Пока не настанет рассвет

Всё целое отнюдь не вечно будет целым: Осколками то разлетится в пустоте. Отзывчивое сердце станет очерствелым, А после сразу вспыхнет пламя в темноте. Первый звонок в дверь разлетается по тёмному помещению, где в полумраке, сильно напрягаясь, можно разглядеть сваленные в беспорядке многочисленные коробки. На столах из самых разнообразных вещей сооружены неустойчивые пирамиды, на которые, кажется, достаточно лишь подышать, чтобы те с грохотом обвалились вниз, а практически весь пол заставлен корзинами и коробками. Именно это и не позволяет хозяину лавки быстро добраться до двери, и тогда нетерпеливый посетитель повторяет звонок, а следом просто несколько раз стучит в дверь. — Закрыто! — рявкает парень, едва приоткрыв дверь, прощаясь с потревоженным сном, и только потом узнаёт тёплые голубые глаза, взирающие на него из-под капюшона. — А, это ты? Входи. — Всё равно от меня не избавиться, — звучит задорный женский смех, и девушка, переступив порог, закрывает за собой дверь. — А так, вдруг тебе будет любопытно взглянуть на то, что у меня есть? Любой, кто впервые оказался бы в лавке, первым делом стал бы искать выключатель, чтобы разогнать вязкую тьму, но Инспира уже бывала здесь, а потому, знакомая с привычками владельца, она в полумраке находит свечу и поджигает её пламенем зажигалки. Дрожащий огонь позволяет ловко маневрировать между сваленными предметами, где самые редкие драгоценности могут находиться в одной куче с хламом. Так, переступая через коробки, Инспира приближается к свободному столу и кладёт на него старый конверт. — Разбери мне текст, который здесь написан, — просит она, но просит таким тоном, что не оставляет права отказаться. Парень забирает из рук Инспиры свечу и, окинув девушку подозрительным взглядом, углубляется в текст. Пока его ярко-зелёные глаза, удивительно огромные, скачут со строчки на строчку, Инспира изучающим взглядом скользит по сгорбившейся фигуре. В хозяине антикварной лавки нет совершенно ничего, что могло быть скрыть его некрасивую внешность, кроме цветущей юности. В остальном же природа будто бы ужасно торопилась, когда творила его: об этом говорят высокий рост, но слишком худощавое телосложение, непропорционально длинные руки и серое лицо со впалыми щеками. Даже глаза, слишком уж большие, не добавляют красоты. — Весь текст сразу не смогу понять, нужно время, — сухо говорит юноша. — Но содержание фрагментов могу тебе прочитать и сейчас. — Содержание фрагментов я и без тебя понимаю, — парирует Инспира. — Сколько тебе нужно времени? — Вернёшься через три дня, — не предлагает, а просто ставит перед фактом её собеседник. Инспира и не настаивает на ином сроке, понимая, что это — лучший вариант из возможных. Ей не хочется расставаться с бумагой, на которой выведены буквы, но иначе нельзя, а потому девушка, пообещав прийти в назначенный срок, покидает небольшую каморку. На улице слепит яркое солнце, бликами играющее на снежных сугробах. Удивительно красивый город поражает своим великолепием даже на окраинах. Такси возвращает её в особняк, Инспира поднимается по ступеням крыльца и ныряет внутрь. У самой двери она останавливается, чтобы отряхнуть снег с обуви и не дать ему водой остаться на покрытии, и уже готовится ударить широким каблуком по полу, как слышит приглушённый спор, доносящийся с первого этажа. Радуясь тому, что её появление осталось незамеченным, Инспира прислушивается к разговору. — Я не так часто тебя о чём-то прошу, — доносится раздражённый голос Экли, а сразу следом Инис спокойно отвечает: — Но тебе хорошо известно, о чём меня лучше не