилась этим. — В самом деле было такое время? — Было, — убедительный ответ. — Но ты была так уродлива и совершенно не представляла, какой станешь через сотни лет. Даже эту мерзость ты считала своим украшением. — Значит, так оно и было, — криво усмехается девушка. Инспире кажется очень важным осмотреть себя. По телу — её и одновременно чужому — слоями струится лёгкое светлое платье, а сквозь него просвечиваются шрамы, такие же уродливые, как на руках. Она, странное дело, совсем не чувствует боли, но кое-где всё ещё слишком горячо, словно её кожа продолжает медленно гореть. Силуэт перед девушкой медленно тает, растворяясь в воздухе. Чьи-то сильные руки обхватывают её сзади, одна ладонь зажимает рот, а вторая удерживает тонкую талию, и Инспира чувствует, как от чужих прикосновений расползается по телу боль, будто бы там, где её касаются, вспыхивает пламя. С каждой секундой огонь всё разрастается, радуясь новой жертве, а Инспира, вырвавшись из сильных рук, вскрикивает от боли. Её крик остаётся лишь во сне. Инспира медленно приподнимает веки, стараясь разглядеть хоть что-то сквозь темноту, опустившуюся с приходом ночи. Сбитое дыхание не восстанавливается, сердце заходится в груди, пытаясь проломить рёбра, а на глазах блестят слёзы. Их Инспира замечает даже не сразу, только лишь перевернувшись на бок, обращает внимание на то, что горячие дорожки скатываются по лицу. Инспира впервые чувствует себя уязвимой ночью, которая всегда дарила ей спокойствие. Она пытается найти спасение от чувства, которое вселяет безысходность, и находит его: двигается ближе к Инису и укладывает голову на его грудь. Сон юноши чуткий и поверхностный, поэтому он тут же приобнимает девушку и негромко спрашивает: — Что-то случилось? — Просто хочу полежать так с тобой, — лжёт Инспира. До утра она так и не смыкает глаз. Когда первые лучи солнца заглядывают в комнату, Инспира неслышно соскальзывает с кровати и, накинув на себя одежду, двигается к выходу. На первом этаже уже слышна негромкая речь прислуги, а разносящийся по дому аромат свежей выпечки говорит о том, что Экли уже проснулась и собирается завтракать. Инспира опирается о перила лестницы и, свесив голову вниз, раздумывает над тем, стоит ли присоединяться или лучше вернуться в комнату. — Доброе утро, — звонко приветствует Экли, и Инспира догадывается, что та говорит по телефону. — Я связывалась с твоей матерью по поводу контракта, но она отправила меня к тебе. Я же не слишком рано звоню? Ответ её собеседника остаётся неизвестным для Инспиры, но Экли слышит негромкий смех, в котором, однако, ничего не намекает на то, что Верум ещё несколько минут назад мог спать, а после он отметает опасения: — Не переживай, в самый раз. — Тогда перенесём наш назначенный ужин на завтрак? — Ого, — звучит в словах искреннее удивление. — Знаешь, мне даже грустно, что ты делаешь это только из-за работы. Я знаю одно хорошее место, тебе точно понравится. Тебе будет удобно, если я заберу тебя через сорок минут? — Вполне, — соглашается девушка. На втором этаже раздаётся шум, и Экли, попрощавшись, отключается. Инспира медленно спускается вниз, одной рукой придерживаясь за перила, а второй приобнимая себя за талию, и останавливается на последней ступеньке, выжидающе смотря на Экли. Та быстро оказывается рядом. — Давно не спишь? — негромко спрашивает Инспира. — Вообще-то только проснулась, — звучит ответ. Вокруг никого нет, просторная комната пустует. Инспира притягивает к себе девушку, запускает пальцы в густые рыжие волосы и глубоко целует. Поцелуй этот горячий и одновременно холодный, вызывающий желание продлить его до бесконечности и вместе с тем отталкивающий. Экли, запутавшись в собственных ощущениях, не сразу отвечает на поцелуй. — Ты ведь не оставишь меня, правда? — с надеждой спрашивает