просить. — Я знаю, — примирительно соглашается девушка, — но хотя бы полчаса. Я не прошу у тебя большего. Инспира целиком ощущает эту борьбу внутри Иниса, где на одной чаше весов собственное спокойствие, а на другой нежелание расстраивать сестру. Она, не желая и дальше оставаться непрошеным свидетелем спора, всё же стучит ботинками по полу, и этот стук оповещает о её появлении. Экли первая выглядывает из-за угла, взглядом, в котором смешиваются самые разные чувства, окидывает девушку и поджимает губы. — Привет, — улыбается Инспира. — Что у вас случилось, стоило мне отлучиться? — Всё одно и то же, — с нечитаемым выражением лица отрывисто произносит Экли. — Мне кажется, Чинериса из его комнаты вытащить легче, чем Иниса из дома! — Ты даже не представляешь, насколько ты права, — неслышно бурчит Инспира и продолжает громче: — Ступай пока на кухню, попроси налить тебе чаю. Я попробую поговорить с ним. Непонятно, что Экли думает по этому поводу, но она не отказывается. Она, судя по всему, либо только что вернулась домой, либо собирается уезжать, потому что вместо домашней одежды на ней чёрный костюм, который, однако, совсем не походит на деловой: обтягивающий топ и будто бы в противовес ему широкие брюки. Струящаяся ткань следует за двигающимся силуэтом. Инспира пальцами ловит запястье Экли, когда та проходит мимо, решив последовать совету и уйти на кухню, и девушка покорно останавливается, почувствовав слабое прикосновение. Инспира даже не пытается её удерживать, но поворачивает голову в сторону, изучая красивый профиль, и серьёзно интересуется: — А ты не хочешь со мной поговорить? — Точно не сейчас, — строго, пытаясь скрыть растерянность, не то просит, не то настаивает Экли. — Хорошо, — Инспира отходит в сторону, уступая дорогу. — Просто подумала, что это может быть важно для тебя. Инспира входит внутрь мрачной комнаты, которая из-за своего расположения на севере никогда не подвергается свету солнца, и сразу же проходит вглубь. Она, игнорируя присутствие Иниса, достигает края вытянутого стола и, пройдя вдоль, останавливается у зелёной статуэтки, выполненной из редкого минерала. На небольшой подставке вырезаны две человеческие фигуры, но их лица совершенно лишены принадлежности к тому или иному полу, и красота их скорее божественна, чем человеческая. — Ты уже вернулась? — Инис неслышно оказывается позади и опускает тёплые ладони на тонкие плечи девушки. — Смогла что-то узнать? Его нетерпение в тихом голосе веселит Инспиру, и та, обернувшись, перехватывает чужие руки и сплетает пальцы со своими. Ладони у Иниса широкие, с вытянутыми тонкими пальцами и бледной кожей, под которой видны сеточки синеватых сосудов. Такие же сеточки порой проявляются на лице, шее и тянутся к плечам, скрытым под одеждой. На плечах же рассыпаются бледные веснушки. — Дай мне немного времени, — сквозит в голосе усмешка. — Только три дня, ладно? — Сколько угодно, — соглашается Инис и, отступив, мрачнеет. — Ещё и эта встреча. — Что за встреча? — мгновенно откликается девушка, радуясь, что ей не нужно начинать разговор самой. — Экли собирается с кем-то встречаться и не может обойтись без меня, — слегка раздражается юноша, но его раздражение выдают только нахмуренные брови. — Знает ведь, что я не люблю всё это. Инис опускается в кресло неподалёку, а Инспира, обойдя его, обнимает юношу сзади. Носом она утыкается в шею, опаляя её горячим дыханием, пальцами сдвигает в стороны рыжие волосы, мешающие обзору, и шепчет, слегка растягивая буквы: — Хочешь, я схожу с тобой? Я всё это тоже не люблю, так что будем недовольны вместе. — Знаешь ведь, что я