Инспира, разорвав поцелуй, но не отдаляя лицо. — Конечно, — мягко улыбается Экли. Верум, как и обещает, приезжает через сорок минут. Инспира сквозь стекло на втором этаже провожает взглядом удаляющийся автомобиль и возвращается в постель. Она забирается на кровать и, укрывшись одеялом, греется от тепла чужого тела. Девушка переплетает чужие пальцы со своими и, закрыв глаза, надеется провалиться в темноту, которая не будет нарушаться кошмарами. В кожаном салоне автомобиля ненавязчиво распространяется аромат лаванды. Верум помогает Экли сесть, опускается на водительское сидение, и тихо звучит мягкий рык мотора. Верум спрашивает у девушки разрешение на то, чтобы закурить, и, только услышав, что она не против, щёлкает зажигалкой. Слабый табачный дым не перебивает витающий аромат, но искусно вплетает в него новые ноты. — Какое твоё самое счастливое воспоминание? — внезапно спрашивает Верум. — Ты всем задаёшь этот вопрос? — Что странного в том, что я хочу лучше узнать тебя? — не понимает юноша. — Ты тоже можешь спросить у меня любую вещь, и я тебе отвечу. — На самом деле, ничего странного, — подумав, кивает Экли. — Просто обычно у меня такое не спрашивают. Даже не знаю, я не очень хорошо помню своё детство. В один день мы всей семьёй ходили в парк развлечений. После уже не выходило так собраться: Чинерис скоро перестал выходить из комнаты, родители погибли, а Инис уехал. Наверное, в тот день я была по-настоящему счастлива в последний раз. Экли, рассказывая о прошлом, не прячет собственную тоску по прошедшим временам, но внешним видом показывает, что всё в порядке. Она недолго молчит, позволяя переварить рассказ, и повеселевшим тоном произносит: — Вряд ли я придумаю какой-то интересный вопрос, поэтому давай что-то попроще. Может быть, какую песню ты слушаешь чаще всего в последнее время? Звучит бархатный смех, такой мягкий, совершенно отличающийся ото всех, которые Экли слышала раньше. Верум недолго выбирает между двух песен, названия которых Экли ни о чём не говорят, и всё же включает одну. Девушка предпочитает классическую музыку, поэтому для неё звучащая песня неизвестна, но в её мотивы вплетено звучание пианино, которое Экли сразу улавливает. — Даже если сегодня — худший день, мы сами построим своё завтра, — к концу песни подпевает солисту Экли. Дорога до места по пустым дорогам не занимает много времени. Ресторан находится близко к центру города, но Экли, редко покидающая особняк из-за обилия работы, посещает его впервые. Верум был прав: ей действительно нравится всё, начиная от шоколадных оттенков, в которых выполнено помещение, и заканчивая десертами. Последние девушке настолько нравятся, что она заказывает сразу несколько, но её фаворитом становится нежнейшее пирожное из слоёного теста. За завтраком Экли рассказывает о моментах, которые хочет подчеркнуть в контракте, и в который раз удивляется серьёзному подходу Верума. Он выслушивает её и сразу предлагает несколько различных вариантов решения к каждой проблеме. Вести с ним диалог для девушки гораздо приятнее и проще, чем с его матерью, сколь радушной та не старалась бы казаться. За время непродолжительного завтрака на улице начинается сильный снегопад. Белые хлопья падают на плечи и волосы Экли, стоит той выйти из здания, и цепляются за длинные ресницы, мешая обзору. В машине Верума, который вызывается вернуть Экли домой, она окончательно расслабляется, ощущая искреннее тепло, исходящее от него. Даже с Инспирой она чувствует себя иначе: та тоже заботливая и ласковая, но в её ласке время от времени мелькает какое-то равнодушие, совершенно сбивающее с толку. Губы всё ещё горят от женских поцелуев, а всё тело от касаний изящных ладоней. Пока Экли находится в машине, она чувствует себя в комфорте, но, стоит ей остаться одной, ненависть к себе заполонит её.