не могу тебе отказывать? — звучит полувопросительно, и Инис чувствует, как от шёпота кожа покрывается частыми мурашками. Девушка собирает с чужих волос парфюм, ощущая, как забивается в нос аромат мороза, выпрямляется и, запустив пальцы в волосы, мягко массирует кожу головы. Ради этой незамысловатой ласки и ради того, чтобы не расстраивать сестру, Инис соглашается на то, чтобы наступить на горло собственным интересам. Экли заглядывает в комнату через десять минут, окидывает пару изучающим взглядом и зовёт Иниса с собой. Они действительно собираются уезжать, и Инспира провожает их до входной двери, следит за тем, как автомобиль покидает двор особняка, а после, торопясь, поднимается по ступенькам на второй этаж. Недолго она стоит перед знакомой дверью, а после, решившись, стучит и нажимает на ручку. Дверь ожидаемо подаётся движению. — Могу я войти? — спрашивает она, не переступая порог, и видит движение на кровати. — Конечно, — торопливо отзывается Чинерис. — Прошу Вас. Он выглядит так, будто совсем недавно проснулся. Спутанные волосы касаются плеч, а щетины, которая была в их прошлую встречу, уже нет, и лицо выглядит моложе. Инспира вспоминает, что ему должно быть двадцать девять, однако Чинерис выглядит не старше своего младшего брата. Девушка занимает место, на котором сидела в прошлый раз, а мужчина всё так же садится напротив. Кажется, это становится их ритуалом. — Я не думал, что Вы снова придёте, — задумчиво выговаривает Чинерис. — Но я рад Вас видеть. Тут бывает одиноко. — Вы ведь покидаете комнату, — пытается понять Инспира. — Почему Вы не хотите делать это чаще? У Вас ведь есть семья. Девушка тут же жалеет о сказанном, но понимает, что выбирать выражения с Чинерисом не выйдет. Он не ждёт от неё никакой хитрости, и потому Инспира, не задумываясь, вываливает всё то, что крутится на языке. Надо отдать должное, он даже не обижается на то, что другие восприняли бы грубостью. — Вы правы, и я очень дорожу своей семьёй, — спокойно заявляет он. — Но это вовсе не значит, что я хотя бы предполагаю, как мне заговорить с Инисом после всего произошедшего. Я слышал, как люди снаружи говорили, будто я испытываю к нему ненависть, и сам он наверняка так же считает, а я не знаю, какие слова мне подобрать, чтобы объяснить ему, что это не так. В том, что случилось, не было его вины. — Искренность звучит убедительнее самых отрепетированных слов, — мягко замечает Инспира. — Иногда лучше вовсе не выбирать слова. — Пожалуй, что да, — не отрицает Чинерис. Инспире почему-то очень хочется поделиться с Чинерисом найденным письмом, и она ужасно жалеет, что оставила конверт, но понять текст важнее. К тому же, бумага скоро вернётся к ней, и можно будет воплотить задуманное. — Вы знаете о родовом проклятии? — Чинерис на вопрос девушки ожидаемо кивает, и она продолжает: — Вы верите в него? — Не знаю, — легко улыбается мужчина, — но в нашем роду действительно часто оно сбывалось. Вам лучше спросить об этом Экли. Она знает гораздо больше моего. — Я только хотела узнать Ваше мнение, — объясняет Инспира. — Спасибо, что поговорили со мной. — Вы ещё придёте? — поднимается вслед за Инспирой хозяин комнаты, спрашивая с явной надеждой, и тут же осекается: — Конечно, я не настаиваю. Если Вы захотите. — Я приду, — звучит мгновенная реакция. — Я рада, что Вам приятна моя компания. В коридоре Инспира прислоняется спиной к двери, за которой начинается совершенно иной мир, не терпящий человеческих пороков. Её голову быстро забивают самые разные мысли, и главной из них становится будущая встреча, присутствие на которой она выбрала для себя сама.

***

Смычок касается струн скрипки, и даже Экли, которая разбирается в музыке не так хорошо, как Инспира, не сдерживает разочарованного вздоха, когда слышит некачественное исполнение. Остаётся лишь представлять, какое выражение лица на себя навесит явно недовольная Инспира, услышав игру, которую не упустит шанса назвать бездарной. Становится очень грустно от осознания того, что устраивающие встречу пожалели средств на поиск хороших музыкантов. Вечер обещает быть отвратительным. — Экли, дорогая, — ласково звучит негромкий женский голос за спиной, и девушка мгновенно разворачивается, сдержанно улыбнувшись, — позволь мне представить тебе моего сына. Верум, знакомься, Экли — наш основной партнёр по бизнесу. — Очень приятно с Вами познакомиться, — учтиво отмечает Верум, приняв изящную ладонь, и оставляет на пальцах невесомый поцелуй. — И мне очень приятно, — улыбка чуть смягчается, становится искренней, а не только вежливой. — Даже удивительно, что наше знакомство происходит только сейчас. — Вина в этом целиком на мне: я совсем недавно вернулся домой из долгой поездки, — с удовольствием поддерживает диалог юноша. Экли удивляется этому факту, принимая во внимание то, что этим они ужасно похожи с Инисом. На этом же сходства и заканчиваются: внешностью они абсолютно разные, настолько не похожие друг на друга, насколько это вообще возможно. Музыканты выбирают другую мелодию, звучащую даже сносно, вокруг никого не остаётся, и Верум, убрав с лица небрежно разбросанные волосы, приглашает: — Может быть, Вы согласитесь подарить мне танец? — С удовольствием, — не отказывает Экли. — Благодарю Вас, — Верум принимает поданную руку и вместе с девушкой выходит в центр, где уже кружат несколько пар. С первых же секунд Экли отмечает то, что её партнёр хорошо обучен танцам. Он с лёгкостью ведёт, огибая танцующие пары и кружа девушку в своих руках, то выпуская, то снова притягивая к себе, но не ближе, чем то позволяют правила этикета. Они так и остаются на грани, переступать которую попросту непозволительно. — Вы потрясающе танцуете, — отмечает Верум, когда они в очередной раз сближаются. — Вы могли бы заполучить любое сердце в этом зале, если бы того захотели. — Меня это не интересует, — усмехается Экли, со стороны огибая мужскую фигуру, и юноша снова подхватывает её, увлекая в танец. — А что же Вас интересует? Экли ненадолго задумывается, пытаясь понять, какого ответа от неё ждёт собеседник. Её темно-зелёное платье, струящееся до пола и украшенное серебром, цепляется за что-то позади, и от заминки, которая могла бы случиться, девушку спасают только руки Верума, отчего она, растерявшись, торопливо отвечает: — Моя семья. — О Вашей семье ходит много слухов, — без желания обидеть произносит Верум. — Вас это смущает? — звучит насмешливо. Танец прекращается. Экли замирает спиной к партнёру и не двигается, ожидая ответа. Он, обняв её за талию, не сразу отпускает девушку, но успевает шепнуть напоследок: — Ничуть. Я только хотел Вас предупредить. Верум скрывается в толпе, и Экли, как бы не старалась его увидеть, не может разглядеть конкретную фигуру в большом количестве других. Она возвращается на своё место, пробует вино и отрешённо радуется тому, что хотя бы на нём экономить не стали. После прошедшего танца руки слабо подрагивают от непонятного волнения. Появление Иниса и Инспиры не остаётся незамеченным, и вокруг них мгновенно собирается несколько человек, с которыми Инис завязывает разговор. Инспира откровенно скучает в кругу незнакомых ей лиц, испытывая от встречи гораздо меньше приятных эмоций, чем Инис, и выдерживает только пятнадцать минут, после чего предупреждает Иниса, что пройдёт по залу. — Вы интересуетесь искусством? — звучит за её спиной бархатный голос, когда Инспира останавливается в противоположном конце зала и взглядом утыкается в большую картину. — Больше музыкой, чем живописью, — слабо разводит руками она, — вот и пытаюсь не вслушиваться в это бездарное исполнение. — Понимаю Вас, — с сожалением качает головой юноша, который завёл с ней разговор. — Позвольте представиться, Верум. — Инспира, — взаимно представляется девушка. — Так, значит, Вы интересуетесь музыкой? Между ними быстро завязывается непринуждённый разговор, крутящийся вокруг великих композиторов и их произведений. Они разговаривают около двадцати минут, за которые ни Инис, ни Экли не находят Инспиру, и та, отчего-то почувствовав смятение, то и дело бросает мрачные взгляды в сторону, где оставался Инис, а затем с лёгкостью соглашается на танец. Верум производит странное впечатление, одновременно притягивает и отталкивает, и Инспира не может разобраться в своих чувствах. Она успевает задуматься о том, что испытывает, только во время танца, в котором партнёры сохраняют молчание, а потом снова оказывается втянута в диалог. От того, чтобы оказаться окончательно сбитой с толку, её спасает только появление Экли. — Я уж думала, что ты ушла, — ласково улыбается она, обращаясь к Инспире, и только мельком смотрит на Верума. — Думаю, уже можно возвращаться, если хотите. Я ещё немного задержусь здесь, нужно закончить с делами. — Хорошо, — кивает девушка, после, обернувшись к Веруму, слегка склоняет голову в знак признательности: — Спасибо, что составили мне компанию. — Мне нужно благодарить Вас, — мягко улыбается Верум. Он вместе с Экли провожает девушку взглядом, пока та находит Иниса, и вместе они покидают зал. После Экли разворачивается к Веруму и смотрит слишком пронзительно, пытаясь забраться внутрь и вытащить наружу все мысли, а вместо этого натыкается на прочную стену, через которую ей не пробиться. — Вы злитесь? — понимающе улыбается Верум, с первой попытки точно угадывая чужие эмоции. — Инспира — часть моей семьи, — произносит как очевидное Экли. — Меня тревожит спокойствие моей семьи. — Прошу Вас, не нужно, — качает головой Верум. — Не беспокойтесь ни об этой девушке, ни о Вашем брате, у меня и в мыслях не было вставать между ними. Я только хотел лучше понять Вас, пообщавшись с теми, кто Вам дорог. К тому же, Инспира вовсе не из тех, кто может меня заинтересовать. — И почему же? — в шутку интересуется Экли, заметно расслабившись, но юноша отвечает ей совершенно серьёзно: — Я не чувствую в ней ничего человеческого. Будто весь её образ — черты, принадлежавшие кому-то другому, — холодно говорит он, вмиг сбросив весь свой напускной образ. — Надеюсь, Вас не обидят мои наблюдения. По лицу остаётся непонятно, обижают ли Экли эти слова, но наверняка заставляют задуматься. Она, мигом позабыв о всех делах, которые были запланированы, прощается, но Верум вызывается её проводить и доводит до автомобиля. На улице Экли отказывается от предложенной сигареты, но останавливается у автомобиля и молча ждёт, пока Верум, неотступно следующий за ней, докурит. — Вы не обидели меня, — качает головой Экли, отвечая на обеспокоенность, высказанную ранее. — По крайней мере, я ценю Вашу честность. — Мне приятно это слышать, — заметно расслабляется Верум. — Хотя, наверное, это было похоже на бестактность? — Разве что самую малость, — впервые с момента их знакомства смеётся Экли, не замечая, как её улыбка всё сильнее смягчает чужой взор. Верум открывает дверь машины, помогает сесть девушке и, попрощавшись с ней, долго смотрит вслед автомобилю. Он не понимает зарождающихся внутри странных чувств, но уже сейчас ему кажется, что ничем хорошим это не закончится. Экли просит водителя изменить маршрут и сама выбирает тот, который максимально растянет дорогу до дома. В особняке не хочется появляться до тех пор, пока не удастся хотя бы немного привести в порядок мысли, разбегающиеся в стороны после непродолжительного диалога.